Некромант (джен)

— Что с тобою происходит? — как-то раз спросил его Мальсибер, когда Рабастан с утра, привычно придя к нему в камеру, постепенно свернул разговор и молча сидел, глядя прямо перед собой. — Рэба, что с тобой? — повторил он, тронув его за руку.

Рабастан вздрогнул и, сморгнув, спросил:

— Что? Извини, задумался. Что ты говорил?

— Я спросил, что с тобой происходит, — повторил Мальсибер.

— Ничего. Устал, — Рабастан попытался улыбнуться.

— Расскажи мне, — попросил Мальсибер. — Ты не просто устал. Ты словно путаешься сам в себе.

— Путаюсь в себе, — повторил Рабастан. — Ты знаешь — а ты прав. Да. Путаюсь.

Решение всё рассказать Мальсиберу пришло внезапно, и хотя Рабастан и подозревал, что причина этого — усталость, а вовсе не какие-то разумные соображения, ему было всё равно. Ему нужно было поговорить об этом с кем-то, кроме Руквуда и мертвецов — и потом, Мальсибер менталист и, может быть, увидит что-то… хотя какая разница. Ему просто хотелось рассказать — и он рассказал.

— Так ты же сам меня учил, — сказал Мальсибер, выслушав его и улыбнувшись. — И учишь. Воспользуйся собственным советом.

— Каким? — вот тут Рабастан и понял, что дошёл до самого предела. Так нельзя. Опасно просто. Ему нужно выспаться хотя бы — прямо сейчас пойти к себе и лечь спать. Иначе он сделает какую-нибудь фатальную ошибку.

— Представить, что ты смотришь на себя со стороны, — напомнил ему Мальсибер. — Что вас двое: ты, который действует, и ты, который смотрит. И тоже действует, когда придётся. У меня же получается — значит, у тебя тем более должно.

— Двое, — повторил Рабастан.

А пожалуй, это может получиться… может, да. Должно.

— Ты действительно устал, — мягко проговорил Мальсибер. — Может, тебе лечь сейчас?

— Да, пожалуй, — Рабастан потёр лицо руками. — В самом деле — пойду спать, — решил он и, обернувшись совой, отправился в собственную камеру.

…Время шло. Да нет, теперь оно бежало: расчёты, другие расчёты, занятия с Мальсибером, от которых тот не один раз предлагал пока что отказаться, но Рабастан держался за них как за то единственное необязательное действие, которое он мог пока себе позволить выбрать сам, полёты, которые, впрочем, по-прежнему дарили Рабастану радость, встречи с Экридисом… А ещё ведь были души, по-прежнему являющиеся к нему за помощью. Рабастану не хватало времени и сил, и это ощущение было новым и довольно неприятным.

С лета Метки снова оживились и, казалось, наливались силой с каждым днём или неделей. Строго говоря, для их носителей пока что ничего не изменилось, однако Рабастана раздражал сам факт наличия её под кожей. Она словно бы ежесекундно напоминала Рабастану о его ошибке и о той цене, которую он сам и те, кого он потащил вслед за собой, платили. Почему все, кого он так или иначе выбирал себе в учителя, пытались надеть на него узду? Удалось не всем, но — почему? Это свойство всех учителей, или это он так скверно выбирает их? Так, что потом ему приходиться готовить их убийство? Хотя нет — не обязательно убийство. Скорее, просто месть. Каждому свою.

Впрочем, всё нужно делать постепенно. Сперва — выбраться отсюда, а затем уже решать проблему с Лордом.

Лето, а за ним и осень пролетели с такой невероятной скоростью, что Рабастан едва заметил их — а когда пришла зима, и до ритуала осталось всего-то дня четыре, и все подробности побега были уже много раз обговорены, да и с Экридисом Рабастан обсудил уже всё, касающееся ритуала, кроме самого главного — вопроса сотворением заклятья, случилось то, чего никто не мог предвидеть. Рабастан, в очередной раз спускаясь следом за Экридисом по лестнице — в одиночку, разумеется, потому что их давным-давно уже никто не сопровождал — внезапно поскользнулся и, не удержавшись на ногах и не сумев схватиться и за стену, скатился по ступенькам вниз. Впрочем, приземление своё он не запомнил, потеряв сознание ещё на середине — и очнулся только в камере.

Была ночь, и рядом с собой Рабастан увидел не только Экридиса, но и… собственного брата.

Но ведь так же не могло быть?

Голова раскалывалась, перед глазами всё плыло, а тело так болело, словно Рабастана долго били, а он никак не мог понять и вспомнить, в чём же дело. Что-то с ним случилось… что? И почему ему так плохо? И откуда здесь Родольфус? Он же ведь… живой? Живой же? Да? Но как живой брат мог оказаться в его камере?

Эта мысль обожгла его холодным ужасом, но и слегка его взбодрила — достаточно, чтобы приподнять руку и быть сразу перехваченным Родольфусом. Вполне живым и плотским. Но как?

Рабастан попытался спросить его об этом, но в горле было сухо, и слова путались, а губы совсем не слушались, так что у него не вышло ничего, кроме хрипа. Однако же Родольфус понял — как всегда он понимал его практически без слов. С самого детства.

— Меня привели дементоры, — сказал он, очень осторожно кладя руку Рабастана назад. — Но я не могу помочь тебе без палочки. А её нет. Прости. Всё, что мог, я сделал, но я не целитель. Тем более, без палочки, — повторил он с болью.

— Скажи ему, — прошипел в полнейшей ярости Экридис, — чтобы вылечил тебя! Он всё прекрасно может! Палка — это просто инструмент!

— Он не сможет, — слава Мерлину и остальным, с Экридисом говорить можно было молча, и на это Рабастан сейчас способен был. — Он бы сделал это, если б мог. Ему палочка нужна.

— Палочки нет, — отрезал Экридис. — Ты отлично это знаешь!

— Тогда позови охрану, — попросил Рабастан. — Или я умру, — сказал он — и понял, что это правда.

Он умрёт сейчас — и останется здесь. Навсегда. Может быть, он даже избежит участи превращения в дементора — возможно, Экридис оставит его при себе как помощника. Но он здесь останется — как и остальные. Может быть, конечно, Лорд придёт за ними — и, возможно, даже сможет разрушить стену, и… Но он всё равно не сможет и не будет их вытаскивать — тех, кто здесь уже остался. А самим им не найти пути.

— Не умрёшь, — Экридиса трясло от гнева. — Не посмеешь! Если ты умрёшь, ты знаешь, что с ним будет? — он ткнул пальцем в Родольфуса. — Что я с ним сделаю? Ты представляешь?

— Это не зависит от меня, — сказал Рабастан, стараясь сдержать рвущийся наружу стон. Ему было больно, и эта боль была опасной, скверной. Ему нужен врач. Сейчас, немедленно! — Позови охрану, — повторил он. — Или дай палочку Родольфусу. Или, — ведь Родольфус всё-таки не врач… хотя кто здесь целитель? — Руквуду. Долохову. Позови их и дай палочку — или я умру.

Стон, перешедший в хриплый крик, всё же вырвался наружу, и Рабастан закашлялся, захлебнулся кровью и, как ни боролся, снова потерял сознание, успев подумать, что надо было хотя бы попытаться приподнять Завесу, чтоб оставить себе шанс уйти.

Когда он очнулся в следующий раз, боль не то что отступила, но, по крайней мере, сконцентрировалась в нескольких местах: в шее, в голове, в боку, в руке и в одной из ног. Рабастан медленно и осторожно открыл глаза, и, увидев рядом с собой Долохова, не удержался от улыбки. Тот заметил — и сказал, оскалившись:

— Да, ошибся я тогда. Не комендант, а сам создатель. Но суть-то не меняется.

Как ни странно, Рабастан мгновенно понял, о чём речь — и, разлепив сухие губы, прошептал:

— Меняется.

— Это частности, — отмахнулся Долохов и вдруг заорал так громко, что у Рабастана зазвенело в ушах и мучительно заныла голова: — Он очнулся! Вроде жив пока. По состоянию, — деловито сказал он, снова обращаясь к Рабастану и предвосхитив его вполне предсказуемый вопрос. — Ты почти что свернул шею — не хватило ерунды, — сломал рёбра, и одно проткнуло внутри всё, что было можно, сломал руки, ногу и пробил голову. Я не поручусь, что залатал тебя, как в Мунго, но, по крайней мере, вроде, всё срастил. Кости — это ерунда, — продолжал он, — хуже с потрохами. Вроде я всё сделал, но кто знает. Поймём завтра-послезавтра.

— Спасибо, — прошептал еле слышно Рабастан.

Долохов махнул рукой:

— Сочтёмся, — он покосился куда-то в сторону и добавил: — Зато смотри, что у меня есть, — он поднял руку, и Рабастан увидел в его пальцах палочку. Самую настоящую волшебную палочку. — Её отберут, конечно, но пока она моя, — хищно сказал Долохов.

Палочка. Экридис всё же достал палочку. Хотел бы Рабастан знать, чья она! Как бы он хотел!..

— Покажи, — прошептал Рабастан, потянувшись к палочке, и, конечно же, услышал:

— Обойдёшься. Тут толпа дементоров следит — и, может, где-то твой приятель ошивается. И вообще, я с тобой пока что не закончил, — Долохов куда-то потянулся, и в его руках возникла кружка, а затем и ложка. — Думаю, ты хочешь пить. Попробуй, — деловито сказал Долохов, набирая в ложку воду и поднося её к губам Рабастана.

Тот сглотнул послушно — и тут только осознал, что и вправду хочет пить. Долохов поил его какое-то время, причём делал это на удивление терпеливо и умело, и разглядывал его с таким откровенным любопытством, что Рабастана это рассмешило, хотя он и понимал причину. Долохов, конечно, должен был понять, что происходит с пациентом. Рабастан и сам хотел бы это знать, но сейчас его куда больше интересовало другое.

— Сколько… — прошептал он, но на продолжение ему не хватило ни дыхания, ни сил, и Рабастан вынужденно замолчал, переводя дыхание. — Времени, — сказал он, наконец, и Долохов, не дослушав, хмыкнул:

— Часов не завезли. Тебе какая разница? Утро.

— Прошло, — договорил, наконец-то, Рабастан.

— Ах, это, — Долохов снова обернулся, глянул куда-то и сказал негромко: — Да поздно уже. Всё. Много прошло, — добавил он уже обычным голосом. — Я вам не целитель. И не колдовал сто лет. И позвали меня поздно. В общем, я с неделю провозился. Как ты выжил — удивляюсь. Я бы сдох.

Неделя.

Мерлин. Мордред. Это катастрофа.

Они опять всё пропустили.

Так вот почему Экридис был настолько зол… если Рабастану это не привиделось, конечно.

Год.

Им тут торчать ещё целый год. Они уже могли быть на свободе! Должны были быть! Уже… нет, он не в состоянии был сейчас считать — но сейчас они уже должны бы были быть свободны! Если бы не эта лестница… нет. Не так. Он не то думает… не то. Лестница — предмет, она не зачарована. Она не может быть виновна. Если б не он сам… Он сам… Если бы он не позволил так себя загнать. Если бы он сумел хотя бы правильно упасть. Если бы он вовсе не упал! Как это вообще случилось? Почему? Мерлин, почему?!! За что?!