Рональд М. Уизли (джен)

Что мертво,

То уже

Не убить. (с)

Нетвердые слепые шаги — до того тихие, что даже не порождают эха в гулком и пустом коридоре.

Бледная леди в черном бархатном платье на миг ловит пустой, без единой мысли взгляд и пожимает плечами, возвращаясь к прерванной беседе с рыцарем с соседнего портрета. Ничего особенного, такова школьная жизнь. В Хогвартсе и в ее время нередко проклинали, порой весьма изобретательно — а колдомедицина могла куда меньше, нежели сейчас. Ах, насколько острее ее поколение сознавало опасность непроверенного колдовства! Не сравнить с нынешними учениками, сплошь горячие головы, — и жертвы такого колдовства нередко выглядели куда хуже этой девицы. У нее, во всяком случае, не изуродовано лицо. А с остальным нынешний колдомедик определенно справится. Если, конечно, пострадавшей достанет ума обратиться в Больничное крыло. Увы, невозможно помочь тому, кто сам не понимает, что нуждается в помощи. Что же до этой девицы — леди даже не уверена, что та хотя бы осознает себя на этом свете. В остекленевших глазах, застывшем лице, в медленных, словно через силу, шагах — лишь бездумное упорство инфернала, идущего куда велено.

Шаг. Еще шаг. Еще.

По выжженной до бледного золота траве.

Хочется пить, и еще — уйти как можно дальше... Ноги еле держат. Поврежденная пластина сапога краем впивается в сустав. Больно. Устала... Но если лечь — больше она не поднимется. Глаза жжет, будто в них залили расплавленного золота — от едкого пота, от яркого солнца, сияющего на пленке слез. Она идет, спотыкаясь, не видя дороги, зная лишь, что оставляет проклятые руины позади — а на самом деле уносит с собой. Вытирает глаза, размазывая кровь и грязь по векам. От этого только хуже.

Около полудня она добредает до ручья. Глотает воду жадно, вместе с песком, хрустящим на зубах, промывает разъеденные глаза, обтирает мокрой ладонью лицо. И моет, моет, моет руки — вода уносит буро-красные полосы.

Потом ей захочется напиться до рвоты, до невыносимого похмелья. Потом, когда доберется до постоялого двора и проспится. Потом — когда разрешит себе вспомнить тех, к кому успела привыкнуть и привязаться — мертвых. Их пустые глаза, их еще не остывшие руки, так и не разжавшие оружие. Их неровную поступь — к ней, на стук живого сердца, на тепло крови, на сияние волшебного щита. Их головы, с глухим стуком падающие на камень, их отрубленные кисти, что трепыхались под сапогами, все пытаясь ухватить за ноги.

Но сейчас она снова и снова зачерпывает воду, смывая с лица и рук их кровь.

Ее находят в женской уборной на третьем этаже. Бледная, растрепанная, она сидит на залитом водой полу, уставившись в одну точку. Подол и рукава мантии вымокли насквозь, левая нога неловко подвернута. Мокрые пряди прилипли к лицу и шее, посиневшие губы чуть дрожат. Сколько она так просидела?

На вопросы она молчит, глядя куда-то сквозь подруг. Не плачет. Похоже, что и не плакала — глаза сухие и совсем не красные. Только смотрит... Она никогда прежде так не смотрела — пусто, тяжело, бесконечно устало. Будто в ней жизнь выгорела.

Лучше бы плакала.

Даже не дергается, когда они осторожно ощупывают поврежденную ногу, когда накладывают заклинания — диагностическое, обезболивающее, фиксирующее, точно по учебнику. Будто вовсе ничего не чувствует. Ей помогают подняться, привести себя в порядок — она не сопротивляется. Пытается даже колдовать, но палочка в онемевших, бледных до синевы, пальцах еле держится.

— Как ты? Можешь идти? Надо рассказать...

— Нет, — хрипло и глухо звучит ее голос. — Пожалуйста... не надо никому рассказывать.

— Но...

— Пожалуйста. Все нормально. Мне просто стало нехорошо, я хотела умыться, но не помогло. Ногу подвернула по дороге. Правда... я в порядке, — она смотрит на себя в зеркало, еще раз приглаживает высохшие волосы; руки у нее дрожат. А ведь согревающее должно было уже подействовать.

— Может, все-таки стоит зайти в Больничное крыло? Мы тебя проводим...

— Нет, — качает головой, стиснув зубы, чтобы не стучали. — Мне просто... просто надо поспать. Извинитесь за меня перед Флитвиком, хорошо?

Они уверены, что все совсем не "просто". И это "не говорите никому"... но выспрашивать сейчас, пожалуй, не стоит.

Может, как-нибудь потом она сама расскажет.