Некромант (джен)

В Малфой-мэнор Рабастан вернулся лишь под утро. Постоял в растерзанной гостиной, в которой теперь было совершенно пусто: все обломки, разумеется, убрали, но восстановлению обстановка, судя по всему, не подлежала — и пошёл к себе. Медальон он спрятал пока в сокровищнице Лестрейндж-холла — громкое название, конечно, но так издревле у них в семье называли комнату в подвале, где хранили всякую старинную дребедень, красивую, но не ту, что стоит хранить в сейфе: старые мантии и платья, искусно украшенные драгоценными камнями и расшитые серебром и золотом, всяческие пряжки, фибулы и застёжки, и тому подобную ерунду, выбросить которую было жалко, а класть в сейф — глупо. Туда никто и никогда не заходил, кроме эльфов, разумеется, да и те делали это нечасто и лишь для того, чтобы проветрить и перетряхнуть всю эту рухлядь. Обычно они это делали два раза в год: перед зимой и летом, и Рабастан надеялся, что сейчас, в разгар зимы, они туда не полезут. А полезут — так не заметят медальон, который он засунул в одну из заполненных старыми сломанными украшениям шкатулку.

Хотя бы до завтра.

Ему не терпелось изучить хоркрукс, но сейчас Рабастану хотелось только спать — и он даже не стал не то что мыться, а даже зажигать свет и, наспех раздевшись, буквально упал в постель… в которой уже кто-то лежал.

Рабастан шарахнулся в сторону, проклиная себя за то, что оставил свою палочку где-то в сброшенной одежде — и пока он пытался отыскать её, он услышал сонный голос:

— А я ждал тебя и, видимо, заснул. Извини. Где ты был?

— Ойген! — Рабастан сел на полу и с облегчением рассмеялся. — Если бы у меня в руках была палочка, я бы мог убить тебя.

— Зачем? — очень удивился Ойген, зажигая Люмос и щурясь в его белом свете.

— Потому, что я не ожидал в своей постели никого, — ответил Рабастан. — Тем более, тебя.

— Ты не стал бы сразу убивать, — разумно возразил Мальсибер. — Обездвижил бы сначала — чтобы посмотреть, кто это.

— Пожалуй, — согласился Рабастан, накидывая мантию прямо на голое тело. — Зачем ты меня ждал?

— Хотел спросить, куда ты ушёл и для чего, — Ойген откинул плед, которым укрывался, и сел, спустив с кровати ноги. — Ты бы не сбежал без крайней необходимости в такой момент.

— Забирал воспоминания, — честно ответил Рабастан.

— А ещё? — Мальсибер зачем-то пересел к Рабастану на пол.

— Как ты узнал? — Рабастан внимательно всмотрелся в его лицо, на котором было написано сейчас только любопытство.

— Если бы ты просто брал воспоминания, ты давно уже вернулся бы, — Ойген склонил голову. — И потом, мы с Руди и Маркусом были у вас дома — тебя не было. Эльфы сказали, ты давно ушёл.

— Я завтра расскажу, — почти попросил Рабастан. — Всем вам. Я устал смертельно.

— Ты не собирался, да? — помолчав, спросил Мальсибер.

— Собирался, только позже, — признался Рабастан. И вдруг сказал, сам не очень понимаю, почему: — Медальон у меня. Я хотел сначала изучить его спокойно.

— Ты достал хоркрукс? — Мальсибер даже подался вперёд. — Но как?

— Через Регулуса с Кричером, — Рабастану было чуть досадно, что теперь ему никто не даст работать в спокойном одиночестве, но при этом обсуждать грядущую работу оказалось неожиданно приятно. — Кричер мне отдал медальон. Но материализовывать призрака через стены дома, который я даже увидеть не могу, оказалось сложно — я устал.

— Ты покажешь его нам? — спросил Мальсибер. — Хоркрукс?

— Покажу, — улыбнулся Рабастан. — Тем более, теперь у меня выбора не будет: ты же всем расскажешь.

— Я думаю, — серьёзно сказал Ойген, — никому из нас не нужно оставаться с ним наедине. Во всяком случае, надолго.

— Ты прав, — согласился Рабастан, зевнув. — Хотя мне этого очень хочется. Но ты прав, — повторил он и потёр глаза.

— Ложись спать, — решительно сказал Мальсибер — и вдруг замялся.

— Просто скажи, — посоветовал Рабастан, опять зевая. — Я все равно не догадаюсь.

— Можно мне сегодня переночевать здесь? — попросил Мальсибер. — Я никак не привыкну снова спать один. А сейчас, сегодня, после…

— Ты четырнадцать лет спал один, — удивился Рабастан.

— Вовсе нет, — Мальсибер тоже удивился. — Там же были вы. Ну, и дементоры. Я там ни секунды один не был.

— А ты прав, — Рабастан потёр лицо ладонью. — Я не думал так об этом. Оставайся, — сказал он. — Только одеяло принеси — под одним пледом ты замёрзнешь. Я кровать расширю, — Рабастан поднялся на ноги и взял палочку — и вдруг остановился. — Вам ведь тоже нужны палочки, — сообразил он. — У нас дома были… кажется. Надо спросить Руди. Старые, конечно, но это лучше, чем совсем ничего. Или у тебя есть?

— Есть, конечно, — улыбнулся Ойген. — Ты даже её видел… я забрал из дома, когда был там. Ложись спать, — почти велел он, — а я схожу за одеялом. Спасибо тебе.

— Нужно сделать между комнатами дверь, — подумав, сказал ему вслед Рабастан. — Малфои, наверно, будут против… надо будет их спросить. Потом.

Он уснул, кажется, ещё до того, как вернулся Ойген, и проснулся только следующим днём, пропустив не только завтрак, но и ланч. Он был голоден, ему хотелось пить — и не просто пить: хотелось чая. С того самого момента, как они все выбрались из Азкабана, Рабастан отчётливо понял, что больше всего на свете скучал по чаю с молоком и сахаром. Видимо, он стал ещё на шаг ближе к другим людям: у него наконец-то появилась любимая еда.

В доме было тихо и светло. Рабастан спустился вниз, на кухню, и, пока эльфы готовили для него чай, поджарил себе тост с сыром. И долго сидел потом, неторопливо завтракая и почему-то вспоминая Хогвартс и не драки, нет — он вообще не думал сейчас о Сириусе Блэке. Рабастан вспоминал о призраках, об их беседах и уроках, о своих прогулках по ночному замку и окрестностям, и думал, что, кажется, скучает и хотел бы вернуть то время, когда так просто было исправить все их нынешние беды.

Покончив с завтраком, Рабастан заколебался, идти ли искать брата, Маркуса и Ойгена, или всё-таки сперва изучить хоркрукс самостоятельно. Он, конечно, обещал, но ему так хотелось поработать в тишине и одиночестве! С другой стороны, Ойген был прав: с подобными вещами оставаться наедине не стоит. С третьей, почему Рабастан должен отдавать кому-то право первым изучить этот уникальный артефакт?

Он бы думал ещё долго, если бы на кухню вдруг не заглянул Эйвери — Рабастан сперва услышал его вопрос, нет ли у эльфов тех сырных булочек, которые обычно пекли по средам, а затем услышал его радостно-смущённое приветствие. Что ж, вот и ответ… и ладно. Это неприятно, но так правильно.

Обсуждать что-либо при здешних эльфах было неразумно, и они, забрав с собой булочки — правда, не сырные, а с чесноком и травами — отправились на поиски Родольфуса с Мальсибером, и уже все вместе аппарировали в Лестрейндж-холл. Где, к некоторому удивлению Рабастана, вместо того чтобы сразу же потребовать продемонстрировать хоркрукс, брат спросил его:

— Это ты сдал Петтигрю?

— Я, — скрывать это ни от кого из них Рабастан не собирался.

— Почему ты ничего мне не сказал? — спросил Родольфус с явным раздражением. — Никому из нас?

— А при чём здесь вы? — удивился Рабастан. — Это никак не связано ни с Лордом, ни с дементорами.

— Зачем ты это сделал? — Родольфус выглядел настолько недовольным, словно Рабастан нарушил его планы, важные и давние.

— Я пообещал, что Блэка оправдают, — недоумевающе ответил Рабастан. — Руди, почему ты злишься?

— Кому пообещал? — этого вопроса Родольфус словно не услышал.

— Регулусу… Руди, почему ты злишься? — повторил Рабастан с нажимом.

— Потому что это было глупо! — горячо сказал Родольфус. — Опасно и недальновидно!

— Почему недальновидно? — первые два обвинения были Рабастану, в общем-то, понятны, пусть он и не был с ними согласен.

— Потому что подобными услугами не разбрасываются! — рассерженно сказал Родольфус.

— Да зачем мне благодарность Блэка? — изумился Рабастан. — Я надеюсь, что он даже не узнает, что обязан этим мне.

— Ты не понимаешь? — резко спросил Родольфус, и когда Рабастан покачал головой, вздохнул глубоко и шумно, но злиться, кажется, почти что перестал. — Рэба, как ты думаешь, что после смерти Лорда будет с нами?

— Я об этом не задумывался, — признался Рабастан.

— Напрасно, — упрекнул его Родольфус. — Я надеюсь пережить его — и не один, а вместе с вами. Маркусу пока что ничего не угрожает, но мы — сбежавшие преступники. Конечно, жить в бегах намного лучше, чем в Азкабане, но я бы поборолся за прощение. И Блэк был… мог быть одним из наших немногочисленных козырей — и вот так отдать его и глупо, и обидно!

— Я не хочу иметь Блэка в должниках, — уверенно и твёрдо сказал Рабастан. — Ты, наверно, прав, но не хочу.

— Так зачем тогда всё было делать самому? — воскликнул Родольфус. — Меня подобные долги, к примеру, не смущают. Я бы сам всё сделал, если б ты сказал мне — но чуть позже. Сперва можно было бы…

— Я обещал Регулусу, — отрезал Рабастан. — Руди, это моё дело. А не наше.

— А зачем вы ссоритесь о том, что уже случилось? — с любопытством спросил Ойген. — Всё равно ведь не исправить ничего уже и не изменить. Давайте лучше на хоркрукс посмотрим? — предложил он, сверкнув глазами.

Родольфус поглядел на него сурово, потом вздохнул, махнул рукой и сказал:

— Давайте, в самом деле. Но Рэба, я настоятельно прошу тебя: больше так не делай. У нас очень мало козырей, а дыр — много. Нельзя их терять вот так. Скажи мне, что ты и кому пообещал ещё?

— Ничего, — ответил Рабастан. Он солгал, конечно, но ведь всё обещанное вновь касалось Блэка — ну и мёртвых. Так что, в некотором смысле, он не очень лгал. — Я принесу хоркрукс, — сказал он и ушёл, желая дать брату остыть и успокоиться. Хотя, на самом деле, Рабастану он таким даже понравился: по крайней мере, теперь он точно выглядел живым, пускай и не совсем похожим на себя до Азкабана. Но они ведь все переменились, и он сам, наверно, больше всех… хотя, может быть, и нет. Может быть, сильнее остальных изменился Ойген.

Медальон показался Рабастану тяжёлым и холодным. И красивым. Какая любопытная чеканка… и эти камни на крышке. S. Слизерин? Может этот медальон быть давно потерянным медальоном Слизерина?

От медальона вдруг словно потянуло ветром — но не здешним, а Другим. Потусторонним. Рабастан встречал такой, когда поднимал Завесу, и так до сих пор и не понял, почему он иногда вдруг поднимается. Этот ветер словно привёл Рабастана в чувство. Нет, определённо, Ойген прав: с этой вещью следует быть очень осторожным и не оставаться с ней наедине. Тем более что её так хочется надеть!

Сунув медальон в карман, Рабастан пришёл в библиотеку, где они все собрались работать — однако прежде, чем он вытащил хоркрукс, Мальсибер спросил, очевидно, продолжая разговор, что они вели без Рабастана:

— А ты как его поймал? Петтигрю?

— Да просто, — улыбнулся Рабастан. — Я ведь слушал всё, что Лорд ему приказывал — и когда тот, наконец, отправил его в Лондон, мне осталось лишь повесить на его одежду следящие чары и последовать за ним. А там оглушить его — со спины, конечно — и трансфигурировать. Оставалось выкрасть орден у…

— Какой орден? — обомлел Мальсибер.

— Мерлина. Первой степени, — засмеялся Рабастан. — Его наградили же — посмертно. Ты не знал?

— Нет, — изумлённо сказал Ойген. — А ты как узнал?

— Мне рассказали, — туманно отозвался Рабастан. — Сделать это было просто, хотя вор из меня, конечно, скверный — но дом матери Петтигрю оказался почти ничем не защищён. Я просто вошёл и забрал то, что было нужно — её даже дома не было.

— Бедная женщина, — тихо проговорил Ойген.

— Кто? — Родольфус вскинул брови. — Миссис Петтигрю? Она сама сына воспитала — что её жалеть?

— Разве? — грустно возразил Мальсибер. — Маркуса отец таким воспитывал? — спросил он. — А Рэбу? Да и нас с тобой — хотя мне кажется, что мы как раз вышли более или менее такими, как задумывалось.

— Мы сидели в Азкабане, — поморщился Родольфус. — Это всех меняет.

— А Маркус? — вновь напомнил Ойген. — Я ничего не понимаю в воспитании, но мне кажется, что иногда человек вырастает не таким, каким его воспитывали. Дети же не только с родителями общаются. И потом, однажды все едут в Хогвартс — а там нет родителей… разве кто-то остаётся на всю жизнь таким, каким был в одиннадцать?

— Маркус — случай уникальный, — возразил Родольфус. — И потом, редко так бывает, чтобы человек стал в точности таким, каким родители хотели его видеть — но я всё же сомневаюсь, что в пределы допустимого миссис Петтигрю попадало то, что сделал её сын.

— Воспитывать — не значит заставлять себя копировать, — негромко сказал Эйвери. — Я не Северус, и я не знаю, как это происходит. Но я точно знаю, что не напрямую.

— Может, мы когда-нибудь узнаем, — сказал Ойген, с нетерпением поглядывая на Рабастана. — Ты принёс его?

— Принёс, — ответил Рабастан и положил медальон на стол.