Внуки бездны (джен)

У Малфоев дома каминов не перечесть, почему же он открыл для неё именно этот? Это так по-детски. Гермиона глянула на потолок, на огромную хрустальную люстру. Она что, производит впечатление трусливой глупышки, спустя двадцать лет всё ещё испытывающей ужас при воспоминании о перенесённых пытках.

— Чем обязан такому настойчивому желанию видеть меня?

Собираясь на встречу с Малфоем, Гермиона придумала не меньше десятка хитрых словесных схем — работа в министерстве и не тому научит — способных, по её мнению, втянуть Малфоя в нужный ей разговор. Но увидев его в дверях памятного ей недоброй памятью зала, не стала тянуть время и манипулировать, а выпалила ему в лицо:

— Малфой, чего тебе от меня надо?

— Мне от тебя? — Малфой состроил одно из своих фирменных презрительных лиц. — Позволь напомнить, это ты добивалась встречи со мной.

— Да потому что мне надоело сталкиваться с тобой в самых неожиданных местах. Ты просто преследуешь меня.

— Ты ведь понимаешь, Грейнджер, что то же самое могу сказать тебе и я, про «сталкиваюсь» и «преследуешь»?

— Понимаю, но мы же не судимся с тобой, Малфой, и доказывать свои заявления мне не обязательно. Не хочешь разговора — не будет разговора, Мюриэль сказала, что можно и до внуков подождать.

— Что ты несёшь, Грейнджер, какие внуки?

— Мои внуки, Малфой, — такие умненькие и магически сильные, предсказанные ритуалом «Чистая вода».

Малфой некоторое время помолчал, потом на его лице появилась та странная усталая улыбка.

— Хороший блеф, Грейнджер, — он развернулся, глянул на Гермиону из-за плеча и пошел вглубь дома.

Гермиона пошла за ним.

Библиотек не бывает много. Вчера она напросилась к Гарри на Гриммо,12 — тут уже Рон вздыхал: «ну, Гермиона…» — а сейчас, почти забыв, зачем пришла, с восторгом разглядывала далеко в стороны и вверх уходящие стеллажи малфоевской.

Малфой жестом пригласил её сесть в кресло, сам уселся в соседнее и с усмешкой посмотрел на Гермиону.

— Нравится?

— Да, нравится, прекрасная библиотека. И не так уж я и блефую, Малфой. Мюриэль действительно провела такой обряд на нас с Роном. И я нашла кое-что по нему на Гриммо. Очень, очень интересное колдовство, если так его вообще можно называть. И скажу честно, я пока как в тумане, но в этом тумане проступают контуры совершенно невероятных вещей. Малфой, пожалуйста, хоть раз в жизни побудь джентльменом и объясни мне, к чему здесь — во всём этом древнем «волховании презлейшем» — внеклеточная ДНК, транспозоны и, — Гермиона про себя усмехнулась, — микрохимеризм.

— Грейнджер, ты ведь оскорбляешь меня в моём собственном доме.

— Драко, пожалуйста.

Малфой дёрнулся, скривился, но промолчал. С тихим хлопком появился надменный домовик в странной смеси римской тоги и ливреи, поставил на столик между креслами поднос с чайным сервизом на две персоны, фрукты, конфеты и десертницу со сладостями. Зыркнул в сторону Гермионы, подобострастно поклонился Малфою и исчез.

— Ну как, любят ли тебя домовики, Грейнджер, полны ли они благодарности? — нарушил молчание Малфой.

Гермиона не ответила.

— Тебя не затруднит немного побыть хозяйкой и разлить чай, — Малфой поудобней устроился в кресле, — а я, пожалуй, расскажу, почему сразу же не проклял тебя в ответ на твоё «Драко».

«Ах, ты, гадёныш! Это кто бы кого ещё проклял», — подумала Гермиона, но опять ничего не сказала.

— И мне просто черный, без молока и без сахара, — добавил этот самодовольный тип.

Налив Малфою чай, Гермиона деловито оглядела десертницу: эклеры, птифуры, мадлен, канеле, калиссоны и, конечно же — macarons. Причем и из кондитерской Ленотра, и из «Ладури». И конфеты она узнала — подарочная коробка шоколада Эвина. Похоже, наступила эпоха странных трапез. Гермиона улыбнулась, адресовала «Au revoir» очередному ужину и положила себе на тарелку первое пирожное.

— Ты жена своего мужа, Грейнджер, — протянул Малфой.

Гермиона безмятежно взглянула на него, наколола на шпажку конфету и отправила её в рот. Пока он, манерно выпрямив спину, мусолил единственную чашку пустого чая, Гермиона основательно проредила армию десертов, вероятно, призванную уничтожить её морально, и не испытала при этом ни капли смущения.

— Ну, что ж, от голода я тебя спас, теперь можно и поговорить.

Чувствуя лёгкую сонливость от громадного количества съеденных сладостей, Гермиона разглядывала Малфоя. Удобные чиносы, кургузый дизайнерский пиджачок, по виду — занебесной цены, щегольские ботинки... Почти похож на нормального человека, если бы не эта непонятная серая немочь, словно вуалью окутывающая его. «Как молью, изъеден я сплином, посыпьте меня нафталином», — вспомнила она поляковскую шуточку.

— Можно и поговорить.

Малфой встал, подошёл к закрытому шкафу, прикоснулся к дверке палочкой, открыл её и достал стопку дощечек.

— Читаешь на древнегреческом, Грейнджер?

Гермиона посмотрела на связку табличек в его руках. От богато украшенных цер⁽¹⁾ из слоновой кости веяло настоящей, неоспоримой древностью и магией. Гермиона подскочила к Малфою, на ходу наколдовывая тонкие перчатки, и схватила полиптих.

— Эй, поосторожней!

Но Гермиона уже ничего не слышала и не видела, кроме ровных строчек античного гекзаметра: «Дева Ехидна была сколь прекрасна и столь же пытлива… острым ножом проколола, и змея морского… так глубоко в Посейдона владения спускалась… где извергает Тифон черный дым…порождения мрака дыханья и пышного Геи цветения».

— Что это, что это такое? — Гермиона требовательно посмотрела на Малфоя.

А тот ловко отобрал у неё полиптих, положил обратно в шкаф и запечатал дверцу.

— Малфой, отдай!

— Грейнджер, ты, конечно, важная министерская шишка, но времена охоты на имущество чистокровных давно прошли. Успокойся и сядь. Я же сказал, что мы поговорим.

Гермиона подчинилась беспрекословно.

— Малфой, скажи мне, вот это: «жизни основа, она как жемчужные нити, между собой перевитые прочно» и «розовый, черный, подобно луне серебристый и золотой, как сияние света дневного», и «перемежаясь, сплетая узор прихотливый, ткут они лики и души живого» — это ведь о ДНК?

— Грейнджер, я обещаю тебе рассказать всё, что знаю, высказать все свои предположения по этому кодексу, но в ответ я попрошу об одной услуге. Обещаю, что не потребую ничего, что может повредить кому-либо непосредственно. Это важно только для меня, и речь идёт о моей магии и жизни.

— Малфой, я почти уверена, что ты многое не договариваешь, но чувствую, что не замышляешь ничего плохого. Я согласна, при условии, что в оказание этой услуги буду вовлечена только я. Непреложный обет?

— Я верю тебе, Грейнджер, обойдёмся без обета, — он посмотрел на сад за окном, и продолжил. — Этот полиптих привез откуда-то Волдеморт незадолго до тридцать первого октября восемьдесят первого и отдал на сохранение моему отцу, сам прочитать не успел. Церы принадлежат Герпию, но автор не он, это, скорее всего, перевод. Здесь говорится о некой колдунье-исследовательнице, которая, как сейчас бы сказали, занималась генной инженерией. Бывают колдуны такой исключительной магической интуиции, что их открытия даже волшебникам кажутся волшебством. Иначе чем интуицией я не могу объяснить такого прорыва в понимании, что такое жизнь вообще и наследственность, в частности. Вот послушай... Чему ты улыбаешься, я сказал что-то смешное?

— Прости, но я никак не могу привыкнуть. Драко Малфой, произносящий «генная инженерия» и «прорыв в понимании, что такое наследственность» — это не Драко Малфой, — хмыкнула Гермиона. — Но рассказывай дальше, пожалуйста, я слушаю очень внимательно.

Малфой строго глянул на Гермиону и продекламировал: «Что разрывает на части жемчужные нити и отпускает обрывки в кровавое русло, нет, не болезнь, а стремление слиться с нитью жемчужной другого создания, тем образуя рождённое не от жены и от мужа».

— А это про внеклеточную ДНК, — Гермиона едва удержалась от того, чтобы не хлопнуть в ладоши, — но тогда получается, что...

— Подожди, не подпрыгивай. Вот ещё: «Видел ли ты, как снуют кропотливо пчелы по сладостным сотам медвяным, так же и перлы основы хлопочут, между собою мешая жемчужины в нити или обрывки чужие вплетая в основу, что от основы чужой оторвались».

— Так, а это — транспозоны. Ты что, всё наизусть выучил?

— Я, в своё время, столько раз это перечитал, что, да, многое запомнил. Но понял, о чём тут говорится, только тогда, когда взялся штудировать ваши книги по биологии и генетике. Так вот, эта дева Ехидна хотела стать ещё более сильной колдуньей, как и многие из нас; впрочем, к чести её сказать, хотела она этого сугубо из научного интереса. Её интересовали истоки магии сами по себе, а не в приложении к её личному могуществу и не корысти ради («Вот заворачивает!» — восхитилась Гермиона). И она заметила, что у волшебных животных и — особенно — у растений магии больше, чем у людей. А у морских больше, чем у сухопутных. Значит, истоки магии нужно искать в море. Жабросли — жаброслями, и временная трансфигурация — тоже недостаточно: Ехидне хотелось большего «погружения», и она провела ритуал принятия, причём неоднократно. Используя кровь морского змея — «тем образуя рождённое не от жены и от мужа».

Гермиона подобралась, пристально глядя на Малфоя.

— Да, да, Грейнджер. И ведь ты понимаешь, что надо тысячу раз подумать, прежде чем начать обсуждать это где бы то и с кем бы то ни было.

— И что, до сих пор?!

— Открыто, уже почти сто лет как, нет; а со времён Нобби Лича — негласный запрет и негласный Азкабан. Но настоящие чистокровные проводят всегда и «Чистую воду», и «Принятие крови».

— Вы до сих пор приносите в жертву животных!?

— Грейнджер, ты не на митинге. Умерь пыл. Никаких жертв, все живы. А в случае людей — вообще требуется добровольное согласие.

— И между людьми!

— Я оглохну из-за тебя. Конечно, мы же женимся, рожаем детей. Ты добралась до мужского микрохимеризма? Представляешь: в твоём мозгу драгоценная Y-хромосома любимого мужа... Рончик любит тебя прямо в мозг, — заржал совершенно по-плебейски Малфой.

— Фу, Малфой, гад! — Гермиона запустила в него чайной ложкой.

— Это горькая правда жизни, — уворачиваясь, воскликнул Малфой, — и успокойся, мальчик Ронни опоздал. Грейнджер, ты опять с кулаками! Сядь, дослушай!

Перехватив Гермиону за запястья, он силком усадил её обратно в кресло. Гермиона чуть не плакала от гнева: как он смеет, как они все смеют намекать! И через столько лет!

— Прости меня, Гермиона, прости, я сожалею о своих словах, — Малфой отпустил её руки, слегка сжав ей пальцы.

Ей не послышалось? Малфой назвал её по имени? Малфой пожал ей руку!?

— Ну вот, а теперь о том, почему ты имеешь право говорить мне «Драко». Помнишь, ты разбила мне лицо на третьем курсе. У меня даже клык зашатался.

— Я ударила тебя до крови?

— Да, и у тебя ведь тоже была ссадина?

Гермиона ошарашено уставилась в лицо Малфоя.

— Ты хочешь сказать, что мы… мы с тобой…

— Примерно, кузены, Гермиона, и я совсем не в восторге, уж извини.

— Но как такое может быть, я не участвовала ни в каком ритуале и согласия никакого не давала.

— Ну, я здорово сглупил тогда, уж больно мне хотелось обставить Поттера в квиддич, летать лучше него. И я раскопал в библиотеке книгу с описанием ритуала. Детям он не доступен, конечно, хотя все про него знают. Ну, нам вдалбливали почти с пелёнок: поранился — немедленно скажи старшим, не допускай излишней близости с чужими, не прикасайся к магглам и маггловским вещам. Мы с Панси провели «Чистую воду», и вышло, что мне подойдёт гиппогриф.

— И ты полез к Клювокрылу. Но какая ДНК на когтях?

— Да если бы он ударил меня когтем, он бы мне руку оторвал, он меня цапнул, причем слегка, он же не совсем дикий. Больше шуму было.

— Но крови же было много.

— Я и говорю — слегка, если бы со всей силы, я опять же был бы без руки. Так вот. И к тому моменту, когда ты меня ударила, я был под ритуалом. Это же не минутное дело, должно пройти не менее трёх месяцев, а то и год. Поэтому и на твою кровь подействовало.

— И ты сказал Крэббу с Гойлом, чтобы они молчали…

— Да. В первую очередь, из-за ритуала, а не из-за того, что меня ударила гриффиндорская грязнокровка.

— Теперь я понимаю, почему это слово оскорбительно, но это не делает его приемлемым в диалоге, Малфой.

— Да, ладно, ты теперь и не такая уж грязнокровка, Грейнджер.

Гермиона не нашлась, что ответить, и некоторое время они молчали.

— Но зачем твой отец так хотел казнить Клювокрыла? Ты же сказал, что убивать никого не надо.

— Бывает, что что-то пошло не так или изменения не совпадают с рассчитанными. Тогда животное приходится особым образом убивать, чтобы сбросить обряд.

— Так вот почему в министерстве держали на должности Пожирателя.

— Фадж был почти лоялен, достаточно было обратить обряд, и Азкабан отменялся. А для смертельно больных даже делались исключения. Но отец не хотел быть замешанным в чём-то подобном. Мне здорово досталось тогда. А уж когда провели «Чистую воду» с Паркинсонами перед помолвкой, и вылезла чужая кровь… Мне даже сейчас вспоминать больно. А мать чуть с ума не сошла. Ты же согласия не давала, а я получается, стал похитителем крови — а это смерть или сквибство. Но тётя Белла сказала, что что-нибудь придумает.

— И она придумала, — прошептала Гермиона, заворачивая рукав и рассматривая тонкие штрихи шрамов на своей руке.

В библиотеке опять стало тихо, только тикали большие напольные часы и ветер слегка постукивал створкой французского окна. Малфой открыл его и вышел на небольшую каменную террасу, спускающуюся на патио.

— Драко, — вслед ему проговорила Геомиона, — так тебе нужно моё согласие на «Принятие крови»?

— Да, — ответил он из-за двери, — а то я рискую не дожить до внуков.

— Я согласна, — сказала Гермиона, выходя к нему на террасу. — И как теперь объяснить всё это Рону?

Ветерок трепал багряные и золотые листья, зелёными были только трава и плющ на перголе. Удивленная Гермиона посмотрела на Малфоя.

— Я люблю такую осень, и здесь всегда так: с сентября и почти до Рождества, — ответил тот на невысказанный вопрос. — И это с самого моего детства, никто не смог отменить.

— Ты всё равно мне почти ничего не объяснил, Малфой, и церы спрятал.

— А я думаю, что ты всё и так поняла. И я дам тебе полную копию.

— Так много вопросов! Так я, что — до некоторой степени Малфой? Мюриэль поэтому смеялась? И если я, не проводя ритуала, изменилась, то почему животные не меняются? Или меняются? И волшебники такие ортодоксы из-за боязни стать не пойми кем?

— И почему оборотное не действует на магглов, а волшебник может превратиться в неволшебника? — добавил Малфой.

— Вот как? Хм. И неужели именно о запрете Принятия говорила Мюриэль?

— Я не знаю, о чём вы говорили с Мюриэль Прюэтт. Хочешь ответов на все вопросы — тебе прямая дорога в Министры. К секретным архивам допуск получишь — во всём разберёшься.

— Издеваешься?

— Нет, я даже за тебя проголосую.

— Спасибо, мой скользкий друг.

— Не шути так, Грейнджер.

Ветер протащил по каменному полу патио ворох разноцветных листьев. Вдалеке прострекотал вертолёт.

1) Церы — дощечки с углублением, залитым воском. Изготавливалась из дерева твёрдых пород, реже из слоновой кости. Использовалась для переписки, бытовых записей, в качестве ученических тетрадей или черновиков. Две связанные вместе таблички назывались диптихом, три — триптихом, четыре и более — полиптихом.

Вернуться к тексту