Необратимые (гет)

Напряженные пальцы Гермионы лежат на простом светлом столе, как будто приклеенные. Гарри стоит в дальнем углу, прислонившись к стене и прикрыв рукой лицо.

Это длится не первую минуту. Человеческий запах и подавляемая жажда уже вызывают у Грейнджер хроническую тошноту, однако тошнота сейчас волнует ее далеко не в первую очередь. Она давит, но только в довесок ко всему остальному.

— Они, наверное, начнут переживать, — говорит Гарри слегка охрипшим голосом и хмурится в тщетной попытке вспомнить имена: — Вампиры, которые тебя охраняли.

— Я скоро пойду, — бросает Гермиона.

Сложно назвать конкретную причину, почему она все еще сидит в кабинете главы аврората. Могли проснуться старые привычки искать в беде поддержку друга, могла сказаться моральная усталость. Если возвращаться к общине — нужно говорить твердо, серьезно и решительно. Это не про то, как чувствует себя Гермиона сейчас.

— Ты считаешь, мы виноваты? — спрашивает Гарри.

Она поднимает на него глаза и думает: будь она частью мирной общины лет на десять дольше, ответила бы положительно, без всяких сомнений обвинила бы авроров, потому что сработали хуже некуда.

— Твой человек обезоружил Петру, — тихо говорит Гермиона, снова отведя взгляд. — Убил ее дикарь.

Она неожиданно ощущает, что приврала, ограждая Гарри от чувства вины и стыда за команду, но старается не подать виду.

— Тебе придется доказывать это вампирам, Гермиона.

— Я знаю.

— Они будут одержимы местью.

Гермиона кивает и медленно встает. Она понимает, что чем дольше она тянет, тем хуже все становится: запах человека влечёт и одурманивает, где-то там, в замке, Элмерс мрачно слушает Эмиля, чтобы затем начать говорить самому.

Гарри машинально наблюдает за тем, как Гермиона одергивает рукава и приглаживает волосы назад. Эти жесты уверенные, но новые для нее — несвойственные той Грейнджер, с которой он жил в палатках и бился с Пожирателями.

— Сделаю все, что смогу, — обещает она.

Гарри шепчет ей в спину «пока», она тихо отвечает, перед тем как выйти за дверь навстречу Чарльзу и Николасу, и все это кажется каким-то нелепым, словно предрассветный сон.

Чарльз сразу же протягивает черный стакан.

— Выпей перед трансгрессией, — говорит он, ничуть не удивляясь искривленному лицу Гермионы — от полного осознания жажды и новой ее волны.

— Откуда это здесь? — спрашивает она, принимая дар.

— Из общины передали, откуда же еще, — отвечает Чарльз. Наблюдает, как Грейнджер делает глоток за глотком и закрывает глаза, приветствуя благостное облегчение. — Что ты за женщина такая? Какого черта закрылась в кабинете без нас?

«Отупела», — без иронии думает Гермиона, потому что не может даже в точности вспомнить момент, когда залетела сюда вслед за Гарри. Она шипела ему что-то — именно шипела, — зачем-то повторяла, что Петру убили, как будто сам Гарри был не в курсе.

— Больше так не буду, — по-детски произносит она вслух, и Чарльз недовольно закатывает глаза.

Понурые авроры провожают трех вампиров пристальными неотрывными взглядами.

* * *

— Рады видеть вас, — неопределенным тоном приветствует Элмерс, после того как Гермиона, Чарльз и Николас в гробовой тишине проходят от дверей к своим местам за столом.

Первым делом Гермиона разглядывает Драко. Очевидно, он ожидает и чувствует это: его лицо недовольно искривляется, призывая Грейнджер незамедлительно вернуться к своим делам.

Она выполняет безмолвный приказ и спрашивает вожака:

— Что мы пропустили?

— Минуту молчания.

Упрек. Она так легко откалывается от общины при малейшем ударе, что это не может не раздражать вампиров — в особенности, конечно, Элмерса.

— Мне жаль, — говорит Гермиона. — Мне очень жаль.

Она балансирует на грани, видеть которую ее научила война: старается показать, что ей действительно не все равно, приоткрыть створку своих настоящих чувств, чтобы никто незаслуженно не посчитал ее «ничего не понимающей», бездушной машиной, — но при этом не дать потоку переживаний хлынуть, снося на своем пути контроль, мысль и решение.

— Кажется, некоторые отсутствуют, — деликатно отмечает Гермиона, особенное внимание уделив пустующему месту по правую руку от вожака. — Это что-то значит?

— Мы взяли дикаря, — отвечает Элмерс. — Людовик, Джереми и Адам допрашивают его.

Адама Гермиона практически не знает, Джереми может подловить дикаря на лжи, потому что все сегодняшнее столкновение держал ухо востро, а Людовик... Теперь совсем очевидно, что Людовик в общине — стратег и дипломат. Он сейчас с заложником вместе со своей обыкновенной улыбкой, в то время как Эмиль с его силой, тактикой и раздраженным видом — за общим столом.

— Я бы хотела услышать вашу позицию по отношению к аврорам, Дрейвн, — говорит Гермиона. — Прошу прощения, если вам приходится ее повторять.

Будь все в порядке, она взглянула бы на Драко, чтобы узнать, как он отреагирует на ее смирение после тех препирательств, которые она позволяла себе раньше. Но сейчас не возникает ни малейшего желания делать это, а любезный тон ощущается как неотъемлемая часть игры, в которой пропал или никогда не предполагался азарт.

— Я считаю, что шанс сработаться ничтожно мал, — отзывается Дрейвн. — Но пока я не намерен нарушать хрупкое сотрудничество, потому что поттеровский отряд для меня вне подозрений. Пока.

— Хорошо.

— На ваше место в Министерстве взяли человека?

«Не говорит "нового человека", — проскальзывает у Гермионы в голове. — Просто "человека". Взамен вампира Грейнджер». Элмерс, скорее всего, понятия не имеет, насколько специфично и характерно то, как он подбирает слова.

— Да, думаю, на данный момент уже взяли, потому что основательно готовились. Жду письма от начальства с подробностями и вопросами. Естественно, придется передать дела.

— Аккуратно, — без иронии просит Элмерс. — Потеряете влияние в Министерстве — перемирию может наступить конец. А вскоре и общине, как вы понимаете, — с почти успешно замаскированным нежеланием добавляет он.

Гермиона внимательно смотрит на него и молча кивает. Если бы замок был магически настроен отражать все внутренние изменения и настроения жильцов, то прямо напротив вожака, на мощной каменной стене, в которую он уперся рассеянным задумчивым взглядом, расползлась бы широкая темная трещина.

А в ее основании расцвела бы изумрудная роза, как на сарафане у Петры.

* * *

— Драко.

— Я занят.

Звон склянок делает его ответ более внушительным, и Гермиона тактично замирает в проходе.

— У меня кувшин пустой.

Драко поворачивает голову так, как будто уверен, что это всего лишь предлог, но Гермиона и правда демонстрирует ему посудину, так что он сдается.

— Давай сюда.

Она шагает вперед, в облако особенно кислых, особенно насыщенных сегодня запахов лаборатории. Воздух в буквальном смысле пропитан остервенелой сосредоточенностью Драко, и Гермиона пытается поймать его взгляд, но не выходит.

— Отдохни, — осторожно предлагает она.

— Поспать в гробу часок-другой?

— Можно попробовать и так.

Он отрешенно наполняет кувшин и отдает обратно, возвращаясь сразу к двум небольшим блестящим котлам.

— Ты не хочешь поговорить? — снова пытается Гермиона. Она чувствует себя некомфортно, но уходить без мало-мальски полезного результата не собирается.

— Мне плохо, Грейнджер.

Гермиона замирает и только медленно отставляет кувшин. Драко, резко прекратив всю деятельность и опершись руками о стол перед собой, смотрит на нее диким, воспаленным взглядом.

— Драко, — шепчет она, — я знаю. Заканчивай.

Она позволяет ему убрать огонь, накрыть зелья крышками — без его привычной ловкости, с преднамеренной осторожностью — и уводит в коридор, мягко подтолкнув в спину чуть дрогнувшей рукой. Он не противится, даже как будто не замечает, и идет при этом обманчиво твердо.

Они усаживаются в квадратной темной гостиной с черным столиком между большими креслами, без лишних слов позволяя протекать мимо минуте, еще одной, пока часы в доме не бьют десять раз. Драко, полулежа, приподнимает голову, разыскивая что-то в комнате.

— Давно ты пил?

— Больше трех часов прошло. У меня однажды было что-то вроде передоза, Грейнджер, поэтому ты должна мне помочь.

Он снова поражает ее своими признаниями, причем говорит таким тоном — бегло, но с нажимом, — что просто невозможно сразу оправиться и задать хоть какой-нибудь вопрос по делу.

Гермиона выглядывает из гостиной, находит за соседней дверью кувшин и приносит его вместе с двумя пустыми стаканами.

— Мне тоже скоро понадобится.

Она наливает и протягивает Драко точную разовую порцию. Он выпивает с выраженной торопливостью, потом тормозит сам себя, заставляя медленно поставить стакан на стол, и при этом смотрит строго в глаза Гермионы.

Грейнджер знает, что ее используют как точку опоры, рычаг самоконтроля, и она совсем не против. Если задуматься, можно прийти к выводу, что Петра либо вытаскивала Малфоя после первой передозировки, либо ограждала от остальных, либо занималась и тем и другим. Для Драко будет очень символично повторить тот неясный Гермионе, но определенно отрицательный опыт сейчас, когда предыдущая точка опоры потеряна навсегда.

— Всё нормально? — решается спросить Гермиона.

Драко кивает. Затем снова опускается в кресло, утопая в его мягкости, и сквозь накатившее наслаждение сытостью отодвигается, постукивая ладонью рядом с собой. Гермиона аккуратно садится на край, но вскоре сползает, чтобы было удобнее, и прижимается своим плечом к плечу Малфоя.

— Это было в самом начале? Ты выпил слишком много смеси?

— Да, через пару дней после того, как мне отдали кувшин в свободное пользование, — глухо отзывается Драко. — Когда ты появилась здесь, меня уже перестали называть истеричкой. Но это продолжалось довольно долго. Потому что обычно новички успокаиваются быстрее.

— И к чему привело?

— К особенно тяжелому и долгому приступу. Моему умершему организму непреодолимо захотелось чистой и свежей человеческой крови. Ну, и твоему захочется, если переборщишь.

Гермиона пытается представить, кто мог бы дразнить Драко неприятной кличкой, и задумывается, помогало ли это ему, цепляя за самую гордость, или только делало хуже. Малфой рядом с ней расслаблен и тих.

— Мне больно оттого, что наши потери начались с Петры, — говорит она вдруг, ощутив острую необходимость озвучить имя сейчас, наедине, чтобы разрушить какую-то стену отрицания, избегания.

— Да, — после небольшой паузы произносит Драко, чуть хрипя. — Мне тоже. — И совсем тихо добавляет: — Мне хорошо с тобой. Спасибо.

Гермиона закрывает глаза, готовая сказать то же самое, но сдерживается, чтобы не нарушить хрупкую волшебную и куда более значительную тишину.

Потом она слышит, как Дора зовет ее по имени, и откликается, не двигаясь с места. Дора — такая же осунувшаяся и подавленная, как остальные, — заходит в гостиную, чтобы передать письмо от Стенли Броука. Она никак не реагирует на то, как близко Драко и Гермиона друг к другу, и почти сразу уходит, а Грейнджер разворачивает длинный пергамент и начинает изучать — план своего же перевода на должность «внешнего советника».

* * *

Ранним вечером Дрейвн зовет общину то ли на собрание, то ли на военный совет, и все за длинным столом по крупицам собирают в себе силы, чтобы сосредоточиться. Остановившись в стороне, Элмерс что-то недолго обсуждает с серьезным Людовиком, и Гермиона готовится слушать, что удалось выяснить у дикаря. Но Дрейвн усаживается на свой стул и тут же заявляет:

— Мисс Грейнджер, может быть, я совершаю ошибку, начиная собрание с этого, и рискую потерять все ваше дальнейшее внимание, но хочу обрисовать важный вопрос и пока к нему не возвращаться.

Гермиона пристально смотрит на него в ответ, ощущая что-то вроде фантомной боли от накатывающих предчувствий: как будто сильно, мощно забилось сердце.

— Поиски камня закончены, наши вампиры возвращаются. Они привезут как раз достаточно, чтобы можно было приготовить вам одну порцию зелья для обратного превращения.