Зависть богов (джен)

У зеркала Корделия задержалась.

Ей навстречу из полумрака старинной, еще земной, амальгамы шагнула женщина в новеньком комбезе «хамелеон».

Последний раз Корделия надевала такой комбез более десяти лет назад. Когда делала репортаж о контрабандистах с Наполи Нуово. И позволить себе такую роскошь, как созерцание себя в зеркале, она в то время не могла. Обошлась мимолетным отражением в облезлой переборке. Комбез был поношенный, с чужого плеча, висел на ней мешком. Как ни приглаживай и не расправляй, совпадения не добьешься. Двигаться позволяет, и — спасибо. Не до красоты ей тогда было, не до изысканности. Работу бы сделать… Даже не выжить. Выживание тогда входило в число ее приоритетов. Скорее сопутствующие хлопоты, не больше. Необходимое условие для той же работы. Приходится время от времени смотреть под ноги.

С тех пор, если она и облачалась в комбез, то не в военную, а в дизайнерскую разработку. Это была светская униформа, годная для псевдо сражений и светских мероприятий, элегантная пародия. Но «хамелеон», который Корделия примеряла сейчас, был действующим эффективным оригиналом, входящим в комплектующие яхты для форс-мажорных обстоятельств.

«Ты вовсе не обязана это делать».

Эти слова вдруг вспыхнули ярким предупреждением в ее отлаженном, структурированном сознании. Произнес их кто-то из подсознательных воплощений. Одно из составляющих «я». Отражение.

«Да, не обязана», мысленно ответила своему отражению Корделия.

«Ты никому ничего не обещала».

«Да, не обещала», вновь согласилась Корделия. «Не дарила надежду, не подписывала контракт, не клялась при свидетелях. Я никому ничего не должна. Я свободна. Если сейчас скажу «нет», то к суду меня не привлекут. Некому привлекать».

«Тогда зачем? Ради чего ты затеваешь эту бессмысленную и опасную авантюру?»

— Действительно, ради чего? Или… кого? — уже вслух ответила Корделия.

Она коснулась холодной гладкой поверхности. Женщина по ту сторону зеркала сделала то же самое. Их ладони слились, замкнули цепь сомнений и колебаний. Одна ладонь из плоти и крови. Вторая, призрачная, из света и тени. Ей показалось, что силуэт по ту сторону зеркала начал меняться: обрел угловатые, изломанные очертания, вытянулся, истончился. И ладонь вдруг расползлась, удлинилась, покрылась узлами сочленений. Запястье этой руки превосходило ее собственное выпирающей костистостью, скудным покровом плоти и какой-то вопиющей анатомичностью. Рука по ту сторону была тверже и смертоносней и, наверное, смяла бы ее женские пальцы в кровавое месиво, если бы могла дотянуться.

Она знала, что тот за стеклом на нее смотрит. Наблюдает. Ждет. Глаз она не видела, но угадывала. Даже придумывала. Те исходные глаза она видела очень недолго. Если взять чистое время, без уловок и уклонений, время бесстрашного соприкосновения, беззвучного поединка, набралось бы секунд двадцать. Но и это с излишком. Сколько ей довелось смотреть в тот нависающий иллюминатор, прежде чем ее постигло неминуемое беспамятство? По насыщенности и плотности событий — целую вечность. Эпоха во временных единицах распада и сотворения. Но жалкая дюжина секунд по шкале человеческой. Время — эталон относительности. Ловкое до мошенничества. То тянется липкой паутинистой нитью, нанизывая петли часов, то мелькает громовым разрядом, сжигая те же часы молнией. В подземной лаборатории Волкова время обрело упругость резиновой ленты. Кто-то тянул эту ленту, тянул, тянул, а затем отпустил… Сворачиваясь, эта лента хлестнула по сердцу скорбным, придушенным криком: «Люди предают! Люди всегда предают…»

Корделия моргнула и вновь увидела по ту сторону себя. Да что это с ней? Что за пугающее превращение? Там внизу был всего лишь киборг, искусственно наращённая плоть поверх кибернетической основы, органический робот. Сколько она видела таких? Десятки, сотни. В различных сферах человеческой деятельности. Расходный материал. Средства производства. Они работали, получали травмы, изнашивались, шли в бой, подрывались на минах, сгорали в плазменном апокалипсисе. Они умирали, истекали кровью… Она видела. И принимала эти безмолвные неосознанные жертвы, как должное, как кровавую вынужденную жатву.

Они, безымянные и беспамятные, гораздо менее значимые, чем чей-то сын, муж или брат, уходили в небытие. Уходили неоплаканные, непрощенные. Они — ничьи. В детстве их никто не носил на руках, не давал ласковых имен, не утешал, не жалел, не любил. Да детства у них никакого не было. Потому что они не люди. Копии. Очень достоверные, почти живые, но… копии. И тот, внизу, тоже копия. Безупречно выполненная подделка. С убедительной имитацией чувств. С идеальным набором голосовых модуляций и глазами, потемневшими от боли. Да, дело именно в этих глазах, в этих провалах в изначальную пустоту. Откуда она это знает? Почему ей так это знакомо? Потому что сама была этой пустоте, по ту сторону сознания и за гранью боли. Была и вернулась.

Корделия в последний раз проверила крепления и застежки. Комбез сидел безупречно. Скрадывал спортивную сухость тела, как идеальный футляр. Не мешал, не стеснял. Обученная мимикрировать вторая кожа.

— Все в силе?

Это произнес Сергей Ордынцев. Он уже несколько секунд наблюдал за ней, стоя в дверях.

— Разумеется.

— А если это ловушка?

— Например?

Он шумно вдохнул, пятерней взъерошил короткие, по-военному обстриженные волосы.

— Например, похищение.

— А смысл? Потешить самолюбие?

— Выкуп.

— Сергей, ты же знаешь, что еще несколько лет назад я распорядилась не вступать в переговоры с похитителями и шантажистами. Даже если они будут присылать мои отрезанные пальцы.

— А Бозгурд об этом знает?

— Знает. Все знают. Я заверила свое распоряжение у нотариуса-авшура. И дала интервью двум федеральным каналам. И периодически об этом напоминаю. Уж Бозгурд не преминул собрать обо мне все интересующие его сведения. Меня проще убить, чем заморачиваться с выкупом.

— А если именно это он и задумал? Посадил снайпера у мусоросжигателя или тому же киборгу подсадили вирус, программирующий на убийство.

Корделия вздохнула.

— Пол Галактики знает, что я прилетела на Новую Верону по его личному приглашению. Накануне вечером все гости этого Анатолия Волкова видели нас вместе. Мы о чем-то долго шептались наедине, а потом он вдруг меня убивают. Тем более, если это сделает киборг. На кого в первую очередь падет подозрение? На того, кто этих киборгов производит и кто их продает, на известного бизнесмена, инвестора и владельца «DEX-company» Найджела Бозгурда. Пусть даже не будет прямых улик. Для скандала и паники на бирже слухов достаточно. Хватит одного таблоида, который выдаст на целую полосу: «Главный дексист виновен?» И все, акции полетят вниз. Бозгурд уже не отмоется. Нет, если он и решится меня убить, то парсеков за сто от Новой Вероны и чужими руками. Ему совершенно незнакомыми. А сегодня — нет.

Но Ордынцев по-прежнему смотрел с неодобрением.

— Они могут устроить провокацию. Уличить в краже или фальсификации. Разыграть незаконную продажу киборга и сделать видеозапись.

Корделия снова вздохнула.

— И куда они пойдут с этой видеозаписью? В полицию? Продадут нашим конкурентам? И что уж там будет такого компрометирующего? Ах, Корделия Трастамара выкупила приговоренного к утилизации киборга. Ах, Корделия Трастамара совершила покупку в обход салона. Жуткое преступление. Сами же и подставятся. Потому что сразу же возникнет вопрос: а что это за киборг, если его тайком утилизируют? И почему глава холдинга проявляет к этому киборгу такой интерес? Если она не купила киборга в салоне, следовательно, этот киборг какой-то особенный. А что в нем такого особенного? И так далее и тому подобное. Снова шум, снова внимание. Нет, Сергей, Бозгурд поступил бы с точностью наоборот. Даже если бы мы совершили вооруженный налет на лабораторию, он бы с улыбкой во всю акулью пасть уверял бы журналистов, что это досадное недоразумение. Или инсценировка. Игра. Гости развлекается. Впоследствии он бы непременно отыгрался. Но не сразу. Выждал бы время. Ты же знаешь их принципы. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Тихо, мирно, без свидетелей.

Ордынцев слушал молча. Он признавал правоту Корделии, ее несокрушимую логику, безупречные аргументы, но окончательно сдаваться не собирался. Пусть так, пусть в этой внезапной уступчивости Лобина нет второго дна, пусть в этом порыве Корделии больше расчета, чем авантюризма, это не сглаживает сомнений. Неожиданная история с киборгом таит в себе зародыш будущих потрясений, призрак опасности. В некогда отлаженную, выверенную систему безопасности будет помещен элемент разрушения. Корделия действовала на эмоциях, по-женски. Действовала вопреки собственным. Хотя… Он ведь знал — знал! , что она именно так и поступит. Он понял это в тот момент, когда в вирт-окне возникло изображение киборга — исхудавшее лицо, фиолетовые глаза, застывший взгляд.

Он видел такие глаза…

Однажды ему довелось командовать отрядом спецназа, штурмующего лагерь террористов на Сардаре-5. Бандиты захватили в заложники целый посёлок переселенцев. Согнанных в ангар жителей держали без пищи и воды. Лагерь удалось обнаружить только через несколько дней. Когда спецназ ворвался в ангар, там было очень тихо. Больше половины заложников были уже мертвы. У стены сидел старик. Правда, впоследствии, выяснилось, что это еще достаточно молодой мужчина… был несколько дней назад… Рядом с ним сидели дети. Они были еще живы, но в то же время уже умерли. Они смотрели на вбежавших спецназовцев с потусторонним смирением, будто были уже там, по ту сторону… Вот тот киборг смотрел точно так же. Смотрел из-за своей несокрушимой преграды на людей, на тех, кто его создал, и кто медленно, расчетливо убивал.

Корделия еще не покинула свою каюту, а он уже сделал запрос со своего комма, виртуально прошел по извилистому, как полет нетопыря, следу скандального хирурга и выяснил, где тот проводит свободное от разделки киборгов время. Получается, что сам же ее и втравил.

— Тебе понадобится алиби, — сказал майор.

— Уже, — ответила Корделия.

Она извлекла из пластикового пакета безразмерный черный плащ и набросила поверх комбеза. Плащ полностью скрадывал фигуру, избавляя от бремени индивидуальности. Снова очень по-женски, но действенно. Этот плащ был призван послужить зримым доказательством ее суетных намерений. Она приглашена к губернатору. Там затевается маскарад. Приглашение принять участие в этом театрализованном мероприятии она получила еще утром. Вот и подготовилась.

Приглашение доставил курьер в облачении, стилизованном под ливрею восемнадцатого века.

«Совсем заигрались», подумала тогда Корделия, вскрывая белый, шелковистый, с золотым тиснением конверт. Приглашение прочла вслух нарочито громко, чтобы слышала горничная, вошедшая в номер. Затем Корделия послала за управляющим и долго с ним обсуждала возможность приобретения маскарадного костюма. Затруднение животрепещущее. Она вовсе не рассчитывала на участие в подобном мероприятии и не захватила с собой соответствующей униформы. Управляющий сочувственно вздохнул. Что же ей теперь делать? Филиала дома моды Коррино, одного из самых престижных и дорогих в Галактике, услугами которого она пользуется, на Новой Вероне нет (Корделия знала почему. Новая Верона не соответствовала уровню Коррино). Увы, нет, но есть другие, не менее известные и утонченные. Вот, например, дом моды Сафо. Корделия, деланно поразмыслив, благосклонно кивнула. Она отправится к мадам Сафо и выберет себе платье.

В памяти вплыл сюжет древней оперетки. Как же она называлась, эта оперетка? Ах да, «Летучая мышь». Старый как мир сюжет с переодеванием. Почему бы не воспользоваться опробованным рецептом? Только в их сюжете все будет наоборот. Госпожа на бал не поедет. Госпожа отправится к городской помойке. Но платье Корделия выбрала соответствующее. «Великая мать вампиров». Почти Летучая мышь. Лене Кирсановой понравится. Это же так стильно!

— Среди приглашенных может быть Бозгурд, — высказал очередное сомнение Ордынцев.

— Не может. Губернатор ставленник «Pomme». Ему «DEX-company» не указ.

Корделия с величавой медлительностью пересекла вестибюль в своем туманно-облачном плаще. За ней, тенью, Ордынцев. Девушка-навигатор, уже в образе Матери Вампиров, ждала на заднем сидение флайера. За штурвалом сидел Никита. Глаза обоих предвкушающе горели.

— Ты там особо не резвись, — предупредила девушку Корделия, стягивая плащ. — Постарайся как можно дольше водить их за нос.

— Я умею многозначительно молчать и очень внимательно слушать, — заверила ее навигатор. — И у меня есть синтезатор голоса.

— Лучше бы синтезатор мозга, — подал голос Никита.

Когда флайер припарковался у виллы губернатора, уже сияющей огнями и сотрясаемой раскатами смеха, пришел черед Корделии пригибаться и закрывать лицо руками. На парковке их ожидал капитан МакМанус в костюме земного пирата (потрепанная треуголка, торчащее перо, длинные живописно спутанные волосы, металлически-поблескивающие зубы). Устрашающая достоверность.

— Коммы не отключать, — предупредил всех участников шеф безопасности. — Есть вероятность, что наше отступление будет беспорядочным и поспешным.

Оставив излучающую мрачное вдохновение парочку в толпе таких же ярких персонажей с лицами, обезображенными гримом, накладными носами, фосфоресцирующей подводкой и спектральным многообразием париков, флайер безглазым сгустком скользнул в темнеющее небо.

— Он прислал координаты?

— Да, четверть часа назад. Сейчас скину.

Корделия провела ладонью по коротким с утра тщательно уложенным волосам, отметила их неспокойную колкость и натянула темную плотно облегающую шапочку. Из пластикового футляра слила в ладонь трепещущий полупрозрачный ком, упруго слизистый как глубоководная медуза, и бесстрашно погрузила в него лицо. Гелевая маска растеклась, расправилась, сглаживая лицо до невразумительного наброска. Ордынцев, более привычный к этой процедуре, проделал тот же маневр с автоматизмом профессионала. Переброшенные искину координаты вспыхнули на развернувшейся виртуальной карте.

— Ах вот это где… — задумчиво проговорил пилот, выводя машину на верхний, скоростной уровень.

«В человеке должно быть все прекрасно…» сказал в начале двадцатого века некогда известный писатель. А планета? Допустимо ли несовершенство в облике планеты? Вот такой благоустроенной, матово-мерцающей, с характером по земному покладистым, с климатом незлобивым и устойчивым?

Новая Верона почти эталон благожелательности среди кислородных планет. Идеально сбалансированный состав атмосферы, безупречное соотношение воды и суши, незамутненная цивилизационным вмешательством природа, переизбыток полезных минералов, легкое смещение силы тяжести, дарующее веру в прорастающие крылья, и еще множество дарованных мирозданием достоинств. Воплощенная мечта, если бы пасторальный портрет не портил странный феномен, прозванный журналистами «родимые пятна». Будто планетарный демиург, внося эти коррективы, имел своей целью напомнить будущим обитателям, что и в самом совершенном творении всегда сохраняется зерно хаоса.

Эти «родимые пятна» представляли собой полностью лишенные растительности части суши, форма которых варьировалась от вытянутого эллипса до пугающе правильного круга, и наводили то же мистическое недоумение, что и возникающие по ночам круги на земных полях. Природа аномалии оставалась неизвестной. Ученые-планетологи, выдвигали самые невероятные гипотезы, сравнивали диаметры пятен, вымеряли углы, под которыми сходились соединяющие эти пятна линии, искали в почве патогенную флору, просвечивали рентгеном и ультразвуком, делали снимки в инфракрасном излучении. Ничего не нашли. Состав верхнего слоя почвы ничем не отличался от состава близлежащих участков. Радиационный фон соответствовал средним величинам по планете. Температурные перепады приборами не регистрировались. В конце концов, записали в загадки инопланетной природы и оставили аномальные шрамы в покое. Тем более, что опасности для переселенцев они не представляли.

Корделия не в первый раз посещала Новую Верону и достаточно налюбовалась на эти симметрично расположенные проплешины. Когда она впервые любовалась сине-зеленой, в перламутровой дымке, поверхностью планеты, она поймала себя на мысли, что сравнивает эти проплешины с давно зажившими ранами, нанесенными каким-то гигантским клинком. Выглядело так, будто планету методично насаживали на острые шампуры. Сначала один, прошедший сквозь планетарное ядро, затем второй, потом третий. И судя по количеству пятен, покрывавших планету, использованных лезвий было не менее дюжины. Напоминало давно забытый цирковой трюк: факир, поместив свою хорошенькую ассистентку в продолговатый ящик, на глазах у изумленной публики пронзает свою жертву всеми подручными колюще-режущими предметами. Может быть, кто-то запредельной силы, могущества и космической лихости, тоже устроил схожее представление? Ради забавы превратил расцветающую планету в подушечку для игл? Планета осталась жива, и даже сохранила свой благоприятствующий жизни настрой, но свершившиеся над ней надругательство не забыла. Эти проплешины не заросли не потому, что растениям враждебен состав почвы или воздействующее излучение. Они не заросли, потому что сама планета этого не хочет. Она держит эти зоны мертвыми как напоминание, как несводимую татуировку, как набитый тюремщиком номер.

Но это не более чем игра воображения. И эти проплешины всего лишь следы давнего катаклизма и через пару миллиардов лет они сгладятся, как забытые шрамы. А пока администрация элитного поселка, дабы не нанести ущерба чувству прекрасного своих квартиросъемщиков, приспособила ближайшее к поселку пятно под огромный мусоросжигатель.

В самой элитной обители ни одного такого устройства не наблюдалось. Вывоз мусора был организован отцами города так, что в особняках и отелях даже не замечали куда, когда и каким образом этот мусор исчезает. По пневмомусороводам отходы выводились за пределы жилой зоны, а уж оттуда незамедлительно отправлялись на утилизацию. Без ущерба чувствам и вкусам обитателей заповедника.

Флайер покинул воздушное пространство «сен-жерменского предместья» Новой Вероны и с четверть часа летел над окружающим поселок лесом. Спутников вроде земной Луны, у Новой Вероны не было, но те, кто обустраивал планету, и здесь проявили некоторую креативность. В прилегающих к поселку лесных участках организовали псевдоестественное освещение: голубоватое свечение, порхающие светлячки, движущиеся световые тени.

«Они бы еще голографических призраков запустили», с досадой подумала Корделия, заметив несколько блуждающих искр.

Но скоро и они исчезли. Под звездным куполом расстилалась бугристая, в прорехах и впадинах, инопланетная ночь.

— Там, — сказал Никита, указывая на проплешину.

Само пятно, не обладая ни отражающими, ни излучающими свойствами, так бы и осталось нераспознанным из летящего флайера, если бы не затаившиеся в самом центре слабо освещенное сооружение. Аннигилятор отходов. Пожиратель улик. Храм порядка и гигиены. НО Корделии пришло на ум еще одно определение — крематорий. Оснащенный по самому последнему слову техники. Чистый, безопасный, комфортабельный. По внешнему виду от какой-нибудь станции техобслуживания или медпункта не отличишь.

Когда-то эти учреждения по утилизации плоти выглядели совсем по-другому, менее презентабельно. Во время своей учебы в университете Корделия посещала факультатив по истории войн двадцатого века. Преподаватель, старенький сутулый профессор, автор исторических монографий и учебников, показывал студентам мутные, черно-белые снимки, позаимствованные из музея Аушвица, маленького европейского городка, ставшего недобро знаменитым благодаря содеянному во время войны. В этом маленьком городе находилась «фабрика смерти», огромный завод по утилизации людей. Им, студентам века космической экспансии и межзвездных перелетов, непросто было это осознать и даже вписать эти чудовищные деяния в привычную историческую панораму. Приземистое кирпичное здание с двумя трубами. Окаменелые драконьи морды, торчащие глумливо в небо, изрыгали содержимое своих желудочных топок. Жирные, пепельные хлопья выпадали мертвым дождем…

Крематорий ХХII-го века не имел ничего общего с тем, древним, варварским. И вид у него вполне респектабельный. И черный пепел не выпадает мучнистыми комьями. Это вовсе не крематорий, а высоко-технологичный мусоросжигатель. Экологически-безопасные сооружения. Стерильно и благолепно. Для сохранения планеты в ее первозданной свежести. Пусть далекая Праматерь остается памятником человеческой недальновидности. Землю уже к изначальной красоте не вернешь, а вот другие планеты человечество обязательно убережет. Чему-то же они все-таки научились, люди. По крайней мере, утилизаторы на каждом углу понатыкали. А то, что этот утилизатор и в роли крематория функционирует, так что здесь стыдного? Бывают же обстоятельства. Да и не людей там утилизируют. Животных да киборгов. Киборги же не люди. Видимость одна. И боли они не чувствуют. Даже если живые. Тьфу, не живые! Не могут они быть живыми. То есть, еще работающими, действующими. Что здесь такого? Они же машины.

Никита плавно приземлил флайер у самой границы проплешины, там, где растительность брала буйный реванш. Будто у некогда проведенной черты магия каменистой пустоши теряла силу, уступая магии цветения. Огни погасли, безлунная планетарная ночь скрадывала очертания пришельца.

— Не обманет? — спросил Никита.

— Ему же хуже, — ответила Корделия, переводя комбез в режим «хамелеон», — останется без денег. Сказал, что будет здесь к полуночи.

— Главное, чтобы не привез нам труп, — добавил Ордынцев.

Четверть часа прошли в напряженном молчании. Все трое прислушивались к шорохам в траве, к шелесту потревоженных листьев, к далеким механическим голосам. На какое-то мгновение, в момент отстраненности от происходящего, даже некоторого выхода из тела, Корделии показалось, что она видит себя, Ордынцева и пилота как бы со стороны. Она вдруг уверилась в надуманности, невозможности происходящего. Это все инсценировка, розыгрыш. На самом деле их там никого нет. Это их тени, фантомы, образы, скомпилированные мощным искином. Это их разгулявшиеся воображение, а в действительности их здесь нет, они на яхте, в своих каютах, видят этот сон, как гипотетическое продолжение вчерашних событий.

— Кажется, летят, — сказал пилот, привычно отделяя звук двигателя от природной какофонии.

Несколько минут спустя гул машины и свист рассекаемого корпусом воздуха услышали Корделия и Ордынцев. Небольшой черно-белый флайер с логотипом «DEX-company» падал бесцветным болидом к центру площадки. Корделия сразу сделала попытку выбраться наружу.

— Стой! — удержал ее Ордынцев. — Мы еще не знаем, он ли это.

Летающий катафалк «DEX-company» аккуратно приземлился, но не вплотную к почтенному учреждению, а на полпути между ним и бессильно топчущихся у невидимой стены зарослями. Дверца со стороны пассажира откатилась и на каменистую поверхность «шрама» соскочил невысокий плотный человечек в фирменном комбинезоне. Поверх комбеза — длинный фартук, как будто обладатель комбеза беспокоился за его чистоту. Ордынцев активировал прибор ночного видения.

— Лобин, — подтвердил он. — С ним двое. Нет, трое…

Корделия активировала свой ночной бинокль. Прибор окрашивал ближайший сегмент пространства в зеленоватые полутона. Корделия видела всех. Вот Лобин, чрезмерно суетливый, дерганный, вертящий головой. Вот еще двое. Тоже в рабочих комбезах с голографической меткой. Эти не суетятся. Двигаются очень экономно, выверенно. Киборги. Один покинул место пилота, второй сдвинул дверцу заднего пассажирского места. Ни движения, ни шага без учета требований программы. Равнодушные, будто пластиковые лица. А вот третий…

Третий так же выбрался с пассажирского места. Но этот его маневр отличался от тех, что выполнили его спутники. Ни единого намека на скупую программную четкость, на цифровую уверенность, с какой двигались первые двое. Комбеза на нем не было. Но его не было и тогда, в боксе. Были неаккуратно обрезанные джинсы и рубашка с непомерно длинными рукавами. Чужая. Найденная впопыхах, в равнодушном, презрительном небрежении. Но сейчас не было и ее, была другая, упрощенная до грубой выкройки. Стандартная больничная роба с завязками на спине.

Корделия вздрогнула. Она помнила эту рубашку. Сама носила. Когда очнулась в госпитале на Селене. На больничном слэнге такую рубашку называют «распашонка». Кусок синей или зеленой ткани с прорезями для рук. В такие «распашонки» обряжают всех пациентов, без учета пола и возраста, сводя саму уникальность личности до полуголого стандарта. Уже не человек, ни мужчина, ни женщина. Больной. Тело. Без прошлого и будущего. Без имени и даже без памяти. В качестве идентификации — собранный наскоро анамнез. Или бирка на большом пальце левой ноги. Тот, кто одел этого третьего в больничную «распашонку», очень хорошо знал ее обезличивающее воздействие. Уже никто. Даже не киборг. Лабораторные отходы.

Из флайера он вышел сам. Не дожидаясь, когда второй киборг, исполняющий обязанности конвоира, потащит его как упирающегося зверя из клетки. Неуверенно сделал шаг. Покачнулся, оперся о гладкий бок летающего «воронка». Он снова был бос, но под ногами уже не металлизированное покрытие, а мелкие острые камешки. Только вряд ли он что-то чувствовал. Сделал еще один шаг. Прямиком к гудящему сооружению. Без колебаний и уклонений. Без метаний. Без направляющих тычков. Осознанно. Он знал, что это за плавные очертания, с тусклой подсветкой, знал, что его ждет, и уже рассчитал последнюю дюжину шагов, распределил на эти шаги оставшиеся в его распоряжении крохи ресурсов.

Уже не дожидаясь разрешения от майора, Корделия выбралась из флайера. Лобин заметил ее сразу.

— Стоять, — приказал он киборгам, когда те повернули головы к движущимся объектам и перешли в боевой режим.

В голосе завлаба слышалось явственное облегчение. Он вытер вспотевший лоб.

Корделия почти бежала. За ней следовал Ордынцев, держа на виду полицейский жетон. Никита поднял флайер на минимальную высоту и подогнал машину вплотную к катеру «DEX-company». Третий, за которым они прибыли, застыл так же послушно, как и его конвоиры. Только в отличие от них его шатало. Левой рукой он похоже зажимал рану, потому что под пальцами на ткани расплылось темное пятно. На приближающихся людей киборг не смотрел. Взгляд отрешенный, опрокинутый, устремленный куда-то вверх. Он ничего не видел или, напротив, видел нечто запредельное, недоступное живым, что-то за горизонтом, маняще фосфоресцирующее, непостижимое, желанное для страдающего сердца, что-то сулящее избавление. Лицо почти неузнаваемое, в кровоподтеках… Корделия даже испугалась. Он ли это?

От того существа из лаборатории, того то ли киборга, то ли человека, которого она видела за сверхпрочной стеной, осталась ровно половина. Провалившиеся глаза, выступающие, заострившиеся скулы. В прорези распашонки костяной перекладиной ключицы. Зажимающая рану кисть руки превратилась в узловатую связку пальцевых фаланг под иссохшей кожей. Свершившееся за неполные двое суток преображение было таким страшным, что Корделия едва не закричала. Это же не человек! Это даже не киборг. Это возвращенная к жизни противоестественной технологией мумия. Но замешательство длилось недолго. Это все-таки был он, он — клон Мартина Каленберга.

Накануне Корделия довольно долго изучала в архивах голографии погибшего исходника. Она пересмотрела десятки изображений. Вот Мартин, ученик старших классов, в компании таких же, как он, юных, дерзких, с сияющими глазами. Вот Мартин уже студент. Серьезный, задумчивый, но с тем же взрывоопасным стремлением в будущее. Вот Мартин — игрок в поло, несущийся над полем на спортивном гравискутере. Вот Мартин смеющийся, беззаботный, счастливый. Вот Мартин удивленный. Вот уже печальный, но печальный так светло, так прозрачно, что печаль предстает одним из оттенков радости… Вот он с родителями, вот снова с друзьями, с одноклассниками, с девушкой… Мартин — мечтающий. Мартин — влюбленный. Взгляд полон пронзительной нежности… И — последняя голография. Мартин, повзрослевший, сосредоточенный, в летном комбезе, на фоне транспортника перед стартом на Хронос.

Огромное количество материалов по экспедиции Корделия обнаружила в архиве университета. Юный Каленберг пользовался популярностью, его любили, он был красив…

Сейчас перед ней был уже не Мартин, не мальчик и не юноша с тех бережно хранимых голографий. Это была копия, овеществленная тень. Перед ней даже не человек. Перед ней плод лабораторных изысканий, гнусная ученая шалость. Человек, в тщеславной слепоте возомнивший себя богом, заигрался, и вот появился он, продукт преступного вдохновения, гомункул двадцать второго века, полуживой, окровавленный…

Киборг следовал примеру своих неразумных собратьев и не реагировал ни на чье присутствие. Экономил ресурсы, жалкие крохи которых тратил на имплантаты, фиксирующие колени. Чтобы не упасть. Чтобы умереть с достоинством, как человек. Вот потому и держался на ногах, сосредоточившись на единственно доступном ему действии.

— Мартин, — тихо позвала Корделия. — Ты слышишь меня?

Она не надеялась на ответ. Она обращалась к человеку, к слабой, раздерганной тени, которая еще таилась где-то внутри, медленно растворяясь в умирающих клетках. Корделия боялась угадать и разглядеть то, что он прятал за судорожно притиснутой ладонью. Ладонь прикрывала нижнюю часть грудной клетки, ребра над печенью. Колотая рана? Огнестрельная? Такое же темное пятно расплывалось и с другой стороны. Но чуть выше, почти в области сердца. Эту рану он не зажимал. Правая рука висела плетью вдоль тела.

— Ты приготовил документы? — Корделия обернулась к Лобину. Тот торопливо выудил из-под фартука полупрозрачный пластиковый прямоугольник.

— Это подлинный договор на продажу киборга модели DEX-6. Его списали из армии и выставили на продажу. Но продать не успели. На складе боеприпасов произошла диверсия, взрыв. Все находившиеся там киборги уничтожены. Тут указан идентификационный номер, но ему… Мартину… он не соответствует.

— Я понимаю, — сухо ответила Корделия. — Сколько?

— Пять тысяч. Это официальному продавцу. Военная база номер НС 9587/46.

Корделия щелкнула по комму и перевела деньги по указанным реквизитам.

— DEX… то есть, Мартин, — поспешил исправить ошибку Лобин, испуганно глядя на стоявшую рядом женщину, — смена хозяина. — И тут же угодливо пояснил. — Я снял все коды доступа и записал себе как основного владельца, временно… чтобы он меня слушался.

С той же деловой невозмутимостью Корделия перекинула свои личные данные в развернувшееся вирт-окно. Процессор, несмотря на критически низкий уровень энергии, все еще откликался. Кибернетическая ипостась выполняла свой долг с неукротимым машинным упорством. В лице киборга что-то изменилось. Ресницы дрогнули. Взгляд внезапно сфокусировался. Он увидел свою новую владелицу. Не человек увидел, киборг.

— Смена владельца завершена, — произнес бесцветный механический голос. — Корделия Трастамара, сорок один год, уроженка Геральдики. Вдова. Информация сохранена.

Взгляд тут расфокусировался и рассеялся до незримых границ вселенной. Тело киборга сотрясла дрожь.

— Сергей, иди сюда. Возьми одеяла. Никита, открой дверцу и выдвини заднее сидение.

Ордынцев вынул из багажника два одеяла. Одно передал пилоту, исполнившему распоряжение. Киборга трясло все сильнее. Имплантаты не справлялись. Привычным, бережным движением полицейского, не раз принимавшего участие в освобождении заложников, бывший майор набросил одеяло на плечи «приобретения».

— Иди с ним во флайер, — приказала Корделия киборгу.

Мягко, но все-таки приказала. И голос прозвучал как-то иначе, по-хозяйски. Успела неприятно удивиться. Как быстро она освоилась, как легко выбрала нужную тональность. Выбора нет. В иной, дружеской манере, он ее не услышит. Потому что до Мартина-человека не достучаться. Он где-то в беспамятстве. Есть только Мартин-киборг. Которому этот хозяйский тон предназначен. Машина с крохами самосознания. И машина послушалась. Мартин позволил сначала подвести себя к флайеру, а затем уложить на сидение. Вернее, он упал уже без содействия людей, так как драгоценный баланс, который он удерживал из последних сил, был утерян при последнем шаге.

Корделия обернулась к Лобину. Завлаб глядел на нее снизу вверх, заискивающе, как ожидающий подкормки цирковой пес. «Вот, я же прыгнул через кольцо, походил на задних лапах, повыл, полаял. Теперь ты должна меня поощрить». Лоб Зигмунда блестел от пота. Смахнуть крупные, набегающие капли он не пытался. Одна из них повисла на кончике носа. Жалкое зрелище. Корделия не могла определиться что она чувствует — презрение, отвращение или нечто третье. Стоящий перед ней человек был ничтожен, труслив, алчен и жесток. Он походил на кровососущего паразита, которого хочется раздавить. Корделия не удивилась бы, если бы узнала, что рану, которую судорожно зажимал Мартин, нанес никто иной, как он. Маленький, круглый, клещеобразный человечек легко оправдался бы тем, что действовал по приказу. Он и тесты проводил вовсе не от природных склонностей, а во имя будущего человечества. И опять же, по приказу, по распоряжению свыше. А кто он такой, чтобы ослушаться такого, как Бозгурд? Он, Лобин, всего лишь мелкий служащий, винтик в огромном страшном механизме, который размелет непокорного в кровавую кашу. Он зависит от тех, кто сильнее. Он хочет жить. Как хочет жить блоха или даже центаврианская моль. А центаврианская моль не виновата, что родилась монстром. Центаврианская моль не виновата, что хочет есть. Это ее суть, ее устройство. Она его не выбирала. Ее такой создали. Как бы Корделии хотелось раздавить эту моль… Но она не могла этого сделать. Она дала слово. А слово свое она держит. Даже если этим словоприобретателем будет самый последний негодяй в Галактике. Все это знают — Корделия Трастамара всегда держит слово. В том состоит один из секретов ее везения. А так же секрет высоких рейтингов «GalaxieZwei». Факты и обязательства. Она извлекла из нагрудного кармана банковскую карту и протянула ее Лобину.

— Код подтверждения 3 5 8.

Зигмунд принял карту дрожащей, потной рукой. И вдруг всхлипнул. Подался вперед, заглянул Корделии в глаза. Уже нашкодившая, провинившаяся цирковая собака.

— Это не я! Не я! Я не виноват! Это все он, Бозгурд. Это он стрелял. Это он приказал… не кормить, не оказывать помощь. А что я мог сделать? Ничего. Это страшный человек, страшный.

— Да, да, конечно, — брезгливо согласилась Корделия, отстраняясь. — Ты ничего не мог сделать. Ты маленький человек. Ты хочешь жить и у тебя не было выбора. Прощай, Зигмунд. И вот еще что… Не попадайся мне на глаза.

Быстро пошла к флайеру. Обежала его и взобралась на заднее сидение рядом с Мартином.

— Может быть, вперед сядешь? — попытался возразить Ордынцев.

— Нет! Меньше разговоров. Взлетаем.

Никита, уже державший двигатель на холостых оборотах, потянул штурвал, и машина мягко пошла вверх, взбираясь на самый скоростной уровень. Корделия осторожно пристегнула киборга ремнем безопасности. Мартин не шевельнулся. Не вздрогнул.

— DEX, состояние.

— Критически низкий уровень энергии. Большая часть имплантатов отключена. Кровопотеря — 63%, повреждение внутренних органов — 42%, нарушение водно-солевого баланса, повреждение костной ткани — 31%. Дефицит массы тела — 28%. Полное отключение системы через 46 минут. Рекомендуется ликвидация.

Фразы были машинные, бесцветные; голос — нечеловеческий, генерируемый системой. Внутренние повреждения Мартин не перечислил. Возможно, их было так много, что на подробный перечень не хватило бы ресурсов. Но минуту спустя жуткий шелестящий голос повторил:

— Рекомендуется ликвидация.

— Что он сказал? — обернулся майор.

— Умереть хочет, — зло ответила Корделия.

Она осторожно подсунула под голову Мартина второе свернутое одеяло.

— Дай-ка мне аптечку.

Телохранитель протянул приобретенную у военных АД (аптечка десантника). После своей командировки на Шебу Корделия всегда держала ее под рукой. На ощупь извлекла тюбик-шприц с промедолом и воткнула Мартину в плечо через заскорузлую от крови ткань больничной сорочки.

— DEX, это обезболивающее. Не вздумай его нейтрализовать.

— Разве киборги чувствуют боль? — спросил майор, наблюдая за ее манипуляциями с некоторым скептицизмом.

— А сам как думаешь? — огрызнулась Корделия, кивая на мертвенно-бледное, в синюшных разводах, лицо. — У него судя по дыханию легкое пробито. Или даже оба. Вероятно, сломаны ребра. Разрывы внутренних органов, кровотечение. Он же только проценты озвучил, без деталей. Позвони Ренди. Пусть готовит операционную.

— Я уже отправил сообщение.

— Все равно. Вызови его.

Ордынцев активировал комм.

— Ренди, ты готов? У нас трехсотый. Тяжелый.

— В медотсеке операционные софиты не включай, — добавила Корделия. — Потом объясню. Просто не включай. Обойдись стандартным освещением.

— Почему софиты нельзя? — удивился майор.

— Потому что в лабораториях «DEX-company» софиты, — прошептала Корделия.

— А, понял…

— Сколько до космопорта, Никита?

— Еще минут двадцать, — ответил пилот. — Идем на предельной.

Корделия прислушалась. Ей показалось или Мартин дышит ровнее? Обезболивающее подействовало? Она должна сделать что-то еще. Должна как-то ему помочь. Поддержать. До медотсека «Подруги смерти» двадцать минут. Целая вечность. Мучительная кровавая. Агонизирующая. От Большого взрыва до коллапса. До медотсека еще предстоит дотянуть. А там Ренди подключит капельницу с глюкозой. Для киборгов этот моносахарид основной источник энергии, источник самой жизни. Как только глюкоза начнет поступать в кровь, запустится система регенерации и где-то в глубинах этого израненного тела армия нанороботов начнет свою исцеляющую работу. А пока эти микроскопические хирурги бессильны. Топливо выскребли, вытянули до клеточного дна.

Корделия спохватилась. Она же сунула в карман блистер с глюкозой. Чисто машинально, не задумываясь, понадобится ли. Еще накануне в отеле. Почти до рассвета читала все доступные материалы о киборгах. То и дело натыкалась на упоминание этого моносахарида. А потом в баре, куда она спускалась выпить кофе, увидела красивый продолговатый блистер с энергетическими конфетами. Потому что человеческий мозг тоже потребляет глюкозу, тоже нуждается в подпитке, но у него нет такого ненасытного близнеца как процессор. Дозы в этих таблетках мизерные. Но Корделия все же сунула этот блистер в карман комбеза. Будто горсть конфет для больного ребенка… Вот и пригодились. Она вытряхнула одну в ладонь.

— Мартин, это глюкоза. Одна таблетка это очень мало, даже десять таких таблеток, но это лучше чем ничего.

Она попыталась протолкнуть таблетку между окровавленных губ и вдруг почувствовала слабое, едва заметное сопротивление. Он сжал зубы. Сопротивлялся не Мартин-киборг, Мартин-человек.

«Не хочет… Жить не хочет. Такой выбор может сделать только человек. Киборгу он не под силу».

Она, конечно, могла бы приказать…

— Мартин, пожалуйста.

И тут случилось то, чего она совершенно не ожидала. Мартин открыл глаза. Провалившиеся, почти невидящие. И чуть закинул голову, чтобы увидеть ее, женщину, чьей собственностью он стал, человека, кто держал в раскрытой ладони его жизнь. Нет, Мартин-человек не лежал в беспамятстве, он сейчас смотрел на свою хозяйку, смотрел совершенно осмысленно, с тихим, беспредельным отчаянием. И с тем же отчаянием повторил:

— Рекомендуется ликвидация.

В его голосе слышалась мольба. Корделия стиснула зубы и покачала головой.

— Нет, Мартин. Ликвидации не будет. Рекомендуется жизнь.

Он еще какое-то время смотрел на нее. Внимательно, изучающе. Потом взгляд утратил осмысленность, расфокусировался. Мартин подчинился. Корделия вытряхнула на ладонь еще две таблетки.

Космопорт Новой Вероны уже всходил на горизонте заревом посадочных огней. Кораблей было немного. По большей части роскошные прогулочные яхты, сверхскоростные катера, корветы частных охранных предприятий и мощные, брендовые, подвергшиеся тюнингу кобайки. «Подруга смерти», яхта класса А-плюс, гордо держалась в стороне от избранного, но весьма разношерстного общества. Она одна занимала целый кластер посадочного поля. Разделить с ней это гордое одиночество желающих не нашлось. Уж очень пугающе звучало имя. Да и владелицу яхты сопровождали неоднозначные слухи. Но в данном случае настороженность соседей по парковке пришлась очень кстати. Меньше любопытных.

Никита припарковал флайер так, чтобы перекрыть обзор с ближайших космических судов, несмотря на их явную многодневную необитаемость, а также из здания самого космопорта, где непременно найдутся добросовестные служащие. Сама яхта мягко, мистически светилась в контуре огней. У шлюза с гравиносилками стоял Ренди Кларк.