Другой принц (гет)

Первые звуки, пробные строки,

Сладкие муки тонкой настройки.

Кокон в пространстве — сам себе волк, товарищ и князь,

Каменный пес, персона нон грата,

Вечный дежурный у аппарата

Ждет, когда небо вспомнит о нем и выйдет на связь

(с) Олег Медведев

Мелисандра не раз пересекала Узкое море, но на корабле Станниса ей припомнилось, что корабль — это небольшое замкнутое пространство, из которого бежать некуда. Команда была подобрана Станнисом с чуткостью и заботой: половина крепко верила в Семерых и смотрела на Мелисандру волком, вторая половина не верила ни в чертей, ни в богов и потешалась над первой, а заодно и над Мелисандрой. Мелисандре также припомнилось предсказание, что она погибнет, когда пересечет Узкое море в седьмой раз, и, глядя на команду, Мелисандра задумалась, не мог ли кто-нибудь сильно обсчитаться, либо она, либо предсказатель.

Станнис пригласил Мелисандру в свою каюту на обед и встретил ее в расшитом золотом флибустьерском камзоле, из-под которого торчали просторные рукава белой шелковой рубашки и брюки, больше похожие на шаровары, словно Станнис был готов в любую минуту повязать себе яркий платок на голову, скинуть камзол и кинуться на абордаж как простой пират.

Религиозные взгляды и настроения команды Станниса, похоже, нисколько не волновали.

— Я единственный на этом корабле, у кого есть лоция и кто умеет ее читать, — пояснил Станнис. — Каждый, кто не хочет распороть кораблю брюхо о подводные скалы и выкупаться в ледяной водичке, будет беречь меня по меньшей мере до следующего порта. Ты-то править кораблем умеешь?

— Нет, — признала Мелисандра и не стала вспоминать о том, что Рглор каждому верному даст любую нужную силу: Рглор он вона где, а ледяная водичка сразу за бортом.

Станнис сделал какое-то движение лицом, одновременно двусмысленное и многообещающее, а после обеда Мелисандра заметила, что команда совсем не в претензии на своего капитана, несмотря на его соучастие в сожжении кумиров: Станнис, накатив после обеда рома, сидел на юте на бочке и травил веселые истории про септонов, окруженный безбожной половиной команды.

— Приходит молодой септон к богатому купцу, — повествовал Станнис, — и с порога говорит: «Пожертвуйте мне все свои деньги». Тот ему: «Да ты обалдел, долгогривая собака!» «А, извините, — говорит септон, подглядывая в свой свиток. — Не с того вопроса начал. Сын мой, вы верите в Семерых?»

— Я тоже тут в порту слыхал, — поддержал своего капитана повар, безбожник, похабник и охальник. — Спустилась всеблагая Матерь к богатому септону и спрашивает его, куда тот нахапал столько денег. «Я же не для себя, — оправдывается септон. — Я хочу приют для бедных сироток построить». «Как я есть лик божества, то я могу в сердцах людских читать, — предупреждает септона Матерь и действительно начинает в его сердце читать. — Так, приют вижу. Сироток тоже. Только скажи мне, грешник, почему у всех сироток такие короткие юбки и такие большие сиськи?»

— Га-га-га! — грянула безбожная половина команды, которая в каждом порту заходила в такой вот «приют сироток».

— Ты вон про Рглора расскажи, — предложили повару с вантов верующие матросы, которым религиозность не мешала быть наглыми как обезьяны.

— Про Рглора я расскажу, я специалист, — вызвался Станнис. — На море полный штиль. На палубе Азор Ахай и Великий Иной играют в городки. Великий Иной размахивается и вышибает всю фигуру одним ударом. Азор Ахай размахивается — и бита летит вообще не туда. Тут в корабль ударяет большая волна, палуба накреняется, городки стоят как вкопанные, бита ударяется о борт, отскакивает и вышибает всю фигуру начисто. Великий Иной поднимает глаза и руку к небу: «Рглор, опять ты ему помогаешь!»

— Хорошо, — одобряюще ответили наглые голоса с вантов.

— Нам-то Рглор будет помогать, а, капитан? — спросил повар.

— Ну, по грехам нашим, — с усмешкой ответил Станнис, вставая с бочки.

— Пропащее наше дело, капитан, — ответили сразу несколько веселых голосов.

— Ну тогда по молитвам нашим, — предложил Станнис более реалистичный вариант. — Про Тороса, красного жреца и великого грешника, слыхали? Он недавно так помолился, что у расслабленного хрен вставать начал, а ведь парень ниже пояса ничего не чувствовал.

— Толковый бог, — резюмировал повар, когда капитан ушел. — А слышали ли вы, друзья мои, про то, как септон ходил к Молчаливым сестрам?

Мелисандра, как красная жрица, ставила себе в заслугу каждую обращенную к Рглору душу и научила молиться Владыке Света не одну сотню человек, но морщинистый и беззубый матрос, подошедший к ней вечером, когда она наблюдала за красным закатывающимся солнцем, все же сумел ее удивить.

— Ты, красавица, мне слова той молитовки расскажи, — попросил матрос.

— Какой? — спросила Мелисандра, не отрывая глаз от солнечного диска, коснувшегося моря.

— Ну той, про которую капитан-то говорил, как про Тороса вспомнил, — пояснил матрос. — Извиняюсь, чтобы хрен стоял. Годы мои свое берут, красавица, особенно если по пьяному делу.

— Да как ты смеешь! — вспыхнула Мелисандра, поворачиваясь к старому матросу и собираясь его чем-нибудь огорошить, но матрос смотрел на нее честными и ясными глазами, не видя в своей просьбе греха.

— Я ж не к тебе самой насчет поднятия обращаюсь, в чем обида-то? — пояснил матрос Мелисандре, привыкшей уже проповедовать благородному сословию. — Я к богу твоему обратиться хочу, он велик и силен, что ему такая безделица? А мне приятно.

— Я пятьдесят лет по морям плаваю, я слыхал про Рглора и Иного, — добавил матрос, пока Мелисандра колебалась, не зная, наказать его за наглость или попытаться обратить в истинную веру. — Они между собой борются, один за жизнь, другой за смерть. Ну а как жизнь-то получается, если не им самым? Богоугодная выходит молитовка.

— Владыка Света и Владыка Тьмы ведут свою борьбу с начала времен, — наставительно сказала Мелисандра, решив пока простить старому матросу его дерзость. — Ты должен думать о том, чтобы выбрать правильную сторону, не колеблясь сердцем, не размениваясь на мелкие движения души и просьбы грешного тела…

В этот момент Мелисандра заметила, что старый матрос смотрит на нее с некоторым сожалением, словно на скорбную умом.

— Дочка, Великий Иной ждет нас собственной персоной там, — и матрос так уверенно указал на нос корабля, идущего на север, что Мелисандра даже поежилась и, словно ища помощи, глянула на запад, где только что было солнце. — А мы идем туда, чтобы сражаться с ним и, если надо, умереть. Какой еще выбор мы можем сделать, как еще сторону принять? Не знаешь ты нужной молитвы — ну так и скажи, почем мне знать, может, у вас ей женщин не учат, только жрецов. А что ты вот поглядываешь на нас: кто в Семерых верит, кто ни во что, кроме воинской удачи, — ты это брось, в бой все пойдут, когда придет время, и биться будут как будут, а не как сейчас болтают языком. Что есть ребята на тебя злые — ну есть, а ты выйди завтра да помолись за жизнь, за то, чтобы побольше бы нас домой вернулось. Этому-то вас учат, аль нет?

Мелисандра не успела подумать над словами старого матроса, который покинул ее почти сразу, отбой на корабле по расписанию, потому что, как только она вернулась в каюту, к ней зашел Станнис в своем флибустьерском камзоле, шароварах, белой шелковой рубашке и с большой круглой золотой серьгой в левом ухе. Мелисандра тут же встала со своей койки ему навстречу, здесь уже была не магия красной жрицы, а обычное женское чутье, что остановить его нужно, пусть даже она и стоя ниже него на голову и на фоне его широкой и плоской фигуры кажется маленькой и худенькой. Все-таки Мелисандра не только в очаг глядела и молитвы читала, понимала она прекрасно, что нахальничать с мужчинами можно, только когда вас разделяет решетка или толстая закрытая дверь. Тогда и про то, у кого там пламя повыше, можно порассуждать, и про «удовольствие, которого вы еще не знали», можно ляпнуть, не ответив в ближайшие же минуты за базар. К своему счастью, Станнису она ничего такого не говорила, но были за ней уже неосторожные слова…

«Кто же меня дернул про тень ему рассказывать, — подумала про себя Мелисандра, — Уж не Рглор меня дернул, это точно». Рассказывала Станнису про тень она еще тогда, когда Станнис собирался отплывать на штурм Утеса Кастерли, и тогда рассказ про зачатие тени, что может убить лорда Тайвина, не остановившись ни перед какими преградами, был зловещим и показывал могущество Мелисандры — но теперь, в небольшой каюте с плящущим светом, этот рассказ означал другое: что она согласна и без ухаживаний, и не по любви, лишь бы для пользы дела. А раз она согласна, то сейчас все совершится вполне естественно, без магии и ворожбы, и даже приятно будет: прижмет ее капитан Стан к койке, платье ее соберется в комок на талии, и будет женщина Мелони, назвавшая себя Мелисандрой, стонать под своим капитаном и просить еще, даже ударяясь иногда макушкой о переборку, будет тянуться к нему губами и станет для него земной женщиной, а не таинственной жрицей, еще и бегать за ним будет, потому что Станнис властный и холодный.

— Ворожить мне не надо, я не для этого, — сказал капитан Стан и потянул большими пальцами платье Мелисандры вниз с ее плеч, правильно прикинув, что платье с таким вырезом снимется и так. Станнис был старым солдатом и не знал слов любви, и для него такая фраза была довольно ласковой, но это ему не помогло, потому что в тот же момент на Станниса подуло сухим жаром, как из печи, так что он инстинктивно зажмурился, а открыл глаза уже перед закрытой дверью в каюту Мелисандры, которую изнутри, похоже, довольно неволшебно подперли сундуком.

«Ловко она меня! — усмехнулся про себя Станнис, находя, что так даже интереснее. — Любопытно только, это все, что она может, или она меня все-таки пожалела?»

Мелисандра по другую сторону двери задавала себе тот же вопрос: она чувствовала, что здесь, среди воды, стихии для огня враждебной, ее колдовская сила становится меньше, и понимала, что нельзя эту силу использовать против Станниса всерьез, ведь и в самом деле он единственный на корабле человек, способный проложить курс и привести их в следующий порт, не разбив корабль о камни. Но при этом Мелисандра чувствовала, что удержало ее движимую страхом руку совсем не это.

Утром встречаться со Станнисом Мелисандре было неловко, но встретилась она вместо этого с боцманом, вернее, не встретилась, а услышала его на юте и решила не идти дальше.

— Капитан сызмальства моряком был, в море он был впереди брата своего, старого короля, — рассказывал боцман. — Еще при старом Штормовом лорде было, при лорде Стеффоне, они каждый на своем корабле вокруг острова Тарта обошли, и к тому времени, как Роберт причалил, Станнис уже отпраздновал так, что лорд Стеффон даже его ругал. Ну что выпили да кабак разнесли, это после хорошего рейса святое дело, а ругал его старый лорд за первую татуировку: говорят, первая была на этом самом месте, и написано там у него по сей день «Добро пожаловать на борт», причем в одну строчку.

Не сказать, что такая информация может женщину обрадовать, скорее напугает, но любопытство пробудить точно может.

Красная жрица Мелисандра любила думать масштабные мысли и смотреть в огонь по вечерам, но в день после ночного визита Станниса мысли у нее были набекрень, чего не бывало с ней лет с четырнадцати, а то и вовсе никогда, а вечерний огонь показал ей невесть что, и не просто какую-то метель, похожую на помехи на линии, а невесть что летающее и эрегированное. Можно было бы подумать, что владыка Рглор встал не с той ноги, прогневался на грешную жрицу и говорит ей таким образом, куда ей идти, но невесть на чем была весьма аккуратная и четкая надпись, золотом по красному, «Добро пожаловать на борт», только женское любопытство это никак не удовлетворяло: призрачное невесть что парило в языках пламени, но ничего рядом, для масштаба, не появлялось.

— Владыка Света, защити меня, — привычно сказала Мелисандра, и озорной огонь, которому весело с живым сердцем и скучно с мертвыми формулами, мигнул немного обиженно, убрав похабное видение и покачав своими языками, словно намекал Мелисандре, что не девочка она уже, от чего тут защищать-то?

— Ибо ночь темна и полна ужасов, — добавила Мелисандра, но огонь снова был с ней не согласен, показав ей сначала Станниса, а потом ее саму. Языки пламени метались, две фигурки сближались и сплетались, ведя себя все более непристойно, и, может быть, строгая жрица, учившая Мелисандру колдовству и прорицанию, и сказала бы, что это ужас, но и она должна была бы признать, что ведь не ужас-ужас-ужас.

— Владыка Света, воззри на меня своим огненным оком? — уже с некоторой опаской сказала Мелисандра, и огонь тут же унялся со своими шуточками, а Мелисандру сморил сон, в котором ей вскоре привиделся красивый черноволосый юноша с тонким насмешливым лицом, одетый в странные доспехи, длиннополые, гибкие и с широким стоячим воротником, и по юноше было видно, что ему только что влетело от начальства.

— Ну извини, — примирительно сказал юноша, — ну трикстер я, ничего не могу с собой поделать. Что ты вообще все смотришь на меня, такая красивая, да еще и вопросы про судьбы мира задаешь? Я ж такой пурги нагоню: Станниса назначу в Азор Ахаи, Старков с Карстарками попутаю, а потом и вправду начну одну метель показывать. Спроси лучше что полегче.

Вопросов у Мелисандры было много, потому что во сне она чувствовала себя молодой женщиной Мелони, и от этого днем, в образе красной жрицы, считала, что не любит видеть сны: после этого маска жрицы начинала сползать с ее лица и словно отклеиваться по краям. Но даже Мелони и даже во сне не могла задать большую часть своих вопросов незнакомому красивому юноше, сегодня у нее треть вопросов вообще про одну татуировку была.

— Не надо Станниса в Азор Ахаи, — попросила Мелони.

«Ну их вообще, этих Ахаёв, — добавила Мелони мысленно, — еще пырнут чем во имя высшего блага».

— Да ни в коем случае. Лучше хороший адмирал, чем плохой король и никудышный спаситель мира, — согласился ее собеседник. — Ну правда, спроси что-нибудь, я даже не совру. Наверно.

«Сновидения — шепот Иного», — вспомнила Мелони, трудно было ей отделить себя от своего дневного я, которое куда сильнее и стремится ее стереть, вместе с ее горестным детством, негодными мыслями, тягой к теплу живого тела и мечтой о доверии сильным рукам, которые наконец не будут жестокими и злыми.

— Слушай, даже жалко тебя, — сказал Мелони ее собеседник, усевшись перед ней на землю, или на чем он там во сне стоял, и скрестив ноги. — Давай историю тебе расскажу. Помер, значит, многогрешный красный жрец, и прибыл в Свет на суд Рглора. А Владыка уже и список развернул со всеми его грехами, и все до единого ему зачитал. И людей он жег, и детей он жег — в общем, Владыка на него был изрядно сердит. Сунулся было красный жрец, что одни сожженные в Рглора не верили, других он ради великой цели спалил, но ему еще больше нагорело. «От веры вашей мне ни прибыли, ни убытку, — отрезал ему Владыка Света. — Я и так есть, веруете вы или нет. И только тому расстраиваюсь, что ведете вы себя как свиньи, даже если веруете, и похабите данный вам в пользование мир. А великие цели и судьбы мира оставьте мне, я управлю. Куда ты лезешь в великие цели, лысая ты обезьяна, ты с бургомистром ужиться не мог и причетника своего бил бесперечь, с этим бы справился сначала». «Прости меня, Владыка Света, — запоздало кается красный жрец. — Это мне все Иной нашептал». А Владыка как рявкнет: «Подать сюда Великого Иного, валирийским молотом ему по рогам!» Делать нечего, пришел и Великий Иной, все же в мире есть субординация. «Нашептывал ты вот ему, чтобы причетника своего бил, чтобы нищим денег жалел, чтобы брата колдовством со света сжил, чтобы ребенка на костре сжег?» «Да не знаю я его вовсе», — отвечает Великий Иной. «А в конец списка допишем, — гневно говорит Владыка Света, на многогрешного красного жреца глядя. — «В довершение всего, наврал на Владыку Тьмы»».

— Ты-то мне наврал? — спросила Мелони, сидя напротив своего странного собеседника.

— Про Владыку Света я не вру, он же с меня спросит, — серьезно ответил насмешливый юноша. — Про остальное могу и наврать, скажу, в пламени не то увидели да не так истолковали.

— Я про пламя, — немного смутившись, уточнила Мелони. — Про фигурки.

— А тебе разве не cтанет неинтересно, если я отвечу? — нахально ухмыльнулся ее собеседник.