Необратимые (гет)

Гермиона так резко хватает принесенный стакан, что кровяная смесь едва не переливается через края. Петра не удивляется этому и не видит ничего странного в страсти, с какой поглощается все зелье до последней капли. Она игнорирует мольбу о дополнительной порции, ловко высвобождая свое запястье из руки Гермионы.

Когда Петра отворачивается, собираясь покинуть спальню, вместо очередного «пожалуйста» Грейнджер вскакивает с кровати, головой не вполне понимая, что хочет сделать, но через пару мгновений уже выскальзывая в коридор.

— Драко! — громко зовет Петра.

Ее пальцы впиваются в плечо Гермионы, и, пока та дергается в попытке освободиться, из ближайшей комнаты выбегает Дора.

— Началось? — спрашивает она и сжимает другое плечо.

Их голоса доносятся до Гермионы откуда-то издалека, ей совершенно неинтересно, о чем они говорят, только бы эти две убрались подальше, освободили дорогу. Кровь — вот что составляет центр ее мира. Кто-то живой, теплый, совершенно беззащитный перед обаянием и ловкостью вампира — вот кто нужен прямо сейчас.

— Заведите ее обратно в спальню.

Рык вырывается из груди, Гермиона недовольна. Сила и мощь пульсируют во всем теле, возбуждая, призывая брыкаться, пока не справишься с крепкой хваткой чужих рук, пока не почувствуешь полную свободу, пока не выскользнешь на волю и не вопьешься клыками в чье-нибудь горло рядом с особенно привлекательной сонной артерией.

— Черт, какая же вертлявая!

— Эй, Грейнджер!

На секунду перед Гермионой возникает пара темно-серых глаз, но они мгновенно заслоняются пеленой гнева, когда кто-то усаживает ее на стул. Жажда волной разносится по всем внутренностям, боль, сравнимая с косыми ударами тысячи лезвий, выдавливает из глотки очередной дикий рык.

— Она не слышит тебя, поторопись.

Что-то происходит в мозгу: он подкидывает картинки — настолько яркие, что они неотличимы от реальности. Кто-то бежит от Гермионы, с искривленным от ужаса лицом оборачивается и вскрикивает. Она догоняет его, сбивает с ног и тут же кусает, жадно высасывая теплую кровь, и жертва перестает дергаться, оседает, обвисает в смертельных объятиях, словно тряпичная кукла, а по вампирскому телу течет эйфория, сладкий дурман и упоение…

Она так этого хочет! Почему она все еще на стуле?! Она убьет их всех…

— Сиди!

Угрожающее шипение прерывается тем, что кто-то заставляет Грейнджер запрокинуть голову и прикусить мокрые тряпки. Кислая жидкость мгновенно проникает в слизистую, десны у клыков протестующе ноют. Очередной рык застревает в горле безнадежным бульканьем, и мышцы вдруг слабеют, как будто жертва здесь не кто иной, как Гермиона…

— Давай уложим ее, аккуратно.

Перед глазами плывут цветные пятна, чьи-то головы в этой комнате, чьи-то руки… Гермиону несут, а ей страшно, потому что как никогда хочется твердой почвы под ногами. Секунда-другая, и обмякшее тело утопает в мягкости одеяла.

— Грейнджер, все хорошо.

Шаги, тихие разговоры — постепенно наступает тишина. В комнате остаются двое, они не собираются причинять никакого вреда. Это хорошо. Этого достаточно, чтобы провалиться в сон.

* * *

Гермиона на несколько секунд выныривает из небытия, но не чувствует и намека на вампирскую силу, остроту зрения или слуха. Различая у своей кровати тонкий силуэт Петры, она прислушивается к едва слышному голосу, кто-то говорит за стеной:

— Очевидно же — Элмерс больше не в состоянии сохранять общину в безопасности.

* * *

Гарри пересекает комнату, в которой, разместившись на широких скамьях, шумно спорят и смеются авроры. Он кивает троим из них, заметившим вошедшего начальника, и делает знак, чтобы все следовали за ним.

— Да говорю тебе, эта новая охотница у них для отвлечения внимания, так она горяча.

— Ну да, а ловец для той же цели — только если у другой команды кто-то нетрадиционный.

Гарри взмахивает палочкой, с громким стуком захлопывая дверь своего кабинета за спинами вошедших, чем прерывает их гогот.

Они удивлённо смотрят на него, заметив наконец напряженное выражение лица.

— У нас что-то случилось?

— Почти, — резко отвечает Гарри.

Он на несколько секунд задерживает взгляд на Роджери, задавшем вопрос. Да, подходит на роль заместителя. Не строит из себя чёрт знает что, работу выполняет — не придраться, и предложения по тактикам всегда дельные.

— У нас новая стратегическая задача. Не спускаем глаз с вампиров. Реагируем на любые более-менее вразумительные жалобы, ищем знаки и контролируем загадочные пропажи волшебников с удвоенной внимательностью.

С каждым его словом авроры становятся всё более и более удивлёнными.

— Я прошу прощения, — отзывается один из них. — Это приказ ребят… из Магических популяций?

— А мы разве подчиняемся Отделу магических популяций? — с искренним недоумением спрашивает другой.

— Это мой приказ, — отрезает Гарри.

— Мы всё сделаем, начальник, просто любопытно, почему именно…

— А слухи про Грейнджер...

— Это. Мой. Приказ.

Сжимающий в кулаке волшебную палочку, натянутый как струна, глава аврората Гарри Поттер представляет собой весьма грозное зрелище, поэтому, несмотря на оставшиеся вопросы, все молчат. Только Роджери прерывает тишину, решительно говорит:

— Сделаем, Гарри.

* * *

Гермиона с волнением замечает протянутую посылку и забирает ее, прилагая усилия, чтобы не выронить: эффект от всего произошедшего еще не прошел.

— Как ты? — спрашивает Петра. — Слабость в руках, боль в горле есть?

— Только психологическое потрясение.

Петра улыбается ей своей привычной холодно-красивой улыбкой и уходит к тумбочке, чтобы вернуть на место кувшин и стакан.

— Слышишь и видишь хорошо?

— Да, отлично.

Гермионе хочется развернуть посылку в одиночестве, поэтому она ждёт несколько минут, прежде чем Петра, задав ещё пару вопросов, покидает комнату. Бледные пальцы разрывают бумагу, и на кровать высыпается все присланное: две увесистые папки с документами, ее маленький квадратный ежедневник, кошелёк и письмо от Гарри.

Отправляю всё необходимое. Гермиона, ты знаешь, что я жду вестей. Помни, что твоя безопасность не только твоя, от нее зависят отношения разумных магических существ и волшебников. Это я так, на всякий случай, если ты решишь пойти на самопожертвование или сдаться. Мне бы помогло.

Нервничаю. Начеку.

Несмотря на абсолютный и тягостный беспорядок в мыслях, на очевидное напряжение самого письма — мудрое замечание Гарри вызывает смешок. Хотя, вероятно, нет никакого противоречия: веселье скорее истерическое.

Справившись с очередной накатившей волной панических размышлений, Гермиона машет головой, словно отгоняя надоедливую муху, и вытаскивает свой ежедневник из кожаной обложки. Гарри даже не представляет, как угадал с «необходимым», даром что сама она только и думала, что о рабочих документах, связанных с вампирами.

В правом кармашке обложки — квадратная фотография с семейных посиделок: мама в замечательном зелёном платье, папа, в ответ на какую-то шутку манерно выпятивший грудь, и сама Гермиона, пристроившаяся между родителями. Семья, прошедшая через магическую войну, стирание памяти, шок, недоверие, реки слёз, прощение и самые крепкие объятия.

В левом кармашке — прямоугольная колдография двухлетней давности. Смеющаяся Гермиона; Рон, сидящий рядом на диване и строящий рожицы; Гарри в позе лотоса на полу — кажется, объясняющий Джорджу, что вовсе не надо Главному герою войны подбирать выгодный ракурс; и Джинни, которая сидит позади Гарри и водит веером пальцев над его головой, подставляя ему своеобразные «рожки». Тоже — семья. Прошедшая Вторую магическую войну и не разучившаяся наслаждаться моментом.

Обе карточки бережно ставятся на книжную полку около кровати, рядом с двумя декоративными вазочками. Гермиона замирает, глядя на них. Странное чувство: как будто она пытается обустроить эту комнату под себя. Добавить уюта и жизни. Удержать за тонкую нить связь с той мисс Грейнджер, которая не пила кровь.

Она слышит, что кто-то подходит к комнате и на пару секунд останавливается — только потом в дверь стучат.

— Заходи, — приглашает Гермиона, сдержавшись от «заходи, Драко», хотя знает, что это он.

— Нормально, Грейнджер? — спрашивает Малфой.

Он останавливается в проеме, держась за дверную ручку, весь его вид, выражение лица и голос говорят о том, что красноречивые оскорбления, выслушанные до приступа, не забыты. Сейчас Гермиона скажет: «В порядке» — Малфой кивнет и растворится где-то в этом огромном темном замке, и вряд ли с прежним гостеприимством он впустит ее в свою спальню, когда снова захочется провести пару минут в компании того, кто одним своим видом напоминает о жизни до…

Драко понимает, он знает это по себе, что застывшее выражение лица и молчание Грейнджер вовсе не означают спокойствия. Он еле заметно качает головой.

— Иду просить у Эмиля бутылку?

Очнувшись, она переводит на него взгляд, губы чуть дергаются в подобии быстрой улыбки.

— Не хочу ничего. Зайди, Малфой. А то дует.

Драко саркастически приподнимает брови в ответ на эту попытку пошутить, но все-таки захлопывает дверь за своей спиной.

Гермионе кажется, что было бы странно сейчас просить прощения, хотя в первые мгновения, услышав малфоевские шаги, она была уверена, что сделает это. Есть ли сейчас смысл в извинениях? Пусть она и наговорила лишнего в первую очередь под влиянием яростной жажды, между ними с Малфоем как будто протерли стекла: стали четче видны шрамы прошлого, яснее различимы оттенки горечи. Следы их давнего знакомства не удалось бы игнорировать слишком долго.

У него бледная татуировка, но она заметна, когда рукава закатаны.

У нее шрам со словом «грязнокровка», и все видят это, если у платья короткие рукава.

— Страшно, — говорит Гермиона Малфою, севшему рядом с ней на край кровати.

— Я знаю, — без лишней лирики, прямо отвечает Драко.

И она не выдерживает: всхлипывает, качая головой, вытряхивая из сознания те картинки с обескровленной жертвой, стараясь забыть невыносимое наслаждение, которое принесла ей в стихийных фантазиях свежая кровь. После искренней злобы на вампиров, которые удержали ее от побега (куда? в людное место?), Гермиона не может по-прежнему относиться к самой себе — и это страшно.

Драко хмуро смотрит на Грейнджер, потому что, во-первых, понятия не имеет, что должен сейчас делать, а во-вторых, мысленно борется с собственными демонами. Они машут ему обгоревшими костлявыми руками каждый раз, когда у кого-то случается приступ. Только ответственность за зелье и необходимость следить за его действием, пожалуй, мешают Драко поддаться истерике и сползти по стене на пол — это выглядело бы куда жальче, чем то, как расклеилась Грейнджер.

Хотя она даже сейчас, очевидно, стыдится слабости, пытается взять себя в руки: сидит с влажными от слёз щеками, но не издает больше ни звука.

— Вчера ты знал, что это случится? — спрашивает Гермиона хрипло и тихо.

Малфой кивает.

— Да, это видно заранее.

— Почему не сказал мне?

Следы слёз есть и на ее темных ресницах, и в глазах, которые от этого особенно блестят. Грейнджер наконец моргает — это заставляет Драко осознать, что он слишком долго тянет с ответом, завороженный оттенками радужки.

Неужели за все школьные годы он ни разу не смотрел ей в глаза? Хотя, если бы они так привлекли его, скажем, в пятнадцать, проблем было бы куда больше…

— Тут не принято предупреждать перед первым разом. Не удивляйся, — пожимает он плечами, — это не помогло бы. К приступу никак не подготовиться.

— Старшие вампиры тоже от этого страдают?

— Да. Просто реже. Примерно раз в три месяца — а мы, новички, деремся где-то раз в две недели.

— Это никогда не проходит, — отзывается Гермиона.

Вполне осознавая, что это не вопрос, Малфой отвечает молчаливым согласием.

Он бросает взгляд на папки, письмо, маленькую книжку и потрепанный кошелек, которые раскиданы на другой половине кровати. Вести от Поттера? Наверняка. Все пытаются вытащить Грейнджер, и, честное слово, у Драко есть на этот счет предчувствие…

Она уйдет, он останется.

— Если я думаю о зелье обратного превращения, — вдруг произносит Гермиона, немного напрягая Малфоя совпадением их размышлений, — теперь, после приступа… Мне начинает казаться, что агрессивная сторона меня никуда не денется. Что она просто открылась сегодня — а на самом деле существовала всегда и останется со мной.

— Грейнджер, люди не пьют чужую кровь. И ты не будешь.

— Есть ли обратный путь, Драко? На самом деле — существует?

Малфой как бы хмелеет на секунду оттого, что Гермиона назвала его по имени: ее усталым голосом оно звучит так удивительно тепло и музыкально.

— Я не знаю, — выдавливает Драко наконец. — Я не ходил по нему и не встречал других путников. Говорят, что они существуют, но кто докажет?

Она кивает, перебирая пальцами покрывало, и, увлекшись, слегка задевает лежащую рядом руку Драко, отчего оба вздрагивают.

— Чувствовать себя опасным не очень-то приятно, — почти шепчет Гермиона через минуту неловкого молчания.

— Надо уметь этим наслаждаться.

Она поднимает на него взгляд.

— Ты наслаждаешься?

— Нет, — усмехается Драко.

— Это не для меня. Я бы никогда не смогла получить удовольствие.

Замолкнув, Гермиона замечает, что уже второй раз за этот разговор их глаза встречаются так надолго. Малфой как будто мучительно размышляет, а потом вдруг аккуратно придвигается ближе — это дает ей шанс остановить его, но Гермиона ничего не делает, удивленная и взволнованная.

А когда Драко касается губами ее губ, делать что-либо уже не хочется.

Это так ошеломительно приятно.

Она тоже пододвигается, нерешительно позволяя ему более глубокий поцелуй, потому что Малфой требует этого мягко, но настойчиво. Мгновение спустя он медленно проводит языком сначала по одному ее клыку, затем по другому — если бы надо было дышать, Гермиона, кажется, задохнулась бы.

— Что ты делаешь? — спрашивает она, с трудом отстранившись на пару дюймов.

— Проверяю, насколько ты опасна, — отвечает Драко.

Его голос, более глубокий, чем обычно, пробирается под кожу, так что вопросы уже совершенно не важны, и оба снова возвращаются к поцелую, который становится все жарче.

Осмелевшие руки прижимают ближе, скользят по спине; пальцы придерживают за шею и путаются в волосах. Это продолжается и продолжается, и обстоятельства, место, время уходят на второй план, оставляя только оголенные ощущения, и длилось бы это, похоже, вечно...

Но в дверь стучат.

— Гермиона, — зовет Элмерс, — вы мне нужны.