Некромант (джен)

— Я всё сделал.

Блэк, мгновение назад смотревший на стоящего на пороге его комнаты Рабастана, крайне недовольно, глянул на него крайне недоверчиво и переспросил:

— С головами этими? Ты их… отпустил?

— Да, — ответил Рабастан. — И я думаю, что скоро мы закончим и с дементорами, и освободим тебя от нашего присутствия. Мы хотели бы обсудить это с Дамблдором — ты не мог бы пригласить его?

— И что, — спросил Блэк, — я теперь могу снять эту дрянь?

— Теперь это просто чучела, — кивнул Рабастан. — Я не знаю, можно ли их снять, но душ там больше нет. Ты позовёшь Дамблдора?

— Хотел бы сказать «нет», — Блэк оскалился, — но не могу. Я тебе, видимо, должен сказать «спасибо»?

— Нет, — пожал плечами Рабастан. — Я не для тебя их отпустил.

— А для кого? — быстро спросил Блэк. — Опять для Регулуса?

— Для них самих, — возразил Рабастан. — Душам здесь не место. Это неправильно. Призраки — другое дело, они остаются здесь сознательно. Но это мир живых, не мёртвых.

— Хочешь убедить меня в том, что ты стал правильным и благородным? — с неприязнью спросил Блэк. — Не выйдет.

— Я хочу увидеть Дамблдора. Ты пообещал его позвать, — Рабастан развернулся и пошёл в библиотеку, где его уже ждали остальные.

Идея Ойгена оказалась тем самым недостающим элементом, который они все искали. У них ушла всего пара недель на то, чтобы подобрать верную комбинацию, и вчера они в очередной раз опробовали результат своей работы на том дементоре, что был в их распоряжении — и это был самый странный и сложный обряд, в котором Рабастану доводилось принимать участие. Прежде всего потому, что во время этого обряда Рабастан находился сразу в двух мирах, глядя на дементора разом и прикрытым Завесой левым глазом, и вполне обычным правым. Под конец у Рабастана от несоответствия того, что он видел разными глазами, разболелась голова, но он счёл это ничтожной платой за их успех — и за то, что он увидел. Вряд ли кто-то из людей вообще когда-то наблюдал такое: как, словно пробуждаясь от тёплого света, идущего от ладоней Мальсибера, начинали пульсировать сплетённые в тугие клубки души, как они постепенно расплетались, разворачивались тысячами тонких ярких нитей, как под их напором трескалась и распадалась в пыль удерживавшая их оболочка, и как из этого похожего на клубок сияющих змей хаоса собирались души — Рабастан считал их, но сбился на третьем десятки — и как радостно они уходили за Завесу, оставляя за собой быстро тающий шлейф из крохотных золотистых искр.

Когда всё закончилось, от дементора осталась только кучка тряпок и странной, похожей на рыхлое рыбье мясо, мёртвой плоти, убрать которые получилось обычным очищающим заклятьем.

— Получилось, — прошептал Эйвери, опуская палочку.

— Что ты видел? — с острым интересом спросил у Рабастана Родольфус.

— Я вам покажу, — пообещал Рабастан, потирая глаза. — Принесу Омут памяти из дома и покажу. Это было очень красиво. Ты как? — спросил он молчаливо улыбавшегося Мальсибера.

— Знаешь, это было так… прекрасно, — отозвался тот, медленно, словно гладя их, растирая ладони друг о друга. — На одном воспоминании об этом можно создавать телесного Патронуса.

— Почему? — спросил Родольфус.

— Столько облегчения и счастья, — ответил Ойген, улыбаясь мягко и мечтательно. — То, что они ощущали, было похоже на то, что чувствуешь, когда вдруг проходит боль, что мучила тебя часами. Но сильнее, — он глубоко вздохнул. — Знаете, даже суд нас и не оправдает, это не так важно. Я не думал, что когда-нибудь смогу… мы сможем исправить то, что натворили: мёртвых не вернёшь. Но сейчас я в этом уже не так уверен, — его улыбка стала шире.

Потом был обед, а после Рабастан отправился на поиски Блэка — и с этого момента время словно побежало, и события начали происходить с такой скоростью, что Рабастан едва успевал следить за ними. При том, что часть из них прошла мимо него, ибо на слушанье в Министерство Магии вместе с Дамблдором отправились только Родольфус с Руквудом. Рабастан же и Эйвери с Мальсибером остались в доме Блэка — ждать. Идея поступить так принадлежала, кажется, Родольфусу, так это сказавшему во время разговора с Дамблдором:

— Мы не можем спрогнозировать реакцию Визенгамота. Они могут нас отправить в Азкабан просто как преступников: возможно, им сейчас не до дементоров, а возможно, они вовсе и не захотят от них избавиться. Нужно, чтобы вы остались на свободе и даже в этом случае всё сделали. Без нас.

— Втроём это будет сложно, — возразил Рабастан.

— Но возможно, — Родольфус явно не собирался даже спорить. — Впрочем, если нас просто туда отправят — это полбеды. В конце концов, со временем вы, Дамблдор, возможно, сможете их переубедить. Но они могут учесть, что мы оттуда уже сбегали, причём дважды, и приговорить нас к поцелую. И тогда…

— Поцелуй дементора сейчас не применяют, — резко перебил его Дамблдор.

— Так мы уникальны, — без улыбки проговорил Родольфус. — Кто ещё бежал из Азкабана дважды?

— Долохов, — ответил Дамблдор, обводя их пристальным тяжёлым взглядом. Повисла тишина, оборвал которую Мальсибер:

— Если вас приговорят к поцелую, мы вас вытащим.

— Не приговорят, — безапелляционно отрезал Дамблдор. — Однако предложение Родольфуса мне кажется разумным.

Разговор перешёл на обсуждение будущего слушанья. Рабастан в него не вмешивался: выстраивать подобные стратегии он не умел. Всё, что он наверняка знал — это что, во-первых, будет наблюдать за слушаньем, а во-вторых, не оставит брата с Руквудом в тюрьме. Рабастан подозревал, что Дамблдор это тоже понимает, но обсуждать с ним это счёл неправильным: некоторые вещи лучше не произносить. Но другим сказал, конечно — и всё же в день слушанья они все очень нервничали.

Однако всё прошло даже лучше, чем они рассчитывали: сухой, лишённый эмоций и полный выкладок и иллюстраций (включая демонстрацию воспоминания Рабастана о развоплощении дементора) доклад Руквуда вызвал у членов Визенгамота ступор, за которым последовало бурное короткое обсуждение, закончившееся почти единогласным вердиктом.

Почти.

Почему-то это «почти» встревожило Рабастана — может, потому что он не понимал тех, голосовал «против». Кем нужно быть, чтобы желать продлевать мучения пусть даже тех, кто когда-то был преступником? В смерти все равны, и не людям решать, что будет с душой после ухода.

А вот Родольфуса как раз удивило то, что скептиков оказалось так немного.

— Я очень сомневался, что у нас получится, — закончил он свой рассказ о заседании.

— После того, как Руквуд показал всё это? — недоверчиво спросил Эйвери.

— Это повлияло, несомненно, — согласился с ним Родольфус. — И всё же они слишком сильно среагировали. Я не ожидал.

— Ты плохо думаешь о людях, — мягко упрекнул его Мальсибер. — Они вовсе не так плохи.

— Кто как, — пробормотал Родольфус, однако спорить не стал.

Времени на подготовку им дали совсем немного, и буквально через пару дней они все — вместе с Дамблдором и комиссией из министерства, включающей специалистов из Отдела Тайн, авроров и ещё каких-то неопознаваемых волшебников — осматривали выделенную под проведение обряда в Азкабане комнату. Как ни странно, в ответ на требование Рабастана оставить тех, кто будет проводить обряд, одних, их спутники послушно вышли — впрочем, можно было быть уверенным, что они увидят всё, сделав стены прозрачными. И им так будет даже удобнее — и точно безопаснее.

— Скверно, что придётся делать это по одному, — сказал Родольфус, расчерчивая пол. — Ты уверен, что тебе хватит сил? — спросил он у Мальсибера, который — единственный из всех — сидел в удобном кресле.

— Если он устанет, мы прервёмся, — вмешался Рабастан.

— Это будет сложно, — подал голос Руквуд. — Было бы весьма желательно сделать всё за один раз.

— Я справлюсь, — легко пообещал Мальсибер. — Я их знаю. Почти всех — а может быть, и не почти.

— Всё равно, — упрямо потребовал Рабастан, — ты должен нам сказать, если тебе станет тяжело.

— Ритуал не предполагает пауз, — сказал Руквуд и добавил: — У нас есть шоколад.

— Есть, — Мальсибер улыбнулся. — И много, — он вытащил из кармана коробку и открыл её — та мгновенно увеличилась, и теперь занимала почти все его колени. — Хотите? — спросил Ойген.

— После, — ответил за всех Родольфус. — Я закончил.

Рабастан внимательно оглядел рисунок на полу, в который теперь Эйвери вписывал недостающие символы. Он не то что волновался — его не оставляло ощущение, что сейчас им предстоит самое важное дело в их жизни, то самое, которое всегда будет служить коротким ответом на вопрос «что ты сделал и зачем ты жил». Чувство это было несколько тревожащим: если ничего важнее в жизни им уже не сделать, как они все будут жить? За себя Рабастан не волновался — его всегда мало тревожили подобные вопросы — но вот Маркус, например? Впрочем, ничего. Сперва нужно это сделать, а потом он что-нибудь придумает.

Едва Маркус завершил свою работу, Мальсибер переставил своё кресло в самый центр рисунка, а затем подошёл к двери и, открыв её, остановился на пороге. Он довольно долго там стоял и смотрел на столпившихся за ней дементоров, а затем закрыл, вернулся в кресло и, усевшись, несколько демонстративно положил в рот довольно крупную конфету. Маркус улыбнулся, и Родольфус скомандовал:

— Начинаем.

Рабастан поднял Завесу и, закрепив так, чтобы создать удобный проход, прикрыл её краем свой левый глаз, а затем зажёг фонарь, осветив Дорогу. Руквуд открыл дверь и впустил первого дементора, и самое главный ритуал в их жизни начался.

И чем дольше он длился, тем сильнее Рабастана мучило ощущение, что они чего-то не учли. Что-то очень важное, такое, о чём позже пожалеют — но ведь у них всё получалось? Рабастан видел души, устремлявшиеся на Ту сторону и исчезающие в привычно закрывающем дорогу тумане. Видел и тела, которые методично сдвигал в сторону Родольфус. Всё шло замечательно и довольно быстро, не давая никаких оснований для такой тревоги — а она, тем временем, росла, и Рабастан в какой-то момент почувствовал, как ему свело живот. Медленно и глубоко дыша, Рабастан в очередной раз начал проверять всё очень тщательно, но рисунок на полу и все нарисованные символы были правильными и держались прочно, дементоры не нервничали и не вырывались, заклинания Руквуд, Маркус и Родольфус читали и спокойно, и легко… От дементора к дементору не менялось ничего. Или всё-таки менялось? В самом деле ли свет внутри Мальсибера постепенно стал слабее, или же глаза Рабастана попросту устали от сиянья душ? Он присматривался некоторое время, а потом, когда с очередным дементором было покончено, а нового Руквуд ещё не успел впустить, спросил:

— Ойген, может быть, прервёмся?

— Нет, — ответил тот спокойно. — Мы должны закончить.

— Ты уверен? — Рабастану не понравилось его спокойствие. Да, конечно, этот ритуал в третий раз мог не получиться — им и во-второй-то раз пришлось менять некоторые формулы, ибо существуют действия, которые возможно сделать лишь единожды, и, к несчастью, то, что они делали, было из таких — но никто ведь им не помешает всё пересчитать. Да, на это уйдёт время, и это не понравится Визенгамоту, но…

— Продолжаем, — отозвался Ойген, и Руквуд открыл дверь.

…К концу ритуала Рабастан уже почти ничего не видел обоими глазами: те слезились, и плавающие перед ними тёмные пятна практически застилали ему свет. И когда всё, наконец, закончилось, Рабастан опустил Завесу и, улёгшись прямо на пол, плотно закрыл глаза и начал растирать их пальцами. Голова болела так, словно мозг внутри превратился в раскалённого ежа и теперь пытался выбраться наружу, проткнув череп иголками. Некоторое время Рабастан лежал так, сосредотачиваясь, чтобы унять боль, и постепенно она начала поддаваться и в конце концов почти ушла, оставшись нудной ноющей пульсацией в висках и в самом низу затылка.

— Рэби, — Рабастан услышал голос брата и почувствовал, как тот осторожно трогает его плечо. — Рэби, как ты?

— Устал, — ответил Рабастан, неохотно разлепляя губы.

Родольфус шумно выдохнул с явным облегчением, и Рабастан заставил себя улыбнуться.

— Открой глаза, пожалуйста, — попросил Родольфус. Что-то было в его голосе, встревожившее Рабастана и заставившее подчиниться — хотя видит Мерлин, делать этого ему абсолютно не хотелось: в глаза будто песка насыпали, солёного и острого. — Может, ты поймёшь, что с ним, — сказал Родольфус, и Рабастан, увидев его встревоженное лицо, похолодел и, резко обернувшись, посмотрел на, кажется, уснувшего в кресле Ойгена. Оперевшись на руку Родольфуса, Рабастан поднялся на ноги — быстрое движение отдалось резкой болью в голове и подперевшей горло тошнотой, но Рабастан сейчас не обратил на неё внимания — он подошёл к Мальсиберу и, наклонившись к нему, позвал по имени, а затем взял за руку.

И вздрогнул.

Да нет.

Нет.

Не может быть такого.

Рабастан ведь видел, как Мальсибер дышит! Рабастан прижал к холодному запястью пальцы, однако вполне чёткий, пусть и слабый, пульс его не успокоил — потому что его руки, кроме пульса, чувствовали и другое.

Да нет, так не может быть. С чего бы?

— Посмотри, пожалуйста, — как-то очень жалобно попросил Маркус. — Как ты умеешь… с ним же всё хорошо, да?

Рабастан сжал кулаки и сглотнул — слюны не было, и горло неприятно засаднило. Он медленно поднял левую руку и, подняв Завесу, закрыл глаза и накинул её край на своё лицо. И, помедлив несколько секунд, открыл глаза.

Полулежащее в кресле тело было тёмным и пустым.

И мёртвым.

Да, оно дышало, и в нём билось сердце, но души — того, что делает живым — в нём больше не было.