Рыло (джен)

Глава пятая, в коей рыло появляется в питейном заведении и доводит хозяина оного до банкротства.

Плотник Агафон ДопотолкОв был непомерно долговяз и столь же непомерно худ. В плотницкой артели при виде него начинали распевать песенку:

«Агафон Допотолков

Три аршина семь вершков,

Агафонова башка

Достаёт до потолка!»

Герой сей дразнилки, едва заслышав её, приходил в неистовое буйство и кидался ловить певцов по всей мастерской; те же, спасаясь, пускались врассыпную с диким хохотом к вящей радости юных помощников.

Но не ростом своим и не дурным характером был славен Допотолков, а приверженностью ко греху пиянства. Грех сей был в нём так силён, что порою Агафон не мог дотерпеть до вечера и шёл в кабак уже с утра. Нетрудно догадаться, что плотником он был, несмотря на свои дурные привычки, непревзойдённым — за то и держали его в артели, иначе бы давно выгнали, или, как говорят в народе, попёрли, ибо в пьяном виде он был невыносим, а в трезвом его никогда не видели.

И вот однажды сей трудяга зашёл, по своему обыкновению, в кабак с целью развеяться от тяжких дум. Время было не то чтобы раннее, но и не сказать чтобы позднее — одним словом, середина дня. По мнению Агафона, самое подходящее время для возлияний.

В кабаке «Три ложки» народу набилось уже порядочно — многие разделяли Агафоновы взгляды на жизнь и считали, что принятие на грудь пары-другой рюмок не стоит откладывать на вечер, посему у кабатчика и его работников дел хватало.

Дух в кабаке стоял мощный. Помимо винных паров, здесь прочно обосновался табачный дым, конский запах от извозничьего платья, амбре от сапогов, помнящих нашествие Наполеона и с тех пор не мытых, равно как и ноги, на которых эти сапоги сидели… Да простит нас читатель за гиперболу! Знамо дело, мало кто из живших в те неспокойные времена дотянул до сей поры, и уж наверное никто из этих долгожителей не пришёл бы пить в кабак, оберегая своё здоровье от его тлетворного влияния, но сапожный дух был столь силён, что мы не удержались от гротеска. Также несло перегаром, гнилыми зубами, дёгтем и подгоревшим салом. В эту симфонию тонкой ноткой вливались французские ароматы, коими были надушены случайные посетители из благородного сословия, бог знает какими судьбами забредшие в кабак.

В заведении всегда было темно, а особенно — днём. Ночью хотя бы зажигали керосиновые лампы и свечи в канделябрах, а днём такое расточительство не полагалось. Окна же, закопчённые и запотевшие, со своей задачей не справлялись ввиду малых размеров и хронической немытости. Жена кабатчика вооружалась тряпкой лишь раз в году, пред Пасхою, в остальные же дни оконное стекло почти не отличалось от деревянной стены.

Входя в питейное заведение, Агафон, по обыкновению, стукнулся лбом о косяк и выругался. Посетители встретили его дружным хохотом. Агафон обвёл их мрачным взглядом, думая, кому бы дать в морду, но тут к нему подскочил кабатчик и живо спросил, предотвращая зарождающуюся бучу:

— Чего изволите?

— Водки штоф, — пробурчал Агафон, — да яичницу. — И уселся на свободное место за угол стола, примкнув к уже захмелевшей компании знакомых.

— А что, Агафон, всю работу на сегодня ты уже сделал, поди? — подковырнул его Федул Орепьёв, тоже любитель спиртного и частый Агафонов собутыльник, которому по дружбе, бывалоча, доставалась от Агафона халявная рюмка, а иногда и зуботычина.

— Тебе-то какое дело? — угрюмо отвечал Допотолков. — Ты, Орепей, в тарелку свою гляди, а не по сторонам. А то ведь недолго и муху проглотить.

Орепьёв загоготал, а с ним и прочие собутыльники. Тут кабатчик поднёс Агафону водку, а следом и тарелку с шипящею яичницею, и тот принялся за дело. Хлопнув водки, он ковырнул вилкою сыроватый желток, сдвинул брови и взревел на всё заведение:

— Хозяин! Это за какие мои грехи ты мне яишню подал не прожаренную? Сырая же, как пить дать! Жрать же невозможно!

Тут бы хозяину подбежать и сказать: «Виноват-с! Исправлю сей же миг!» — и был бы казус исчерпан. Но, на беду свою, хозяин об ту минуту находился в погребах и вопля посетителя не слышал, посему к разгневанному Агафону вышла хозяйка — баба крепкая и упитанная, характером бойкая и ничего не боящаяся.

— Это кому это тут наша яичница не по нутру пришлась? — визгливым и пронзительным голосом вопросила она.

— А мне! — гаркнул ничего не подозревающий Агафон. — Не яишня, а толокно какое-то, прости господи. С одной стороны сырая, с другой подгорела — куда это годится?

— Это где это ты тут подгорелки нашёл? — взбеленилась кабатчица и начала колупать спорное блюдо Агафоновой вилкой. — Превосходная яичница! Такую и царям подавать не зазорно! А что на вашего брата не угодишь, нашей вины тут нетути! Не нравится наше заведение — ходите к Ивашке Носатому. У него завсегда щи прокислые да мухи в квасу.

— Это с чего это у нас щи прокислые? — возмущённо завопил Ивашкин помощник, случайно заглянувший в «Три ложки». — Язык бы прикусила, окаянная баба! А то я тя живо за косы оттаскаю, чтоб лишнего не молола.

— Убивают! — завизжала кабатчица и схватилась за голову.

— Да заткнись ты, глупая баба! — гаркнул Агафон. — Тащи мне нормальную яичницу, а энтую отраву муженьку своему скармливай.

— Это я глупая? — с побагровевшим от гнева лицом взъярилась кабатчица. — Агафон Допотолков, три аршина семь вершков!

Агафон, услышав обидную дразнилку, потерял над собою управление и кинулся к кабатчице с намерением воплотить в жизнь планы Ивашкина помощника, то есть, оттаскать бабу за косы, а она, не будь дура, пустилась наутёк вокруг стола под дружный хохот честной компании.

— Что за шум, а драки нет? — крикнул кабатчик, вернувшись из погреба с шестью бутылками вина в руках, но ему тут же прилетело яичницей в рожу, на его счастье, уже остывшею. Кто пулял, осталось неведомо.

Тут завязалась такая заваруха, что стены заходили ходуном. Летали тарелки, опрокидывались столы, трещали стулья, звенело битое стекло, и всё это сопровождалось отборной бранью. Кабатчица, выбравшись в безопасное место, оглушительно причитала и убивалась так, словно настал конец света.

Подобные явления случались в кабаке каждую неделю, так что ничего нового ни хозяева, ни гости не увидели, но все вели себя так, будто произошло нечто неслыханное. За околоточным уже послали, и появление оного должно было стать завершающим аккордом сего концерта, но сегодня судьба распорядилась иначе.

В тот знаменательный момент, когда помощник Ивашки Носатого (именуемого не за глаза, а в лицо Иваном Терентьичем) пытался сквозь дыру в столешнице выкарабкаться из-под дерущихся Федьки Тяпкина и Фрола Непропивайлы, мутузящих друг друга почём зря, а хозяин кабака, покрытый сырой яичницею, ровно античною маской, горстями сгребал и собирал в умывальный таз жалкие остатки вина из разбитых в суматохе бутылок, — в потолке что-то затрещало, да так громко, что все разом замерли и посмотрели вверх: одни, думая, что пришла кара небесная, а другие в страхе быть раздавленными рухнувшей крышей.

В середине потолка, на месте, предназначенном для люстры, которую кабатчик так и не удосужился нацепить — считая, видимо, что канделябров и керосиновых ламп достаточно — торчало огромное шевелящееся рыло.

— Батюшки светы, — прошептала кабатчица и перекрестилась.

Все замерли, оторопев, и немудено: никто никогда не видал рыла таких размеров, да ещё и в потолке. А оно, хрюкнув, икнув, чихнув и рыгнув, ясно и отчётливо произнесло:

— Разве это кабак? Вонь, пыль и грязища, и готовить ни черта не умеете. И ходят в вашу икаловку одни дураки да забулдыги, а нормальных людей сюда калачом не заманишь. Тьфу.

Рыло плюнуло, попав в помойное ведро, и исчезло, оставив дыру на чердак. Ох и гвалт поднялся в ту минуту! Если и до того в «Трёх ложках» было шумно, то после появления рыла началась нечто совсем уж невообразимое.

— Мало того, что вы яишню жарить не умеете, так у вас из потолка ещё и рыла лезут! — орал Допотолков, прокладывая себе кулаками путь к двери. — Ноги моей тут больше не будет! Чай, не единый кабак в городе.

— А и вали, скатертью дорожка! — вопила кабатчица. — Без тебя, дурака, токмо спокойней будет.

— Это у вас-то, матушка, спокойней будет? — прошамкал благородного вида пожилой господин, благоухающий французскою туалетною водою из Колона. — Да у вас из потолка рыла лезут! Добро бы ещё из стены, а то аж из потолка! Ужо лучше я в культурном заведении Ивана Терентьича пропущу рюмку-другую, чем в вашей, как ОНО сказало, икаловке.

— Это было недоразумение! Больше никаких рыл не будет! — старался перекричать всех кабатчик, срывая горло. — Всем бесплатная яичница! Не расходитесь…

Но перешороханный народ валил валом в двери, спеша покинуть потерявшие репутацию «Три ложки». Опрокинув подоспевшего околоточного, толпа устремилась на соседнюю улицу в питейную Ивашки Носатого, который в тот день озолотился. Околоточный же отряхнул пыль, потёр бока и шагнул под тёмные своды опустевшего заведения, где имел долгий и утомительный разговор с хозяевами. После того разговору его первым побуждением было отправить обоих в жёлтый дом, и лишь многочисленные свидетельства очевидцев рыла удержали его от этого действия.