Ведьмины круги (джен)

Тася ходила из угла в угол по комнате — деревянные половицы поскрипывали под ногами с одинаково раздражающим звуком, как на них не наступай: хоть в обуви, хоть без, хоть носком, хоть пяткой.

— Мелкая, не мельтеши! — расстроенный неудачной и к тому же затянувшейся командировкой репортёр грозился всем своим видом вот-вот сорвать на Тасе злость.

Оператор — мужик безобидный — лежал на высокой железной койке в обнимку со своей техникой.

— Я думаю, что тот парень говорил правду, — эти повторяемые Тасей, точно попугаем, слова теперь сопровождались нервным смехом и грубым окриком:

— Что?! Ты про того молодого старика?

Тася перебирала в памяти события своей недолгой жизни и едва начавшейся профессиональной деятельности, пытаясь понять, когда она полетела по наклонной, а её жизнь потекла под девизом "восемь часов позора, и ты дома". Нет, Тася не находила за собой ошибок. Она была очень активной, серьёзной и старательной девочкой — сколько одного этого старания понадобилось ей, чтобы попасть на учебную практику в новостное агентство в то время, как её однокурсники довольствовались перебиранием бумажек на кафедре. Но этого было мало: она ластилась к редактору, лебезила, лезла в души к коллегам без мыла и добилась-таки того, что её взяли на этот репортаж. И надо же было в последний момент так проколоться из-за неправильно подобранной одежды. Первый репортаж пошел прахом, и это занимало Тасю куда больше, чем перспектива ночевать в чужом доме в одной комнате с двумя малознакомыми мужчинами.

— Я уверена, что тот парень говорил правду. По крайней мере, в его словах больше смысла, чем в том, что говорили остальные...

— Очень сложно отыскать крупицы истины во всем том бреде, что он вывалил на наши несчастные головы, — репортёр всё больше раздражался — Тася решила не действовать на нервы начальству и вышла в сени.

Ночь казалась Тасе непроглядно-чёрной ровно до тех пор, пока она не подняла голову к усеянному звездами небу. Нет, она никогда прежде не видела такого неба и такой темноты. Звезды перемигивались с ней, затеяв странную игру, а Тася против желания пыталась вспомнить уроки игнорируемой в старших классах астрономии. Тася влезла в чьи-то оставленные на крыльце галоши и вышла в ночь — ей непреодолимо хотелось обозреть весь небесный свод. Сколько людей в разных частях света, подобно ей, из века в век вглядывались в это небо, вдохновляясь на открытия: Галилей, Коперник, Ломоносов, Джордано Бруно... Таисия была готова встать в один ряд с этими личностями, и всё, чего ей не хватало, — немного решительности.

Тася засветила фонарь на смартфоне и сделала несколько шагов в сторону леса. В конце концов она журналист, а журналист должен расследовать и делать это по возможности максимально самостоятельно. Эти мысли и оправдания крутились в хорошенькой Тасиной головке вместе с текстом будущей статьи, в которой она расскажет о величии неба, недостижимости звёзд и таинственном шепоте леса. Пусть он ещё только готовится ей открыться. Тася перешла на бег, сердце отчаянно билось внутри, разгоняя кровь по телу, и вместе с кровью в голове бились слова, фразы, предложения. Каждый шум, каждое движение и даже страх быть остановленной, не достигнув успеха, превращались внутри в подлежащие, сказуемые, причастия и деепричастные обороты, каждый слог в которых был выстраданным и от того драгоценным. Боясь расплескать себя в нахлынувших чувствах, Тася вошла в лес и позвала:

— Кто ты? Что ты? Поговори со мной! Почему ты убиваешь одних и награждаешь других? — Тася сделала несколько шагов, протиснулась между вставшими слишком близко друг к другу берёзками и внезапно взлетела в воздух. — А-а-а-а… Ты? Да! Расскажи мне, и я объясню остальным. Я умею говорить, я очень хорошо объясняю, я лучше... Я та, кто тебе нужен.

Вот когда Тасе понадобились все навыки прирожденного интервьюера, каким она себя считала: успокоиться, принять удобную и красивую позу, сосредоточиться, установить зрительный контакт... Тася висела в воздухе и улыбалась.

— Молодая женская особь, — голос, который услышала Таисия был мужским, ломающимся и, должно быть от того, хрипловатым.

— Меня зовут Таисия... Тася. Я представитель местного новостного канала и хочу задать несколько вопросов. Представьтесь, пожалуйста, — вспомнив некогда выученные уроки, Тася перешла на «вы».

— Ты первая женская особь, которую я встретил на этой планете. Я знаю, что у вас не принято, чтобы женщины перемещались по пересеченной местности в ночное время. Вы считаете это неприличным и даже опасным. Что ты делаешь здесь в одиночестве, женщина?

— Я пришла, чтобы взять у вас интервью. Я хочу получить эксклюзивный материал, — Тася пыталась вникнуть в слова собеседника, но данных было мало, чтобы составить о нём хоть какое-то мнение. Тася старалась говорить простыми для восприятия, не имеющими эмоциональной окраски фразами. — Позвольте мне вести аудио и видео запись.

Попав в круг, Тася почти рефлекторно задействовала видеокамеру на смартфоне и жалела только о том, что не может вести онлайн-трансляцию из-за слабого сигнала, но спросила разрешение на это только сейчас.

— Твоё записывающее устройство работает, женщина. Я не вмешивался в его работу. Зачем ты спрашиваешь меня о том, на что не хочешь получить ответа?

Тася ничуть не смутилась своему разоблачению:

— О! — выдохнула она в притворном восхищении. — Вы читаете мысли?

— Мой репозиторий уже содержит модель сознания усредненной молодой женской особи. Я отмечаю различия. Судя по всему, у тебя их не так много.

— Репозиторий? — Тася повторила незнакомое слово с вопросительной интонацией.

— Ты не знаешь значения этого слова и просишь меня объяснить? Выражайся яснее, женщина, когда задаёшь мне вопросы.

Тон интервьюируемого показался Тасе оскорбительным, и она не преминула сообщить об этом:

— Я не понимаю раздражения в вашем голосе.

— Я не настроен для распознавания безличных предложений, восклицаний и других нестандартных словесных конструкций. Ты спросила: «Репозиторий?» Я с трудом восстановил смысл вопроса из контекста. Больше так не делай.

— Что вы из себя представляете? — мозг Таси отказывался воспринимать бесконечный объём сваливающегося на неё бреда, и она внезапно обеспокоилась положением своего тела. — Почему я повисла в воздухе? Что меня удерживает?

— Исполнительные механизмы, которыми я управляю, способны создавать разряжение в воздухе. Сейчас ты находишься в локальной области невесомости.

— Чем вы ещё можете управлять? Что вы со мной сделаете? Зачем вы делаете это? — Тася внезапно осознала, что разговаривает с хладнокровным убийцей, находясь в полной его власти, и испугалась.

— Ты задала мне одновременно три несвязанных друг с другом по смыслу вопроса. Как, по-твоему, я должен тебе ответить? — в голосе Тасиного собеседника сквозило неприкрытое раздражение, и она возбуждённо пискнула. — Чем я могу управлять? Я управляю всем на расстоянии двух принятых в обращении на вашей планете мер длины. Я управляю давлением, влажностью, температурой, векторами напряженности электрического и магнитного полей. Что из произнесённого мной тебе знакомо, женщина? — Тасин собеседник не ждал ответов на свои вопросы, а она уже не улыбалась и только неловко переворачивалась, путаясь в одежде, пытаясь выбраться из круга. — Ничего тебе не понятно, а знать ты должна только одно: я могу остановить твою кровь и биение сердца в одно мгновение, могу заставить червей выползти из земли и ползать по твоему телу, могу воплотить в жизнь самые страшные твои кошмары. Что я с тобой сделаю? Я ещё не решил, но ты должна запомнить, что невыполнение сложившихся в обществе за годы его существования требований влечёт за собой наказание.

— Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь! — Тася почувствовала в словах собеседника угрозу и отчаянно забилась, разрывая движениями и без того едва прикрывающую тело одежду. Нет, ни одной мысли, как оспорить умозаключения бестелесного духа, у неё не было, — все науки и знания вылетели из головы от страха, и она в ужасе выкрикивала первое, что пришло ей в голову.

— В чём я ошибся, женщина?! — в бестелесном голосе читалась явная угроза и озлобление, и Тася задрожала: мысли потоком понеслись в её голове, точно взбаламученный селем ил поднялись со дна озера, и сознание выхватывало из этого потока лишь обрывки, в которых было мало смысла.

— Я никогда не вижу сны! Мне не снятся кошмары! — Тася выкрикивала эти фразы, не понимая происходящего.

— Ты глупа, женщина! С тобой не о чем разговаривать!

Тася почувствовала, как её тело вытянулось в струнку так, что она не могла пошевелиться, и зашлось болью, будто несколько рук одновременно мяли кожу, продвигаясь от ног к груди.

— Наказание? Какие законы я нарушила? Вышла ночью? Это мораль… это правила морали… Нарушение правил морали — общественное порицание! Нет наказания! — Тася кричала от ужаса.

— Я предупредил тебя, женщина, что не воспринимаю восклицания, истерические выкрики, повелительное наклонение и безличную речь.

— Вы ничего не говорили про повелительное наклонение, совсем ничего! Отпустите меня! Отпустите! — Тася отчаянно кричала — её тело сдавливало, скручивало, ломало… и она боялась открыть глаза, чтобы увидеть, кто это делает, — прикосновения казались ей влажными и липкими.

* * *

— Михалыч! Михалыч, вставай! Хватит спать!

Михалыч не помнил, когда его последний раз будили, — забитая стариковскими проблемами голова поднимала его до рассвета — но теперь молодое тело требовало сон.

— Михалыч, завтрак на столе! Поешь, пока не остыло, и будешь работать. Вставай!

Тома, конечно же, не оставила его в покое, не сдалась, несмотря всё звучавшее в постанываниях спящего недовольство, — Михалыч сел на прогнувшей под ним почти до пола раскладушке и спустил ноги на пол:

— Издеваешься, женщина, совести у тебя нет! — проговорил он хрипло, пряча глаза под веками от света стоваттной лампы.

— Ты жрать хочешь? Вот! «Кто не работает, тот не ест», — помнишь?

— Наоборот, женщина, совсем наоборот. С высоты прожитых лет тебе заявляю, — Михалыч покряхтел для порядка, разгибая колени, попытался передать голосом стариковскую сварливость, но связки изменили ему, а тело в несколько шагов преодолело расстояние до простого деревянного стола, уселось на табурет, руки схватили кусок белого хлеба, и зубы вгрызлись в хрустящую корочку.

— Вкусно? — в голосе Томы, наблюдавшей за щедро поливавшем хлеб вареньем Михалычем, слышалась явная издёвка, а её лицо ухмылялось.

— Женщина! — Михалыч рычанием предупредил попытку помешать своей трапезе, но Тома не прониклась угрозой:

— Эк тебя разобрало! — проговорила она, покачав головой, — Михалыч откусил хлеб, и, едва проглотив, набил рот творогом. — Да, странное творится, странное, — Тома не могла подобрать слов, чтобы выразить свои впечатления от зверского аппетита Михалыча и внезапно обрушившейся на него молодости. — Поешь, дров нарубишь, воды принесёшь, и в бане кран забился песком — надо починить.

— Угу, а потом мальцов твоих свожу к речке — вроде как порыбалим — ничего не поймаем, зато развлекутся. Не всё со старой бабкой в доме сидеть.

— На улицу выйдешь?! — Михалыч вздрогнул от хохота, которым Тома ответила на его примирительную фразу. — После того, как пропала девчонка, которая за твою руку вчера цеплялась?

— А я тут причем? — выдохнул Михалыч первое, что пришло в голову.

— Ни при чём, — проговорила Тома раздельно, — но никто, кроме меня, этого не знает, поэтому будешь делать только то, что я скажу.

Михалыч оторвался от еды и поднял взгляд на Тому:

— Пропала? — он сглотнул и окончательно потерял аппетит. — Та рыженькая девчонка?! Как пропала?

— Да так… — Тома не собиралась акцентировать внимание на этом событии. — Проснулись поутру, а её и нет. Говорят, что к лесу пошла.

— Как это к лесу? — Михалыч был не на шутку взволнован. — В лес пошла? Я же сказал не ходить в лес!

— Я не знаю, о чём вы там говорили, — Тома оставалась равнодушной к любым эмоциям, — но этот журналист сказал, что её телефон находится где-то в лесу.

— Так нашли девочку?! — Михалыч привстал с табурета.

— Так ищут, — ответ Томы был равнодушно-спокойным, но Михалыч вскочил с места и направился к двери:

— Там, где берёзы встанут кругом… — прошептал он сквозь плотно сжатые зубы.

— Эй, куда побежал?

Михалыч выскочил из калитки и быстро преодолел расстояние до дома, в котором остановились на постой журналисты, — его несколько раз окликнули и даже, кажется, пытались схватить за локоть, но он не реагировал и только повторял про себя:

— Она вошла в лес. Она там, где берёзы встанут кругом…

Михалыч миновал лесную опушку и пошёл по светлой от берез тропинке:

— Как ты шла, девочка? Вряд ли разбирала дорогу, — привычка разговаривать с самим собой, сформировавшаяся за годы одиночества, никуда не делась. — Вряд ли ты ушла далеко.

Лес был на его стороне — взгляд сразу же различил вставшие метрах в ста от него частоколом берёзы. Михалыч быстро преодолел это расстояние и попытался протиснуться в круг, но за берёзами Михалыча встретила и легко оттолкнула стена.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Михалыч, взял разбег и врезался плечом в непрозрачную для его взгляда стену — та спружинила студнем, пошла кругами и с чавканьем вернулась на место. — Как туда попасть? — спросил Михалыч у берёзок — те не ответили, только покачали ветвями под ветром. Михалыч погладил нежные стволы берёз и вернулся к изучению проницаемости стены. — Эй, придурок, впусти меня! — дотронулся он до стены и позвал.

— Я занят, человек, — послышался знакомый голос.

— Чем ты занят? — спросил Михалыч.

— Какой ответ тебя устроит, человек?! — голос звучал насмешливо, даже игриво. — Я отвечу, что развлекаюсь.

— Значит, ты развлекаешься! — Михалыч внезапно для самого себя слишком быстро вышел из себя — Как же я не понял этого сразу?! Ты здесь только для того, чтобы развлекаться, наблюдая за страданиями попавших в твои лапы людей. Изверг!

— Ты зря обвиняешь меня, человек! — довольно пылкие оправдания показались Михалычу наигранными. Ему казалось, что он слышит за бестелесным голосом удовлетворённое мурлыкание. — Я такой же, как ты! Неужели ты ещё не понял? Мы одинаковые и должны быть заодно.

Михалыч поморщился, но всё-таки утихомирил поднимавшуюся в груди ярость:

— Зачем ты здесь? — спросил он примирительно.

— Я ищу хороших людей, — последовал простой и краткий ответ.

Михалыч замолк на минуту — стена отгораживающая круг на ощупь была похожа на желе: податливой, упругой — и всё-таки не пропускала внутрь, как бы сильно он не нажимал. Михалыч представил, каково той девочке оказаться в желе, и почувствовал, как внутренности подвело, а диафрагма зашлась дрожью.

— Ты ищешь. Но сейчас ты развлекаешься? — выдохнул он.

— Я получаю удовольствие. У меня внутри молодая женская особь, с которой невозможно разговаривать о чём-нибудь серьёзном. Я сделал с ней всё, что мог, но мне хочется большего.

Михалыч сглотнул — он давно позабыл это чувство и не мог придумать ему название: какой-то внутренний трепет, который вызвали у него слова этого голоса.

— Ты пробовал с ней говорить? — голос Михалыча дрожал.

— Она доставляет мне удовольствие, — в этих словах слышался смех, который был Михалычу неприятен.

— Впусти меня, я тоже хочу развлечься, — проговорил он.

— Ты хочешь развлечься с ней? — удовлетворение и интерес, прозвучавшие в интонациях бестелесного голоса, заставили Михалыча вздрогнуть от омерзения. — Да, ты прав. Вдвоём развлекаться интереснее. Я уже сделал с игрушкой всё, что мог. Возможно, ты придумаешь что-то новенькое.

Михалыча потянуло за руку, и краткий миг, когда его мозг зашелся в страхе, не позволил ему понять, как он преодолел ограничивающую круг стену. Михалыч огляделся по сторонам — тот же лес вокруг, не изменилось ничего: ни места, ни времени суток, — березы стояли вокруг небольшой полянки, а стена, которую он только что миновал, стала прозрачной для взгляда и звуков. И только подняв голову к небу, Михалыч увидел то, что искал: в нескольких метрах над землёй в странной позе висела Тася. Её руки и ноги были широко расставлены, одежда висела лохмотьями, едва прикрывая наготу, а на лице читался панический ужас.

— Видишь, с кем мне приходится иметь дело? — бестелесный голос, как будто жаловался. — А ведь она сама пошла искать меня, хотела получить «эксклюзивный» материал, — при этих словах тело Таси пришло в движение, резко перевернулось в воздухе так, что ноги поменялись местами с головой, а она захрипела сорванным в крике горлом. Михалыч почувствовал головокружение, будто сам перевернулся вместе с Тасей и бросился на помощь. — Не подходи! — бестелесный голос прозвучал взволнованно, предупреждая Михалыча, которым дорожил, об опасности. — Я подверг игрушку действию гравитационных сил. Она верещала так, что сорвала голос. Если ты подойдёшь слишком близко, то попадёшь под воздействие, — это будет неприятно.

Михалыч отступил обратно к стене и сфокусировал взгляд на теле Таси.

— Почему ты посчитал её негодной? Ты задал ей все вопросы? Неужели она не смогла ответить ни на один?

— Я не посчитал нужным задавать вопросы. С этой особью всё и так понятно. С ней не о чем разговаривать. Видишь, я развлекаюсь.

— Ты даже не стал с ней разговаривать? — Михалыч потерял способность к спору — на его глазах Тася перевернулась в воздухе, забилась точно муха в паутине и открыла рот в отчаянном, но абсолютно немом крике, по лицу девушки катились слёзы.

— Нет, мы долго говорили с ней. Она задала мне десяток вопросов. Я ответил на все и понял, что из себя представляет эта женская особь. Модель её сознания истинна и однозначна.

— Но ты не задал ей ни одного вопроса! — положение тела Таси в воздухе пугало Михалыча, который чувствовал, как будто разделяет боль девушки. -Ты совершил ошибку.

— В чём я ошибся, человек, объясни мне! — раздражавшее Михалыча мурлыкание впервые уступило привычным для голоса деловым интонациям.

Михалыч чувствовал необычное возбуждение:

— Ты ищешь хороших людей и отличаешь одних от других в зависимости от ответов на три вопроса.

— Я задаю каждому четыре вопроса, человек.

— Мне ты задал три.

— На четвёртый ты ответил сам. Я не успел задать его, — в голосе появились так знакомые Михалычу Томины равнодушные нотки, и он поспешил ответить своему собеседнику восклицанием:

— Но ей ты не задал ни одного, а значит, ты не можешь судить о том, хороший она человек или плохой!

— В твоих словах есть смысл, человек, но ты многого обо мне не знаешь. У меня есть модель молодых особей её вида, и все они в большинстве своём плохие. У этой мало отличий.

Руки у Михалыча дрожали — ещё никогда от его слов не зависело так много:

— Ты предпринял мало усилий, чтобы установить эти отличия. Она была не в равных условиях со мной.

— Ты не понимаешь, что такое модель, человек! — голос как будто заинтересовался в споре, и Михалыч поспешил выдохнуть. — Я составил усреднённый образ сознания особей её вида, возраста, образа мыслей... И у меня было достаточно данных, чтобы установить отличия.

— Ты сделал две ошибки, — Михалыч старался сохранять спокойствие. — Ты стал судить этого ребенка по среднему образу. Ты ограничил необходимое число отличий.

— Число отличий было ограничено, я не задал ей обычные вопросы, но твое первое утверждение мне не понятно.

— Почему ты решил, что Тасю можно сравнивать со средним образом?

— Ты назвал эту особь по имени? — Михалыч кивнул, он уже с трудом справлялся с внутренней дрожью. Только последняя его фраза заставила бестелесный голос прекратить пытки.

— Значит, Тася. Тася имеет возраст, пол и другие объективные характеристики, а ее сознание похоже на сознание особей, имеющих сходные объективные характеристики.

— Ты видел всего четырех особей на этой планете.

— Вношу поправку. Я общался с тобой и ещё с тремя нелюдями. Я долго наблюдал, копил информацию и строил модели, кроме того, многое было заложено в мой репозиторий априори.

— С чего ты взял, что твои эти модели правильны? Кто вложил в твой этот репозиторий эти знания? С чего ты взял, что они применимы к Тасе? Почему... — Михалыч отчаянно старался подавить поднимающуюся в душе панику и выкрикивал довод за доводом, уже не слушая ответы.

— Возможно, ты прав, человек, — Михалыч не сдержал вырвавшийся наружу крик, — но сейчас уже поздно.

— Почему поздно?! Отпусти её! — Михалыч окончательно потерял самообладание — он кричал и умолял.

— Я заигрался, и мои манипуляции привели к изменению сознания этой особи. Вы называете то, что с ней случилось, сумасшествием. Я могу только максимально быстро и безболезненно прекратить её существование.

— Не делай этого! Не надо, — Михалыч в панике закричал. — Отдай её мне.

— Ты ничего не сможешь сделать — изменения не обратимы.

— Отдай!

— Тебе самому сейчас плохо, человек.

Михалыч не мог унять дрожь — она распространилась по телу: поднялась с ног до плеч, а теперь охватила даже челюсть:

— Отдай!

— Ты можешь забрать её, если хочешь. Я больше ничего не могу сделать. Мне жаль.

— Ты ошибся, — это всё, что смог сказать Михалыч на прощание бестелесному голосу. Его мысли кричали что-то о наказании и искуплении, но никак не складывались в слова.

Показавшаяся сперва лёгкой, как пушинка, Тася через несколько метров уже оттягивала руки, лежала неподвижным покорным грузом на руках. Михалыч смотрел ей в лицо, стараясь убедиться в том, что девушка моргает. В деревню он вернулся со своей ношей только в сумерках, занёс Тасю к себе в дом и уложил на кровать. Она не шевелилась — и единственным признаком того, что она в сознании, по-прежнему, оставалось моргание.

Михалыч стянул с девушки обрывки мокрой одежды, завернул в одеяла, напоил чаем, пригладил сбившиеся волосы:

— Спи, маленькая!

Тася покорно погрузилась в сон. Михалыч надеялся и верил, что «ведьма», ошибившись раз, обманула его и в том, что с Тасей случилось плохое.