Рональд М. Уизли (джен)

Рон любит своих родных. Даже близнецов немного любит, когда они к нему не лезут. Но когда старшие наконец-то отваливают в Хогвартс, он совершенно, абсолютно, совсем-совсем счастлив. Впереди четыре месяца свободы! И это если братья не решат остаться в Хогвартсе на рождественские каникулы. Правда, у него самого начинается школа, но это так, мелочь, и к тому же, ему остался последний год.

Учиться в сельской школе ему даже нравится иногда. Когда нет других дел, более важных. Таких, например, как загадка Темного.

Новые воспоминания не приходят, зато обрастают подробностями старые, уже виденные. Рон прокручивает их снова и снова и видит собственные руки, маслянисто поблескивающую плоть под ножом, подергивающиеся мышцы — инфернал не в силах противиться чужой воле, что приказывает ему подняться на ноги, но его тело отвергает заклинание. Сам он этого не знает и упорно пытается встать на крохах магии, вот и дергается. Но выглядит так, будто мертвяку больно... Рон знает, что мертвые не чувствуют боли, но инфернала, которого даже после смерти мучают, ему жалко. Темному — нет. Рон не чувствует ничего и не слышит мыслей, и почему-то ему кажется, что Темный нарочно изгнал из головы все лишнее. Что ему нельзя сейчас думать, вот он и не думает.

Рон высаживает в теплую землю луковицы — вроде бы это какие-то цветы, но он сейчас не помнит, какие именно, — и вспоминает небольшую грядку лука, разбитую в укромном месте в наземной части развалин в густых зарослях. Не знаешь точно, где она — ни за что не найдешь. Лук там рос так себе, был мелкий и горько-водянистый — но все-таки это был лук. И его ели, как и съедобные коренья и мясо, добытое на охоте. На одной лишь мертвечине много не наколдуешь. Да и вообще-то не просто так ее ели, вспоминает Рон. Попытка приблизиться к нежити, увеличить свою силу, почтить свое учение — все это было, конечно, но не только это. Еще — слишком много сил затрачивали на каждого немертвого, чтобы просто бросить неудавшегося слугу. Пожалуй, свой труд они жалели не меньше, чем хотели могущества.

Он помнит, как работал на грядке, как искал травы в лесу и охотился. Помнит, как убивал вместе с другими некромантами забредших в глушь бандитов. Быстро и без магии, простым оружием. И на фоне остального, что Рону приходилось видеть в последнее время в голове, ему даже почти не страшно. Он пытается смотреть свою память, как маггловское кино — и так действительно легче.

Он помнит, как следил за костром по ночам. И как, проснувшись от холода, засмотрелся на зеленоватые отсветы на рукояти меча — это был его меч, и он лежал удобно, под рукой.

Если он был в плену — почему же не сидел взаперти где-то в далеком закутке? Хотя у Червей, насколько понял Рон, пленники не задерживались: мертвые им были полезнее живых. Но все же — он поднимался наверх, ходил на охоту в лес. Никто его не привязывал и цепью не приковывал. Почему же он не пытался бежать? Был под Империусом?

Он готовил еду и сидел рядом со спящими. У него не отняли оружие. И они не боялись, что он сбросит Империус да и перережет их? Или перетравит к Мордредовой бабушке? Хотя этих еще поди отрави...

Рон помнит Мариэтту — изможденную, с руками, пропитавшимися всякой мерзостью до костей, и гнилыми зубами, и не сомневается, что сам выглядел не лучше. Помнит свои и чужие грязные лохмотья, снятые с мертвецов, и хорошо, если хозяин этой рубахи и штанов был убит только что — есть надежда, что нитки не успели в земле погнить. Неправильно они назвались. Надо было стать Орденом Черного Паука или Скорпиона. И звучало бы внушительнее, и потом, пауки со скорпионами, в отличие от безобидных червей, — мерзкие ядовитые твари. И живучие. Может, потому он их травить и не пытался? Знал, что бесполезно?

Но дело-то не только в этом. Его допускали к ритуальным трапезам, он колдовал и трудился в общине наравне со всеми — не меньше, но и не больше. К нему относились не как к пленнику, но как к равному. И он сам, зная, что кругом враги, называл их братьями и сестрами даже в мыслях. Но тогда выходит, что он творил все эти мерзости по собственной воле? А как же "мне нельзя", "я должен"? Или так и действует Империус?

Рон записывает прутиком на земле все, о чем думал, все, что может вспомнить. А потом перечитывает то, что получилось.

"Не дамся ни живым, ни мертвым".

"Я среди врагов".

"Отвращение может меня выдать".

"Не имею права уйти".

"Каранья предала нас всех..."

Сейчас, когда мысли не перемешаны в голове, а выписаны на землю — не по порядку, но как уж вышло, — взгляд сразу цепляется за нужную строчку.

"Отвращение может меня выдать".

Как в картинке-головоломке, которую Рон видел у Луны: если собрать ее правильно и полностью, проявляется рисунок. А до того детальки могут менять цвет и форму как угодно, пока последняя не окажется на своем месте. Они собрали несколько раз, а потом потеряли детальку, да так и не нашли. Сейчас такая головоломка собирается у Рона в голове.

Он был против Червей, но они этого не знали, думали, что он такой же больной псих, как они. И он должен был сделать все, чтобы они ему доверяли и считали братом по Ордену. Не потому что ему этого очень хотелось, а потому что он был должен. А должен он был, потому что... потому что у него был приказ.

От облегчения Рон готов смеяться и орать во весь голос. Ну конечно! Он не был преступником, он был аврором под прикрытием — из тех, кто внедряется во всякие преступные общества, чтобы следить за ними, передавать информацию и в конце концов уничтожить. Да, он изучал и применял темную магию, и творил не самые добрые дела, но не по собственной воле, а чтобы втереться в доверие к преступникам. На самом деле он некромантию не жаловал, даже заклинание придумал, чтобы не превратиться в нежить. Ну так это круто! Это так же круто, как разрушитель проклятий, и гораздо круче, чем капитан школьной команды по квиддичу или лучший ученик, или староста школы. Не сравнить просто, насколько круче.

А Каранья, значит, была как он, только наоборот — шпионила за аврорами для Ордена Червя. Наверное, он где-то ошибся. Ну а потом его раскрыли и убили.

Хотя, наверное, это уже не имеет значения. Он же был римлянином или очень древним итальянцем, а Рим еще до Рождества стоял. Прошло две тысячи лет, это поколений сто правнуков. Или меньше? Как узнать?

Хорошо бы нарисовать свои воспоминания, но рисовать Рон не умеет. Вот если бы сфотографировать их через Омут памяти, а потом показать кому-нибудь... хотя нет, показывать он бы не стал. Это его тайна и его дело. Сфотографировать, а потом найти это место — наверное, это было бы не так уж трудно?

Конечно, папа рассказывал, что после принятия Статута волшебные объекты незаметно исчезли из мира магглов — амулеты отвлечения внимания, поврежденные или уничтоженные рукописи, вырванные из книг страницы работали не так быстро, как Обливиэйт, но тоже неплохо. Но эти руины вряд ли были таким уж ценным волшебным объектом. Тогда, две тысячи лет назад, они почти ушли под землю, сверху осталась лишь полуразрушенная башня. И жил-то в них кто? Некроманты и бандиты, по которым дементоры уревелись, да еще крысы с летучими мышами. Статут приняли гораздо позже, к тому времени уже много другого понастроили, и древние руины навряд ли кому-то вдруг понадобились. Значит, их наверняка нашли маггловские ученые, они такое любят. А они — ребята дотошные, наверняка сфотографировали каждый камень.

Рон вспоминает разрушенный город — огромные плиты и кирпичи белого камня, самые мелкие в пару футов длиной. Там и сейчас могли сохраниться остатки стен или какой-нибудь зал, пусть и под землей. Не могла такая громадина бесследно исчезнуть даже за пару тысяч лет. Билл говорил, что пирамиды в Египте и постарше есть — так стоят же.

Но Египет ему не нужен — нужен Рим и Италия. Ну, наверное, про Грецию с Испанией тоже стоит почитать, есть ли там что-нибудь похожее. И он все еще не добрался до "Тысячи магических растений и грибов" — а их тоже надо проверить, раз собирался...

Он аврор, пусть и бывший, и должен соответствовать. Авроры не бросают версии на полпути, не проверив все, что можно проверить. "Ведь так, Темный?" Рон впервые думает о Темном не с жалостью, а с гордостью и почти трепетом — пусть он в чем-то ошибся, дал себя раскрыть и погиб, но погиб при исполнении. Погиб, чтобы появился Рон Уизли, такой, какой он есть. Передал свою память, будто поверил, что Рон не подведет, что станет достоин себя прежнего. Наверное, Темный — единственный человек, который в него так верит. Это было бы даже здорово, если забыть на секунду, что он и есть Темный.

Но тем ценнее доверие, и тем страшнее его обмануть. Рон может порой приврать — отцу там, маме или Перси по мелочи — но предать самого себя он не имеет права. И не предаст.

Солнце клонится к закату, еще теплое, но уже по-осеннему ленивое. У него сентябрь, с каждым вечером ему все сильнее хочется домой. Глупо, но Рону нравится так думать. И нравится, что много веков назад он называл сентябрь месяцем Огня Очага — красивое название, и месяц хороший. Месяц, когда даже солнце хочет домой, что о людях говорить.

Тот, кем он был когда-то, любил домашний уют, горячий хлеб только из печи, запах прогретой солнцем влажной земли на ладонях. Рон еще не до конца понимает, но обещает себе, что обязательно поймет. У него теперь есть мечта, он знает, в чем станет не хуже братьев. И хотя бы из благодарности он поймет и полюбит все то, что любил давно погибший аврор — для него и за него.