Вакуум (джен)

Всё, что Ане помнится, запечатлелось слишком ярко, как будто клеймом вошло в каждую мысль, отпечатком осталось на ней самой. Дорога и весёлая музыка из динамиков. Мама беззлобно язвит на папину байку. Трасса стелется под серо-тяжёлым небом и уходит вдоль склона. Затем сверкает, Аня не подпрыгивает, только мурлыча в такт мелодии; мама, оборачиваясь, ерошит её волосы и говорит подождать, этой дорогой легче, а то вечером сплошные пробки. Затем раскат грома, донёсшийся снаружи автомобиля — и грохот, разрезавший небо и землю, темнота, столкновение, застрявший на полувздохе крик, протяжный звон и полная темнота. Аня пришла в себя нескоро, да и то лежала, не различая направления и чувствуя только глухое стенание тела, как будто её в нескольких местах примяло; по щеке вниз бежала горячая влага, спина прижималась к углу салона. В накренившейся машине повсюду валялось стекло и со стоном дышал хрипло кто-то. Сидение перед Аней было забито густыми лесными ветвями. Оттуда на колени девочки капала густая багровая кровь.

Череда часов сливается в бесцельно проводимые тяжкие дни. Аня не считает рассветы и понимает, что проснулась, рывками и с криками. Она вскакивает со слезами, и брат привлекает её к себе, а она бьётся и плачет, срывается в хрип. Ей раз за разом приходит один и тот же кошмар, и она ничего не может поделать. Серёжа гладит её по волосам и плечам, и он уже не плачет. С той ночи, как он нашёл её в больнице, он ни разу не плакал. Его глаза воспалённые и сухие. Зрачки кажутся такими же чёрными, как мир вокруг.

Реальность Серёжа осознал быстро. Отдирая гложущую боль, пристававшую тисками паутины, он разбирался с навалившимися обязательствами. Их родители были детдомовскими, оба, и потому смогли подарить своим детям лучшую семью — делали то, чего им самим не хватало. Раньше Аня часто канючила и просила обо всяком. Теперь она думает, что лучше бы сто лет жила без всех этих мелочей, она бы молчала, она бы ни о чём никогда не ныла, если бы только родители остались живы. Но такие мысли всё ещё даются ей с трудом, ей вообще трудно думать. У Серёжи всё наоборот.

Суровая жизнь ударила по нему сразу и с размаху. Пересиливая себя, он открыл глаза и принял факт, что отныне является сиротой. Это, возможно, стало самым его тяжёлым свершением; однако со всех сторон на него давило множество деталей, нельзя было погружаться в апатию и терять себя. На руках девятнадцатилетнего юноши оставалась младшая сестра. Никаких других родственников, значит, её бы отдали в детский дом. Серёжа раньше подрабатывал, а от родителей осталось какое-никакое, а наследство, и он умеет распоряжаться с деньгами. Пришлось повозиться, но опекунство он оформил. Аню не заберут. Аня останется с ним. Он ни за что её не отдаст — кроме сестры у него ничего не осталось.

Институт. Теперь ему придётся работать, и учебное время сильно сокращается. Серёжа оформил документы на заочное — всё равно заканчивать ему нужно, иначе так толком и не устроится. В каком-то смысле ему повезло: с детства тяготел к программированию. Хотел идти на IT, а теперь предоставлен самому себе. Кое-как разобрался с фрилансом и вернулся к заверению всевозможных документов и бумаг.

Аня не выходит из дома и ничего не делает. Она грустным котёнком сворачивается рядом, когда он возвращается, молчит часами и бессмысленно наблюдает за его передвижениями. Серёже не хватает сил её о чём-то просить. Он садится на диван и слушает её дыхание. Её тепло — всё, что сохранилось от семьи. Фотография родителей стоит в коридоре в чёрной рамке. Каждый день, просыпаясь, Серёжа чувствует только убивающую своей мертвенностью пустоту.

Аня ничего не делает. Но сегодня, видимо, всё иначе; Серёжа не хочет покидать дом, но ему приходится, и, возвращаясь, он не обнаруживает сестры в общей комнате. Проходит на кухню, передвигаясь сизой тенью среди сизых очертаний родной обители. Аня сидит на коленях, склонившись над черепками и кучкой земли, среди которой угадывается лишившееся опоры растение. Последний мамин цветок. Аня пытается подцепить его, но ранится об осколок горшка, по пальцам вниз стекает ручеёк крови. Серёжа садится на колени рядом, но сестра не поворачивает голову. Он смотрит на разбитое воспоминание. Ещё одно. Но отчего-то становится легче.

— Давай переедем, — говорит Серёжа.

Аня поднимает на него потухшие карие глаза.

— Подальше, — говорит она совсем тихо.

Он кивает.

Находиться там, где каждый предмет хранит в себе отголосок прошлых счастливых дней, не просто больно. Это совсем невыносимо. И Аня, видимо, это чувство разделяет, потому что соглашается легко и быстро и ни о чём не спрашивает. Она вообще больше не разговаривает. Она, кажется, совсем потерялась.

Но вытащить её у Серёжи не получается. Он не может ощутить даже себя. О чём тогда вообще думать?