Ветром по воде (джен)

За окном завывала вьюга. Я поежилась, понимая, что сегодня вновь не смогу сделать то, за чем пришла. В холле поместья было холодно, ветер зашвыривал внутрь горсти снега сквозь разбитые окна. Идти дальше куда-то не хотелось — разбитый и захламленный вид комнат убивал во мне что-то, еще теплившееся внутри. Наверное, надежду?

После войны я летела домой окрыленная — скоро увижу дом, семью, весь ужас закончился. Что что-то не так, поняла еще на подходах к поместью: заросший сад — матушка никогда бы не допустила такого, покосившийся забор и тишина. Никто не вышел встречать меня — вернувшуюся ученицу и медсестру, не раздался лай Джека, ти-ши-на. Естественно, я знала, что война не пощадила никого, но маленькая девочка во мне отказывалась верить, что это коснулось и моего дома. Не хотела верить до последнего.

На фронте не была — не пустили. Подрабатывала санитаркой в госпитале и слала письма домой. Их я нашла на пороге дома. Почему пожелтевшие конверты не тронули, так и осталось загадкой, все остальное мало-мальски ценное вынесли. Оставив мне пустой дом с вырванным сердцем.

Я проверила все — от кухни и подвала до покоев отца. Ничего. Были содраны даже деревянные панели и занавески. Чистенькой, наивной, не увидевшей горестей войны, мне было жутко ходить по пустым комнатам, касаться руками голых стен. Видеть изнанку Дома и помнить его другим. Вот здесь была детская — мама ждала еще одного братика, и мы сами красили стены, долго выбирали кроватку. А вот здесь комната старшей сестры, всегда чистая и опрятная, сейчас она представляла собой ужасное зрелище.

И что хуже всего — везде было пусто; нигде я не находила ни записки, ни метки, ни подсказки, куда подевались мои родные. Недели ушли у меня на проверку всего. Я излазила весь дом, заглянула в каждый угол. Нашла пару нетронутых тайников, но деньги не радовали. Сейчас меня не волновали ни моя дальнейшая судьба, ни подступающая зима, ни общее плачевное состояние. Я хотела найти свою семью. Они же не могли умереть? Ведь не могли, правда?!

Отчаяние захватило меня с головой. Я не хотела оставаться одна, тем более, когда поиски были закончено. Тихие всхлипывания переросли в полноценные рыдания, я ежилась на пронизывающем ветру в холле, куда стаскивала весь ненужный хлам, и жалела себя. Было плохо, больно, страшно. Я вновь чувствовала себя маленькой девочкой, только сейчас некому было подойти и утешить. Спотыкаясь и давя рыдания, вернулась к приютившему меня старосте. Возвращаться больше не хотелось.

Тот день для меня стал переломным. Проплакав всю ночь, я смирилась с потерей родных. Из оставшихся жителей никто ничего не знал, а цепляться за пустой дом было бесполезно. И я попыталась жить дальше: помогала деревенским, устроилась в больницу санитаркой по вечерам и уже начала отпускать ужас потери, когда вспомнила про оранжерею. Она находилась далеко за домом, и там была еще одна небольшая комнатенка. Вряд ли ее нашли быстро, да и хранились там лишь мои старые игрушки и садовые принадлежности.

Идти туда было страшно. Погасшая было надежда вновь затрепетала, подгоняя меня к дому. Вдруг там я найду весточку? Однако, стоило мне переступить порог дома и приблизиться к узкому коридорчику, ведущему к заветной цели, как ноги отказывались идти дальше. Обретя надежду, я не хотела терять ее вновь. Ветер все так же завывал за окном, я закрыла глаза, решаясь. Приходить изо дня в день бессмысленно. Надо идти. Последняя не открытая дверь в поместье и последняя надежда. Шаг, еще один, ручка двери легко провернулась. Здесь темно и сыро. И пусто. Вот и все. Я опустила фонарь, покачала головой. Чего, собственно, ждала? В груди тревожно сжалось, я почувствовала, что снова вот-вот расплачусь.

Неверный блик фонаря выхватил плюшевого зайчонка, забытого здесь уже давно. Надо забрать… Бережно подхватив на руки, я прижала его к груди и замерла, услышав хруст бумаги. Из шва на спине игрушки торчал угол письма, подписанного знакомым почерком.