Другой принц (гет)

— Was it like that in the old days, Will? Everybody riding out,

shooting, smoke all over, folks yelling, bullets whizzing by?

— I guess so.

— You ever scared in them days?

— I can’t remember. I was drunk most of the time.

Unforgiven

Тирион правильно рассудил, что старый Фрей не будет его преследовать, если он сбежит с его дочерью, да еще и именно с той, с которой был обручен. Более того, Фрей такому исходу был только рад: одно дело брачная церемония, на которой свидетелей одна многочисленная семья Фреев, иди потом тряси приходскими книгами, если гневный Тайвин откажется признавать брак своего сына, а другое прогремевшие на все Речные земли бегство и скандал. Старик Фрей прекрасно понимал, что его плодовитость, которой он ехидно хвастался, только дробит его удел, что сам он дряхлеет, а его наследник не сможет так же держать семью под рукой, сохраняя ее в единстве словно плотно сжатый кулак. Уже через поколение, много через два Фреи рисковали превратиться либо в армию нищих, с которыми не хочет знаться жестокий владелец Близнецов, либо в толпу мелкопоместных лордов, как Флинты, и спасение рода было в том, чтобы зацепиться за другие семьи: браками, военными союзами, отправкой туда воспитанников. Это понимал старый Фрей, которому нужны были и Ланнистеры, и Старки, и любые могущественные родственники, он бы и в затухающий род Баратеонов отправил пару внучек, хоть третьими женами, хоть даже наложницами, лишь бы гарантированно надолго — но это понимал и лорд Тайвин, которому вряд ли хотелось, чтобы Фреи решали проблемы своего рода за его счет. Так что пусть, пусть молодой Ланнистер таскается по Вестеросу с моей очередной дурой-дочерью, думал старый Фрей. Пусть как следует оскандалится, чтобы Тайвину не было обратного пути. Пусть даже Тайвин использует скандал для того, чтобы удалить от себя повинного в скандале сына, — Фреи с удовольствием примут в свой дом будущего наследника Кастерли, чтобы будущий лорд Ланнистер считал их семью своей.

— В Белую Гавань поехали, хе-хе-хе, — предсказал старик Фрей, получив донесение о том, что Тирион и Арвин отправились на север. — На Севере только там септы есть.

В этом своем предсказании старый Фрей все же был неправ, потому что Тирион проехал поворот на Белую Гавань и направился дальше на Север, к Винтерфеллу, в котором он был хорошо принят и в котором тоже была септа.

Том Семерка, ехавший рядом с Тирионом и Арвин, наконец сорганизовал в своей памяти обрывки легенд, цепляющихся за ее имя, соединил их собственными выдумками и бреднями, и потешал обоих рассказами о героических полуросликах, одерживающих победы то над древним злом, то над превосходящими силами пирогов и колбасок, то над алчными родственниками.

— Опасное это дело, выходить за порог: стоит ступить на дорогу и, если дашь волю ногам, неизвестно, куда тебя занесет, — повествовал Том и, как назло, напророчил: впереди на дорогу вышли несколько потрепанных мужчин, посчитавших карлика, богато одетую девушку и стареющего простолюдина легкой добычей.

— Эх, — сказал Том Семерка и грязно выругался, а юная Арвин обиделась на него не столько за брань, сколько за то, что он собирается испортить прекрасный подвиг и вместо героических свершений хочет начистить кому-то какую-то часть тела, не совсем понятно какую, но очень нецензурную. — Полурослик, у тебя, небось, и меч-то пехотный?

— Нет, у меня огромный боевой топор и тяжелый щит, — огрызнулся Тирион. — Как в твоих сказках про гномов поперек себя шире.

— Тогда давай так, — надоумил Тириона Том Семерка. — Подъезжаем к ним — и ты лошадку свою на дыбы, пусть она долбанет кого копытами.

— А если кто из них пропорет ей брюхо, я пойду пешком? — усомнился Тирион.

— Если у кого из них хватит на это самообладания и опыта, нам всем по-любому… — и Том Семерка употребил еще одно емкое и точное слово, оскорбляющее женские уши и прочие органы.

— Изволь замолчать! — потребовала Арвин. — И то, что ты предлагаешь, совсем не по-рыцарски!

Но на дороге показалось еще несколько людей такого же разбойного вида, и Том Семерка уже не был расположен к светским беседам.

— А, сама заткнись! — отмахнулся Том. — Из-за тебя же ни убежать, ни сдаться. Попели бы, попили бы, а потом ночью зарезали бы их спящих. Но тебя-то они вечером в покое не оставят.

— Не ругайся, Том, — предложил Тирион. — Их уже девять человек. С чем ты предстанешь перед богами, с бранью на устах и с чужими обидами на душе?

— Ладно, — согласился Том Семерка и отдал Арвин один из своих метательных кинжалов. — Сзади нас рядом с дорогой наверняка еще двое или трое. Если мы хорошо зарубимся, они побегут туда, — Том махнул рукой вперед, где стояли разбойники. — А ты тогда скачи назад и не оглядывайся.

— Я приведу помощь, — пообещала Арвин, у нее даже пропали мысли о том, что можно решить дело поединком, как это сделал героический король Лионель, да и не годились в поединок ни Тирион, ни Том, с его крестьянским топором за спиной — хотя насчет Тома Арвин сильно заблуждалась.

— Ничего ты не приведешь, — сурово ответил Том Семерка. — Ближайший замок в полутора днях пути. Спрячь кинжал. Сама знаешь, что с тобой сделают, если стащат с лошади. Не сопротивляйся сначала, но реши — для себя бережешь нож или для него.

Том и Тирион поехали вперед, а маленькая Арвин осталась сзади, чувствуя, как бегают мурашки по спине, на которой наверняка сошлись взгляды нескольких разбойников, как и обещал Том. Все это было совсем не похоже ни на сражения, описанные в книгах, ни на бой Барристана Отважного с благородным разбойником Саймоном Тойном или поединок Артура Дейна и Улыбающегося Рыцаря, ни даже на подвиги полуросликов из завиральных рассказов Тома Семерки. «Сердце полурослика наполнилось жалостью и восхищением, и в нем проснулась медленно разгоравшаяся отвага его племени…» В ней-то не просыпалась никакая отвага, да и толку от этого не было бы, чем бы она могла им помочь с одним коротким ножом?

Впереди Том и Тирион уже почти приблизились к глумливо улыбавшимся разбойникам, и вдруг Том гикнул, кони встали на дыбы, и, кроме двоих затоптанных копытами, на траву между колеями завалились еще двое, получив от Тома по ножу в живот. Тирион ударил кого-то по голове своим коротким мечом, второй неловко и не с первой попытки ухватил его за ногу, забежав сзади, и Тирион ударил мечом назад, падая на своего раненого врага. Том тем временем держался куда лучше: он крутил коня на месте, и все раны пока доставались коню. Один из противников уже лежал, обхватив себя руками за пробитую голову, второй почти лишился руки, а что стало с третьим, Арвин не увидела, потому что ее саму сдернули с седла.

Вероятно, благородная леди, обнаружив себя на руках у вонючего разбойника, должна была бы плюнуть ему в лицо и гордо отвернуться, но Арвин дернулась, вцепилась ему зубами в щеку, и напавший на нее потерял равновесие, приземлив их обоих в лужу на обочине дороги. Арвин молотила разбойника руками, пользуясь тем, что их обоих накрыло ее пышным платьем, и, наверно, тут и пошла в ход отвага ее племени, потому что Арвин вспомнила про кинжал и успела дважды ударить им непонятно куда, пока ее не потащили за волосы прочь.

Если Арвин и могла надеяться на помощь, это была помощь видавшего виды менестреля, но, когда ее вздернули на ноги, она увидела, что к ней скачет Тирион. Он был без меча, и его правая рука висела вдоль тела, но он использовал свое тело как снаряд, вылетев из седла прямо на державшего Арвин разбойника и жалобно вскрикнув от боли в сломанной руке. В следующую секунду Арвин уже лежала на земле рядом с Тирионом и разбойником, Тирион вцепился ему в горло левой рукой, давая Арвин возможность убежать, разбойник бил его по лицу, и Арвин к счастью для Тириона догадалась ткнуть его противнику пальцами в глаза, а потом снова вспомнила о кинжале, который так и не выронила.

Конь Тома Семерки, раненный несколько раз, не дал Тому поспеть к ним на выручку столь же быстро, но они продержались достаточно, чтобы Том Семерка успел на бегу убить третьего из стороживших Арвин очередным брошеным кинжалом, прежде чем тот успел натянуть лук, а потом ударами топора покончить с двумя остальными, которых Арвин только что ранила.

Тирион и спасенная им Арвин, грязные и растрепанные, смотрели друг на друга, полулежа в траве, и истерически смеялись. Арвин было всего пятнадцать, да и у Тириона это был первый в его жизни бой, в котором он к тому же не надеялся остаться живым.

— Наверняка мой царственный племянник выглядел примерно так же после своего славного боя с отрядом Горы, пусть даже об этом и не напишут в книгах, — наконец выговорил Тирион, справляясь с собой.

— Примерно, — согласился Том Семерка. — Он только не был ранен, хотя он бился с солдатами, а не с этим отребьем, но, с другой стороны, он был в доспехе.

— Что делаем? — спросил Тома Тирион, вставая на ноги, и Том с уважением подумал, что у карлика слабое тело, но сильная воля.

— То же, что делал и он, — ответил Том Семерка, закидывая на плечо топор. — Добьем раненых, чтобы ночью их не сожрали заживо волки. А потом увы, дорогие мои, но нам, похоже, придется добивать и наших раненых лошадей.

Осмотр лошадей закончился тем, что в живых осталась только лошадь Арвин, — маленькую лошадку, на которой ехал Тирион, кто-то из разбойников успел ударить в бок мечом, и Тирион трогательно с ней попрощался. «Он не рыцарь, — подумала Арвин, глядя, как Тирион ковыляет вперед, отвернувшись от своей лошадки и утирая слезы. — Но у него доброе и самоотверженное сердце». И, возможно, именно тогда Арвин впервые пришло в голову, что настоящий подвиг не в том, чтобы спасти даму, вихрем налетев на врагов, которые не ровня тебе ни силой, ни вооружением, ни мастерством, а в том, чтобы и со сломанной рукой выброситься из седла на напавшего на нее, не умея сделать ничего больше, но будучи готовым обменять жизнь на жизнь.

Тирион остался верным благородной учтивости, которая говорит, что в такой ситуации на единственном коне должна ехать дама.

— Садись ты, — неожиданно для него сказала Арвин. — Ты ранен, а я нет.

У Арвин был только выбит палец, который Тирион, оказавшийся сведущим во врачевании, легко вправил, а сам он долго и со вздохами привязывал к своей сломанной руке прямые ветки, чтобы зафиксировать перелом, и Арвин пришлось ему помогать, в ходе чего она начала чувствовать его боль, и шутки Тириона о том, что если рука срастется неправильно, то просто будет такой же кривой, как и все остальное, уже не казались Арвин смешными.

— Нам с рукой будет легче, если трясти ее буду я сам, а не лошадь, — ответил Тирион, но Том-Семерка вмешался и категорически прервал эту выставку благородства, показавшегося ему неуместным.

— Если ты будешь ковылять сам, мы до постоялого двора тащиться будем три дня, — грубо, но верно сказал Том Тириону. — На лошади ты тоже без своего седла не усидишь, а переседлывать сейчас не в масть, хорошо, если сюда выйдут волки, а не кореша этих каторжников. Поэтому садитесь оба, ты вперед, а ты давай держи его покрепче под микитки, и без этих твоих куртуазных штучек, ему же ни упереться ногами, ни коленями ухватиться.

— Тебе очень больно? — спросила через несколько минут Арвин, обнимая Тириона за живот и склонившись к его золотистым волосам.

— Нет, — ответил Тирион сквозь сжатые зубы: рука и болела, и дергала, и словно наливалась расплавленным металлом. — Мне больно ровно настолько, насколько должно быть.

— Жаль, что я не умею делать маковое молоко, — прошептала Арвин.

— Не жаль, — не согласился Тирион. — После макового молока я свалился бы с лошади, а если бы ты сумела меня удержать, я бы не захотел это проспать.

«Теперь мне это не грозит», — мысленно завершил свою реплику Тирион, постепенно преодолевая свое смущение от того, что это спасенной девушке положено ехать на руках у своего спасителя, а не наоборот — ехать в таком положении ему тоже нравилось, ему даже не верилось, что его обнимает его будущая жена, а не очередная шлюха.

— Знаешь, если все сражения и победы выглядят примерно так, я буду только рада, если у тебя их будет поменьше, — признала Арвин через полчаса, замечая и холодный пот на лбу Тириона, и то, как его маленькое тугое тельце вздрагивает всякий раз, когда лошадь оступается или сбивается с шага.

— Вот в этом я с тобой совершенно согласен, — ответил неунывающий Тирион. — Я охотно предпочту совершать другие подвиги полуросликов, о которых повествовал старина Том: например, я готов отважно расправиться с пирогами и элем или героически выиграть перебранку с этими, как их, Саквиль-Бэггинсами.

До постоялого двора они дотащились только ночью, но прием их ждал радушный: старики-хозяева еще не забыли щедрого и веселого малыша Тириона, не так давно проезжавшего в другую сторону.

— Ну, добрались мало-помалу, — сказал гостям хозяин, вышедший с фонарем навстречу. — Дай-ка я опять гляну на твое замечательное седло, маленький лорд.

Хозяин посветил фонарем на своих гостей и даже присвистнул.

— Кто ж вас так? — сокрушенно спросил хозяин. — И лошадок ваших свели. Но главное, что вы девушку у этих лиходеев отбили, это самое важное.

Хозяин помог спешиться Тириону и Арвин, дружески поздоровался с Томом Семеркой, который ночевал у него не в первый и не в десятый раз, а потом даже успел тихо поговорить в сенях со своей старухой, и старуха приняла в Арвин большое участие, ласково, полунамеками выяснив, что Арвин не побывала в руках разбойников и что с ней не случилось то, что, увы, происходит с молоденькими симпатичными девушками, попавшими к ним в плен. Облегченно вздохнув, старуха помогла Арвин почиститься и причесаться, с веселыми прибаутками обвязала ее цветастой шалью поверх рваной юбки, и провела ее на чистую половину, где хозяин уже усадил к столу Тириона, а Том Семерка пил из кувшина молоко и отмывал в небольшой кадке от крови свои ножи и топор.

— А вот, может, и хорошо, что парень тот остальных порубил, — сказал хозяин своей старухе. — Что ты ни говори, а лучше бы было, если бы он и этих тогда прихватил, которых сегодня ребята упокоили.

— Вы уж извините меня, маленький лорд, что не предупредил вас еще в первый раз, — обратился хозяин к Тириону. — Я-то думал, всех их тогда положили, страх их сколько было, порубленных и искромсанных, до сих пор оторопь берет вспоминать, мы ж со старухой закапывать их ходили, и вот с нами мальчишка наш, на конюшне который. За пару месяцев до вас проезжал тут на север здоровый молодой рыцарь, волос черный, голубые глаза, руки широкие и волосатые как у медведя, с ним еще две девочки были, рыженькая и темненькая.

Тирион и Арвин переглянулись, потому что каждый узнал в описании молодого короля и сестер Старк, о которых уже ходили истории, да и Том хмыкнул, вытирая оружие и предчувствуя неплохой рассказ о путешествующем инкогнито короле.

— Спали они вот тут, где мы вам постелим, девчонки на кровати, он на полу, — продолжал хозяин, — что там на самом деле было, не наше дело. Только я ему вечор сказал, что неспокойно у нас, подождать бы им побольше попутчиков. Я ж не из-за барыша, а только действительно шалили эти лиходеи больно слишком, даже с нас деньги брали, да еще и приговаривали: берем не все, а ты о нас никого не предупреждай. Да куда такой грех на душу, один же парень, а девчонки хоть и боевые, при оружии, а что они сделают. А только он мне сказал: разберусь.

Другой день я подняться не успел, а он уже на ногах, в полном доспехе и пьет вино из меха как воду. Лицо бледное, глаза ледяные, губы в нитку: «Я сказал тебе: разберусь». Сел он на коня и ускакал в лес, а мне показалось, за ним еще два волка ушли. Тут-то я и ошалел: то ли девчонок его будить, то ли до деревни скакать, всех мужиков там поднимать, ведь один он на такую шайку пошел, я и представить себе такого не мог. А через полчаса из лесу волчий вой — я на лавку сел и уж чувствую, что опоздал. Уж как меня девчонки его кляли, когда проснулись, я половину и не слышал, сам себя за него казнил. А на них гляну — то думаю, лишь бы их удержать, чтобы за ним вслед не кинулись, то думаю, живу бы самому быть, уж больно маленькая девчонка свирепая. Через час, слава богам, вернулся и он, и уж точно смотрю — с ним два волка. Старшая бросилась к нему, ловко в поножи его уперлась носками ног, чтобы головы вровень были, целует его, в глаза заглядывает, а я только думаю: как она его не боится, он же как в крови выкупался.

— Приняли грех на душу, да не тот, что думали, — подтвердила хозяйка. — Как мы пошли прибирать их, все ж живая душа, у меня аж в глазах помутилось: сколько же он их положил! Сонных конем топтал, кого без штанов застал — так и зарубил, двое в костре лежат лицом, горелым мясом несет на весь лес, и ловко так лежат, словно он их сам так пристроил. А не то и пристроил, атамана-то он вообще к двум березкам за ноги привязал, порвало его, душегуба, ровненько напополам. А иные с вырванным горлом лежат, то ли волки вместе с ним дрались, то ли он сам рукой им горло вырвал, жуткий же человек. Я глаза его утром видела только один раз, а до смерти не забуду.

— Лютую, лютую смерть приняли от него наши лиходеи, от мала до велика, — подтвердил хозяин, видя, что жене его тяжело вспоминать поле боя, который по меркам Тома Семерки или Тороса был бы достоин легенд и песен. — Как там были пареньки, что к ним прибились, и тех он не пощадил, ни одного в полон не взял, к лорду бы их да на Стену. Потом следы его со шпорами, и на поляне, и рядом в лесу. Значит, ходил он там по лужам крови, уползающих догонял, нескольких допросил, кому быструю смерть подарил, кого волкам на съедение отдал.

— Он убивал не за вас, а за своих спутниц, — успокоил хозяев Тирион, они, видно, до сих пор раскаивались в том, что напустили даже и на разбойников такого демона, нагнал его племянник своими подвигами на простых мирных людей жути. — Им троим нужно было проехать, и он напал на разбойников прежде, чем они напали на него.

Сам же Тирион, который был слишком молод, чтобы застать отца Лионеля в его боевой славе, не говоря уж о том, чтобы видеть его в деле, почему-то подумал, что, возможно, звания «демон Трезубца, свирепейший воин края», которыми награждала Роберта Баратеона молва, и не были иносказательными. Может, он и был таким: свирепым демоном, неудержимым, безжалостным и страшным среди кровавого боя. Может, и сын Роберта унаследовал его звериную кровь, которая брала свое в бою и под влиянием вина.

— Вот и я того боюсь, маленький лорд, — признал хозяин. — Я ж ему не сказал, сколько людей эта шайка извела, сколько женщин замучила, у него к ним никаких счетов не было. И с чего тогда он их так пластал? Или взять вот вас: вас они к стенке приперли, либо им жить, либо вам. А он просто торопился проехать, и чуть не тридцати людям пришлось из-за этого умереть. И ведь с вечера был спокойный и простой, и потом девочка его словно поцелуями своими отмолила, уезжал уже человеком. Нет, страшный он человек, уж не знаю, как мы с ним и встретимся, когда он поедет назад, разве что из Дредфорта он морем отплывет.

— Думаю, человек с его боевым опытом хорошо представляет себе, чего ждать от разбойников, — вступился за племянника Тирион. — И за что они все заслуживают смерти.

— Может, милорд, оно и так, — согласилась старуха. — Да только я бы с таким человеком не то что в одну постель не легла, я бы и соседа такого не хотела. Все равно что с медведем под одной крышей жить.

— Вот, вот, истинно медведь, — поддержал жену хозяин. — Чисто медвежьи у него были глаза, когда он напивался пьян. Соловые немного, но внимательные. Смотрит-смотрит, а потом незаметно лапой махнет — и нет у тебя половины головы. Хотя нам-то что, нам с ним не жить, переночует здесь еще один раз — и дай нам боги больше его не видеть. Кто их знает, его девчонок, даже старшая, как злилась на меня, раза два так глянула, словно она тоже из тех, что со зла живого человека волкам скормит. А уж младшая и подавно его бояться не будет, я уж видел, она на него только плечом дергала сначала, дескать, обещал ей не пить, а потом, как он рассказывать начал, что в лесу было, я подальше отошел, но вижу — у нее глаза сразу загорелись. Будь он лет на десять старше, я бы подумал, что это его дочь, он с ней как дикий зверь со зверенышем своим рядышком сидел, обоим чужая кровь водица.

Тирион и Том улеглись на полу, оставив Арвин кровать, но среди ночи Арвин проснулась, услышала, как ворочается Тирион, мучаясь от боли в сломанной руке и не умея ее удобно пристроить, и увела его к себе на кровать.

— Так тебе помягче будет, — шепотом сказала Арвин, в которой начала проявляться женская забота. — А в остальном ты теперь безопасный.

— Сегодня точно да, — с усмешкой признал Тирион.

Сон не шел в его звенящую от боли голову, на перине сразу стало жарко, и Тирион был очень рад, что Арвин не уснула обратно. Тирион вообще любил говорить в темноте: голос у него был как у обычного человека, и его собеседник, а лучше собеседница, в темноте мог бы думать, что говорит не с уродом.

— Они рассказывали о короле? — уточнила Арвин. — О твоем племяннике?

— Да, — коротко ответил Тирион, он и чувствовал, что Арвин нравится, что он дядя короля, и не нравилось ему то, что она словно стремилась войти через него в королевскую семью. — Он на самом деле хороший и добрый парень, когда не злится и не пьет. Просто он не турнирный рыцарь, он с детства учился воевать и убивать.

Арвин некоторое время подумала над словами Тириона: а какими были блестящие рыцари Королевской гвардии, такие как Эймон-Дракон, Артур Дейн или Барристан Селми? Такими, как поют в песнях, или страшными и жестокими, как рассказывают старики-хозяева о Лионеле? Ведь их брали в гвардию как тех, кто лучше других защитит жизнь короля. То есть как тех, кто лучше всех для него убьет. «Горе постигло бы Узурпатора, если бы мы были у Трезубца», — передает молва гордые слова сэра Герольда по прозвищу Белый Бык. Так он сказал, стоя рядом с Артуром Дейном и Освеллом Уэнтом, прежде чем пасть в поединке с лордом Эддардом Старком и его шестью друзьями, и означало это, видимо, то, что, чтобы склонить исход сражения в пользу Рейгара, в бою сэр Герольд, сэр Артур и сэр Освелл убили бы каждый не меньше латников и солдат, чем король Лионель убил разбойников на поляне. Но в схватке с друзьями Эддарда они убили только пятерых и погибли все трое, а суровый Хранитель Севера, лично рубящий головы приговоренным им к смерти, вернулся тогда в Винтерфелл, куда теперь везет ее Тирион.

— А с тобой так бывает, когда ты пьешь? — наивно спросила Арвин Тириона, вспомнив, что он вечером пытался заглушить боль в руке, опустошая кружки пива одну за одной.

— Нет, — улыбнулся в темноте Тирион. — Я смешной и когда трезвый, и когда пьяный.

— Это хорошо, — облегченно вздохнула Арвин. — Старики правы, я бы тоже не смогла жить рядом с таким, как король. У Старков волчья кровь, они не знают ни страха, ни пощады. У Талли в жилах вместо крови течет огонь, их любовь не рассуждает…

— Давай пропустим мнение народа о том, откуда у Ланнистеров сыпется золото, — предложил развеселившийся Тирион.

— А о Фреях говорят, что у нас горяч только язык, — поделилась Арвин. — Знаешь, это хорошо, что ты не рыцарь. Я и от короля буду держаться подальше, ляпну еще при нем что-нибудь сгоряча, а очнусь с собственной головой в вытянутых руках.

— Думаю, до этого не дойдет, — успокоил Арвин Тирион, оценив про себя красочность образа «с собственной головой в вытянутых руках». — Лионель умеет посмеяться над глупостями, которые болтают женщины. Но мне больше интересно другое: а язык у тебя горяч только на ругань?

Влюбленный Тирион даже был готов на немного некрасивый поступок: слегка навалиться на Арвин, воспользовавшись тем, что она не сможет его оттолкнуть, побоится повредить его руку, и вырвать у нее несколько поцелуев, о которых он давно мечтал, — но Арвин сама нашла в темноте его губы.