Некромант (джен)

Рабастан лежал в постели и смотрел в тёмное окно, за которым шумел шторм. И думал о том, что у него появилась тайна. Собственный секрет, настоящий и серьёзный — такой, которого не бывает не то что у детей, но и у многих взрослых. И о том, что, оказывается, он совсем не мерзкий, а особенный — просто люди этого не понимают и боятся. Людям, как сказал его тайный учитель, свойственно бояться непонятного — и точно также, как магглы боятся волшебников, те боятся некромантов. Потому что если не родиться им — как Рабастан — научиться некромантии непросто, само обучение будет очень неприятным, а результат совсем не гарантирован. И чем разбираться, проще объявить эту область магии отвратительной и тёмной, а некромантов — мерзкими. Но мы ведь понимаем, что любая магия — лишь инструмент, и плохой или хорошей не бывает. А как пользоваться инструментом, решать магу — но для этого сначала нужно овладеть им.

Так говорил Рабастану мистер Эйвери, когда они с ним встретились через две недели после знакомства. Они стояли с ним в большом и почти полностью пустом зале, где, как сообщил Рабастану его учитель, отныне будут проходить все их уроки. Сейчас здесь было лишь два стула, стол и пюпитр, на котором была закреплена большая книга.

— Тебе нужно будет изучить, кроме латыни, древнегреческий, классический арабский, древнеперсидский, авестийский и арамейские языки — хотя бы основные, — говорил Эйвери. — Также понадобятся древнекитайские и староегипетский, санскрит и ещё некоторое количество менее известных языков — но это позже. Разумеется, учить почти всё это тебе придётся самому: тебе будет сложно объяснить родителям желание заняться всем этим, возможно, кроме древнегреческого. Руны ты изучишь в школе — это дело нужное, но не очень сложное, так что пока не стоит на них отвлекаться. Поначалу будет сложно, но однажды резко станет проще — но до этого момента пройдут годы.

— Разве я смогу один? — спросил Рабастан.

— Разговаривать, конечно, ты так не научишься, — согласился Эйвери. — Этому я научу. Но письму и чтению ты в состоянии обучиться сам. По книгам. Я, конечно, помогу, и книги дам — но учиться тебе придётся самому.

— Но родители найдут же книжки, — сказал Рабастан. — Что я им скажу?

— Не найдут, — усмехнулся Эйвери. — Будешь класть их в ящики с одеждой — и родители, и эльфы будут видеть в них лишь вещи.

— А если они зайдут, когда я их читаю? — спросил Рабастан, подумав — и неожиданно заслужил одобрительный взгляд Эйвери.

— Не зайдут, — ответил он. — Во всяком случае, внезапно. Ты услышишь.

— У нас стены толстые, — попытался спорить Рабастан. — И когда я что-нибудь учу, я не…

— Услышишь, — веско повторил Эйвери. — Тебе довольно будет закрыть книгу — и они увидят вместо неё то, что им покажется вполне уместным в данном случае. А теперь, — он указал палочкой на совершенно пустой центр комнаты, и там вдруг возникло тело. Мёртвое тело молодой и лысой женщины, одетое по-маггловски. — Тебе нужно привыкать к ним, — сказал Эйвери. — Она умерла только вчера — от болезни. Для неё смерть стала облегчением. Иди, поговори с ней.

Рабастан попятился. Меньше всего на свете он хотел опять увидеть тот мёртвый взгляд — но Эйвери заступил ему дорогу и подтолкнул вперёд.

Женщина открыла глаза и посмотрела на Рабастана. Он сглотнул и, стиснув руки, попытался придумать, что сказать ей. Поздороваться? Но это глупо в данной ситуации… Спросить, как у неё дела? Ещё глупее…

— Привет, — сказала женщина. — Ты меня видишь, да?

— Д-да, — хрипловато пробормотал Рабастан.

— А то все другие смотрят — и не видят, — сказала женщина. — Я умерла, да?

— Да, — ответил Рабастан.

Она вдруг улыбнулась. Это выглядело так же страшно и странно, как и её взгляд: с одной стороны, Рабастан прекрасно видел, что её губы сомкнуты и неподвижны, но с другой — она улыбалась, и улыбка эта была радостной.

— Это хорошо, — сказала женщина.

— Почему? — спросил Рабастан, осторожно делая к ней маленький шажок.

— Мне больше не больно, — ответила она. — И меня больше не тошнит.

— А чем ты болела? — спросил Рабастан, делая ещё один шаг. Женщина была очень бледной и худой, и у неё совсем не было волос — даже бровей и ресниц.

— Раком, — ответила она.

Рабастан о такой болезни никогда не слышал. Видно, это что-то маггловское, и волшебники этим не болеют. Ему стало интересно, и он спросил:

— А это как?

— У всех по-разному, — сказала женщина.

— А что болело у тебя? — спросил Рабастан, подходя поближе. Ему вдруг стало её очень жалко: она была совсем молоденькой, наверное, немногим старше его брата. Наверное, она тоже ещё училась в школе, или, может быть, едва её закончила… и умерла. Наверное, обидно…

— Кожа, — ответила женщина. — У меня была меланома. И мы слишком поздно это поняли… А потом уже болело всё. А ты тоже умер?

Рабастан вздрогнул и помотал головой:

— Нет!

— А почему тогда ты меня видишь? А другие нет?

— Он тоже видит, — быстро проговорил Рабастан, обернувшись к Эйвери и указав на него.

— Не отвлекайся, — тот нахмурился. — В другой раз меня не будет рядом.

— Я просто вижу, — сказал Рабастан, снова глядя на женщину. Она больше не казалась ему страшной — просто женщина. Маггла. Молоденькая и… обычная. Рабастан вдруг ощутил острейшее разочарование. И что? Какой прок в том, что он может разговаривать с покойниками? Если они такие же, как живые? Он же ведь не ходит по улицам и не разговаривает с магглами — а тут что, ему придётся? Для чего?

— А что будет дальше? — спросила женщина. — Я думала, что когда я умру, то попаду… куда-нибудь. Ну, знаешь, коридор, свет и всё такое. А тут… Это же не рай и не ад, да?

Рабастан растерянно поглядел на Эйвери. Он понятия не имел, что отвечать. Он вообще прежде не особенно задумался, что происходит после смерти. Ну вот умер человек — и что? Рабастан, конечно, знал, что дух умершего можно потом вызвать — и что некоторые, умерев, не уходили… куда, кстати? — а оставались призраками. Может, она стала призраком?

— Я не знаю, — сказал Рабастан растерянно и снова посмотрел на Эйвери.

— Через некоторое время ты уйдёшь, — сказал тот женщине. — Не сразу. Почти никто сразу не уходит.

…После, когда Эйвери куда-то убрал тело, Рабастан спросил его:

— А как долго с мёртвыми можно говорить? После смерти?

— Первые три дня — проще всего, — ответил Эйвери. — После сорока дней просто так уже не поговорить — требуются ритуалы. Ты их выучишь — со временем. В целом, пока целы кости, душу можно вызвать.

— Поэтому у нас сжигают, — прошептал Рабастан, потрясённый своим открытием.

— Не только у вас, — кивнул Эйвери. — Дурной это обычай — тело сохранять в земле. Но весьма для нас удобный.

— Значит, если костей нет, — настырно продолжил Рабастан, — поговорить уже нельзя?

— Всё можно, — усмехнулся Эйвери. — Но непросто.

— А где хранятся души? — спросил Рабастан, напряжённо сжимая свои руки.

— Души не хранятся, — Эйвери снова ухмыльнулся. — Они идут дальше — кто куда. Существует грань, за которую нет хода даже некромантам. Остальное ты узнаешь сам — со временем.

— Но если они так далеко уходят, как же их позвать? — Рабастан нахмурился.

— Ты задаёшь хорошие, но слишком сложные пока что для тебя вопросы, — ответил Эйвери. — Со временем ты отыщешь нужные тебе ответы самостоятельно.

На прощанье Эйвери сказал Рабастану то, что тот потом будет вспоминать и прокручивать в голове годами:

— Я бы дорого отдал за такого сына, как ты. К сожалению, истинные драгоценности нередко попадают в руки к тем, кто не осознаёт их ценности. Была бы моя воля — я бы без раздумий обменял тебя на Маркуса. Но, по крайней мере, я могу тебя учить. И поскольку этим я обязан, в некотором роде, сыну, это несколько оправдывает его существование.

Рабастана эти слова и смутили, и обрадовали, и расстроили, и разозлили, и заставили испытать незнакомую прежде гордость… Никто в жизни никогда так не ценил его — но при этом ему было невероятно обидно за Маркуса. Может, потому что он считал, что его родители вполне бы могли сказать то же самое о нём — только поменяться бы хотели, например, на Эвана Розье.

Рабастан тогда задумался, почему так происходит: почему не все дети рождаются в тех семьях, где хотели бы именно таких, как они? Для чего и как так происходит? Вроде бы родители должны же воспитать себе таких детей, как нужно им — почему же так не получается? Почему он, Рабастан, такой? И почему он родился Лестрейнджем, а не Эйвери? Как там дед сказал? «Проявилось»? Получается, у них в семье уже были некроманты? Почему же им об этом не рассказывают? Или, может быть, это только Рабастан не знает — а Родольфусу уже сказали? И он поэтому и считает это мерзким? Может быть, их предок сделал что-то жуткое?

У него было море вопросов — и ни одного ответа. И спросить он никого не мог — он вообще с тех пор, как стал учеником Эйвери, больше всего боялся навести родителей на мысль о том, кто он такой.

Иметь свой секрет было интересно и немного страшно. Рабастан чувствовал себя теперь совсем взрослым, и только грустил о том, что ему теперь совсем некогда просто сидеть и на что-нибудь смотреть. Ему очень не хватало этого — но обычные уроки ведь никто не отменял, а Эйвери давал ему большие и сложные задания. Рабастана очень выручала его память: ему легко было выучивать новые латинские и древнегреческие слова. Ему вообще нравилось учиться — но чем дальше, тем сильнее не хватало возможности хотя бы пару часов не делать совершенно ничего.

Разрешилась эта проблема довольно неожиданно: как-то раз, получая очередное задание от Эйвери, Рабастан не выдержал и попросил:

— А можно, я поменьше выучу?

Было уже лето, и вот-вот должен был вернуться Родольфус — который, конечно же, заметит, в отличие от родителей, что его брат всё время чем-то занят. И что Рабастан сможет ему сказать? Он ужасно соскучился по брату, по его рассказам, по выходам в море, по общим прогулкам — но теперь на это времени у Рабастана не было.

— Обоснуй, — потребовал Эйвери — и Рабастан, начав с рассказал о Родольфусе, сам не понял, как перешёл к тому, насколько ему не хватает ничегонеделанья.

И сам испугался, поняв, что всё рассказал. Сейчас Эйвери сочтёт его лентяем — а лень, Рабастан это давно усвоил, Эйвери и ненавидел, и презирал одновременно, полагая её одним из самых низких и презренных качеств человека. Лень и трусость… с остальным, как он говорил, можно было работать.

— Ты прав, мальчик, — после некоторого молчания сказал Эйвери. — Я ошибся — потому что прежде не учил рождённых некромантами. Значит, у таких, как ты, этот навык — от рождения.

— Какой навык? — озадаченно спросил Рабастан.

— Сливаться с миром, — ответил Эйвери, пристально его разглядывая. — Я когда-то долго этому учился. Тебе непременно нужно сохранить это умение и совершенствовать его, — сказал он с нажимом. — Это то, что потом откроет тебе двери на ту сторону. Сколько времени тебе на это нужно в день?

— Я не знаю, — Рабастан растерялся.

— Можешь исполнять не всё, что задано, — решил Эйвери, подумав. — К тому же, тебе, действительно, нельзя дать понять брату, что ты занят чем-то необычным. Исполняй, что сможешь.