Дружба начинается не со знакомства (джен)

Прошло несколько недель, Гарри постепенно втянулся в школьные будни. Уроков стало больше, чем в прошлом году, кроме того, они стали сложнее, трудоемнее. Листы пергамента для конспектов превратились в длиннющие свитки «под эссе» — что вообще было кошмаром для того, кто неправильно держит ручку, а здесь и не ручка с карандашиком, здесь вовсе приходится держать перо. Простое такое белое гусиное перо, слегка подстриженное, чтоб не лохматилось, с тонким и коротким стержнем, с аккуратным писчим наконечником. И если большинство детей худо-бедно справлялось с этим, особенно старшекурсники-волшебники, то для магглорожденных и Гарри это было пыткой. Конечно, Гарри попробовал написать одно эссе в обыкновенной тетради и ручкой… Сдал МакГонагалл и думал, наивный, что прокатит. МакГонагалл работу не оценила, поджала губки, поставила «Тролль» и, призвав чистый лист, ВЕЛЕЛА переписать всю работу заново. Пером и на пергамент. Гарри с трудом проглотил очень тугой комок в горле, с огромным усилием подавил желание повеситься здесь и сейчас и, едва не плача от обиды, отправился переписывать. Пером. Этим кошмарным орудием пыток. И ведь мало того, что его надо в чернила макать каждые секунды три-четыре после одного слова или полутора-двух слогов, так ещё и ломается, зараза гусиная, согнулся раз — и все! — не пригоден для дальнейшего письма. О кляксах и проткнутых пером дыр в пергаменте деликатно промолчим, пожалеем бедного Гарри.

На переписывание ушло два вечера, которые Гарри провел в библиотеке, куда он забился просто от обиды. И от обиды же начал искать хоть какие-то упоминания о своих родителях, ибо заезженных фраз о том, что он в папку, а глаза — мамкины, ему стало не хватать, как и того, что о них говорили другие. А говорили о них всякое-разное и одно и то же: Джеймс был славным, веселым парнем, замечательно играл в квиддич, был самым лучшим ловцом за всю спортивную историю Хогвартса, Лили была солнечной и смелой девочкой, доброй, великодушной, всегда защищала слабых и обиженных… Конечно, всё это было приятно слышать, но… как-то уж слащаво, сплошной сироп, ни малейшей капли дегтя-правды. А когда на очередном уроке зельеварения профессор Снейп отвесил ему затрещину и процедил сквозь стиснутые зубы, что он такой же безмозглый недотепа и разгильдяй, как и его отец, Гарри от счастья чуть обниматься не бросился — наконец-то нашелся один-единственный человек, который не стал мазать маслом папу, а сказал нормальную правду! Честно говоря, Северус не очень хорошо понял, чему Гарри обрадовался, и на всякий случай сделал пометку в памяти, что Поттер не совсем адекватно реагирует на наказания. А как же, он ему внушение с рукоприкладством, а в ответ — радостное обожание… Тьфу! И ведь не единичный случай! Гарри и дальше продолжал замирать и жадно слушать его язвительные рассуждения о том, какой его папа болван и дурак. Кто бы знал, что мальчишка просто слушает правду об отце, а не тот сладкий сироп, которым поливали Джима Поттера остальные преподаватели. Тем более что тётя Пэт всегда кривилась при упоминании Джима и недовольно брюзжала, что он мог быть и поумнее, и повежливее, а не таким легкомысленным растяпой и балагуром, у которого один вжик в ветреной голове и портняжье шило в породистой заднице. Так что Гарри даже не сомневался в том, что профессор говорит чистую правду про его отца, вот только про маму он почему-то помалкивал, ни разу ни слова не сказал про Лили Поттер. А про маму Гарри тоже хочется послушать, и не только про то, что она «солнечная и веселая девочка», а тоже правду, хоть какую-нибудь.

Но Снейп молчит, как карась на сковородке, про Лили не заикается, а остальные, услышав вопрос-просьбу: «Расскажите про маму, какой она была?», тут же пускались в свои радужные воспоминания. И почему-то все были единодушны в оценке, разве что интонации разные бывали. МакГонагалл, например, говорила со странной смесью уважения и раздражения (и как только совместила?):

— Мисс Эванс была славной, одаренной ученицей, многообещающей, я бы сказала.

Флитвик восторженно пищал:

— О, мисс Лили была моей самой лучшей ученицей, по части чар ей не было равных, всё схватывала на лету! Исключительно умная девушка!

Кеттлберн:

— Ну, зверушек она, к сожалению, не любила. На моих уроках она, конечно, старалась, но без огонька, если вы понимаете, о чём я говорю, мистер Поттер… Правда, к концу шестого курса мне показалось, что мисс Эванс всё-таки полюбила собак и коз, не совсем понятно почему, ну да любовь она такая, никогда не знаешь, чего от неё ожидать…

Мадам Пинс:

— Главное, с книгами она хорошо обращалась, в остальном обычная девчонка. Честно говоря, не помню я, не обращала внимания… главное, книги вовремя возвращала.

И профессор Стебль:

— Ну что сказать-то, Гарри… Смешная она была, не всегда послушная, к слову — помнится, немало мне седых волос она прибавила своими странными побегами в Запретный лес. Чуть только полнолуние, а она уж крадется во-о-он по той тропе, по оленьей, ага… И ведь не угонишься, куда мне, с моей-то комплекцией? А пока декану или завхозу доложишься, её уж и след простыл. А где-то поблизости оборотни воют… вот клянусь, Гарри, вот эти седые волоски мне от твоей матери достались…

Филч на вопрос Гарри только рукой махнул. Но этим единственным жестом, без слов, он очень много сказал. Да уж, маменька была та ещё сорвиголова и ветер-в-поле. Стандартная девчонка-бузотерка, доводящая до икоты свою старшую сестричку превращением чайных чашек в крыс и таскающая полные карманы жабьей и лягушачьей икры, из которой потом понятно кто выводился.

Про Сириуса Блэка с Регулусом Гарри не решался спрашивать, да про них и в газетах информации хватало. Именно из газет Гарри узнал, что Сириус был его крестным отцом. Это ненадолго заставило задуматься о религии и о том, посещают ли маги церковь? После осторожных расспросов выяснилось, что нет. А крестили его как раз бабушка и дедушка Эвансы, и Сириуса на роль крестного пригласила именно Лили и, скорей всего, «забыла» рассказать родителям о том, что Сириус — волшебник.

Нашел он и колдографии этих двух ребят. Сириус Блэк выглядел как распоследний рокер, весь в черной коже, в заклепках-цепочках-фенечках, на голове вороные кудри до плеч, глаза синие-синие и нахальные, такой же была и улыбка, нагловатой и кривой. И это кожаное чудо почти все время изображалось рядом-сбоку-на фоне мотоцикла. И Гарри невольно передернулся, представив себе, как он в гости к такому вот крестному ходит. Регулус… ну, он поскромнее выглядит, такой же красавчик, как и Сириус, только глаза без наглости да одет нормально, в обычную одежду. В мантию с галстуком цвета «Слизерин». Ну не везет так не везет… Сириус учился вместе с папой, на Гриффиндоре, хулиганил и лоботрясничал, имел взрывной, весьма буйный характер, который объяснялся одним словом — «такэтожблэк!». Ага, а Регулус не Блэк, что ли? Ну да, ну да, Регулуса почему-то охарактеризовали как тихого и спокойного мальчика, отличника-умницу и… Пожирателя смерти. Гарри аж потом покрылся, когда читал про становление Темного Лорда и то, как вливаются в его ряды одурманенные молодые люди, дети из старинных родов и семей аристократов. Регулус Арктурус Блэк прослужил Лорду всего год, а потом сгинул без вести, по официальной версии — был убит Волан-де-Мортом.

Здесь Гарри вздрогнул, украдкой огляделся по сторонам и, убедившись, что в библиотеке поблизости от него никого нет, достал из кармана карту. Развернул и разложил на столе, поискал директорскую башню, нашел и вчитался в имя «Регулус Арктурус Блэк» и нахмурился. Всё там же... Сидит, как гвоздями прибитый, на одном месте у окна. Недели две уже, если не больше… Гарри даже пальцем по имени постучал, словно это могло заставить Регулуса сдвинуться с места. Не заставило, сидит всё там же. Или лежит? Богатое воображение Гарри тут же понеслось бешеным галопом по всем закоулкам его мальчишечьей фантазии. А вдруг Регулуса раскрыли как тайного шпиона всемогущего директора и попытались убрать, другими словами, убить, и он был смертельно ранен, спасен директором и тайно переправлен в секретную башню… Где и содержится до сих пор, парализованный и больной, крепко-накрепко прикованный к кровати, потому что если это было бы инвалидное кресло, то оно по кабинету передвигалось…

Ну, как известно, если мальчишку охватила какая-то идея, то его обыкновенно уносит в самые дикие степи, в которых увлекшегося пацана ни один ветер не догонит и никакой самый мощный торнадо не остановит. Вот и Гарри тоже… унесло. Мальчуган потерял сон и аппетит, он был буквально одержим идеей и всё строил грандиозные планы по захвату директорского кабинета. Зачем и для чего, он не смог бы объяснить, просто вот надо ему и всё! Надо забраться туда и посмотреть на него, на живого Пожирателя смерти, Сторонника-Того-и-так-далее, Героя Света и Справедливости. Вот только как в кабинет попасть??? Хотя… Что значит «как»? Да проще некуда! И Гарри, воровато оглянувшись по сторонам, улучил момент, вытащил из кармана верный мелок и храбро написал на стене в холле крупными буквами «Директор — Дурак!!!!!» после чего меловыми пальцами заляпал все поверхности. И по этим «уликам» его вскоре вычислили, поймали, отругали, сняли пятнадцать честных баллов и проводили к директору.

МакГонагалл, доставив Гарри в заветный кабинет, строго сказала ему:

— Ждите здесь, мистер Поттер. Профессор Дамблдор скоро подойдет.

И ушла. Гарри, проводив деканшу взглядом до двери, принялся озираться по сторонам. Это был самый странный кабинет в его жизни, а он их немало повидал, уж поверьте, всякие разные кабинеты он видел, но такого — никогда. Круглая комната без углов с полукруглым подиумом напротив входа, на нём тяжелый даже на вид дубовый письменный стол, за ним золотое кресло. Хм, у директора что-то больно раздутое самомнение, в Большом зале точно такое же кресло-трон стоит. Вокруг бесконечные полки-стеллажи с книгами и… чем-то ещё, но Гарри было некогда разглядывать все эти серебряные и жужжащие штучки-дрючки, его заинтересованный взгляд был крепко и прочно прикован к птице, сидящей у окна на невысоком насесте. За последние две недели он так часто смотрел на точку с именем на карте, что запомнил наизусть его местоположение и теперь точно знал, что сейчас он смотрит на Регулуса. Не зная, как зовут птицу, Гарри робко поздоровался с ним:

— Привет, Регулус.

В ответ чертова птица посмотрела на него, издала ликующий вопль и… загорелась. Мать её!

В полнейшем шоке Гарри смотрел, как она горит, как тяжело и вязко осыпается жирным серым пеплом, как этот пепел остывает неровной кучкой… а потом эта кучка рассыпалась и из неё выглянула крохотная птичка, похожая на птенца попугая — такая же страшненькая, голая и неприятная. Вот только глаза… Гарри подошел поближе и присмотрелся повнимательнее: глаза феникса выражали просьбу-мольбу. Гарри сглотнул, оглянулся на дверь, потом снова посмотрел на птенца, снова заглянул в его черные выразительные глаза-бусины и окончательно убедился. Феникс просил его о помощи. Но какой? Чем он может помочь? Интуитивно Гарри протянул руку, ладонью вверх, и самовозрожденный феникс, аккуратненько цепляясь коготками за материю, поковылял по руке, глазами нацелившись на грудь мальчика. Тот намек понял и, послушно раздвинув мантию, помог птенчику забраться за пазуху. Когда и как исчез пепел, он не заметил, был занят. К тому времени, когда директор наконец-то вошел в кабинет, Гарри с самым невинным видом стоял на том месте, где его оставила МакГонагалл. Дамблдор прошел к столу, кинул рассеянный взгляд на пустой насест и, пробормотав под нос нечто вроде «наконец-то он улетел поохотиться…», уселся в кресло и, сложив руки перед собой, приветливо посмотрел на Гарри.

— Итак, мальчик мой, пишем нехорошие слова?

Вид у Гарри тут же сделался самый виноватый, он даже голову опустил и уставился в пол.

— Гарри, Гарри, иногда ты меня просто удивляешь. Чем я тебе сейчас-то не угодил?

«Всем, директор, всем, начать с того, что вы меня на пороге бросили, как ребёнка-подкидыша в девятнадцатом веке, ну да, вам-то, может, и за сто лет перевалило и сами вы родились в дикое средневековье, но я-то, я — ребёнок двадцатого века, уж про меня-то вы не могли не забыть, а, директор?» — с горечью подумал Гарри, чувствуя, как у сердца тихо-тихо сидит птенчик, тесно, тепло и доверчиво прижавшись к его груди, и, слыша, как быстро колотится крохотное птичье сердечко, мстительно добавил: — «А феникса я вам не отдам, он теперь со мной будет!».

— Ну что ж, Гарри, вижу, свою вину ты осознал, верю, что впредь ты больше так не будешь поступать. Ступай к себе, мой мальчик, и веди себя хорошо.

Гарри кивнул, деревянно развернулся к двери и, стараясь двигаться как можно осторожней, чтобы не причинить вреда Регулусу, поспешно покинул кабинет.