Принцип Снегиря (джен)

Небо над крышами города было до голубизны красивым. Глубоким, с белоснежной проседью, гигантскими клочьями рассеянной по всему небосводу. Алёшка Самойлов долго на него смотрел, застряв посреди улицы. Мимо шли люди, не обращая на него внимания.

Рука дёрнулась, сама потянулась к рёбрам-прутьям грудной клетки. Но ничего не нашла кроме этих самых прутьев, да форменной рубашки под чёрной ветровкой. Какое-то время хватая пальцами воздух, Алёшка опомнился и опустил голову в капюшоне, чтобы поглядеть на собственную руку, почему-то решившую вдруг пожить своей жизнью.

Но что рука вдруг захотела схватить? Сердце?

Или что-нибудь, что грузом должно было висеть на шее, но по какой-то причине не висело?

Пыхнув носом, Алёшка потоптался для приличия на месте, а затем двинулся вперёд, стараясь не поднимать глаз на небосвод — а то ещё засмотрится. Тяжёленький рюкзак за спиной напоминал, что пора бы уже поторопиться в школу.

…— Си-инус квадрат а-альфа плюс ко-осинус квадрат альфа ра-авно… — специально тянул голосом Аристарх Григорьевич, их учитель алгебры.

— Едини-и-ице, — нестройным хором отвечал класс.

Осторожно открыв дверь, Алёшка пригнулся, прокравшись к последней парте, за которой его уже ждал сосед. Обычно Аристарх Григорьевич ничего не говорил опоздавшим, однако Алёшка опоздал серьёзно.

— Самойлов! Ну-ка встать!

Пришлось вставать. Поправив форменный пиджак, Алёшка потоптался на месте, прямо взглянув на Аристарха Григорьевича. Ждал, пока тот что-нибудь скажет.

— Ты почему опять опаздываешь?

— Да он на небо, небось, смотрит… — сказал Васька со странной фамилией Безумцев, улыбаясь. В классе все знали про странную Алёшкину привычку и хихикали над ней.

Стало обидно.

— Ну? Я жду объяснений.

Опустив глаза, Алёшка всё молчал: он никогда никому не врал. Но если и правда сказать, что он смотрел на небо, то все засмеются… Оставалось молчать и ждать, пока Аристарх Григорьевич смилостивится.

Это произошло через несколько секунд:

— Дневник мне на стол. Буду разговаривать с твоим отцом.

Отдавать дневник Алёшке было куда легче, нежели бессильно молчать. Так что, когда мучение кончилось, а Аристарх Григорьевич продолжил дирижировать формулами, Алёшка, вздохнув с облегчением, спрятался за спину необъятной Юли Ярмышевой, сидящей впереди, и достал свою Тетрадь.

Это была не простая тетрадь по какому-нибудь предмету, а самая настоящая Тетрадь с большой буквы. Толстая, помятая, кое-где стёртая, с несколькими наклейками и массой записей внутри. Алёшка в ней даже страницы пронумеровал, высмотрев в Интернете красивый узорчатый шрифт и научившись рисовать цифры гелиевой ручкой.

Центром Тетради была Фотография.

Алёшка Самойлов жил с папой.

Когда-то давно у них была и мама — только Алёшка её совсем не помнил. Его папа, Виктор Самойлов, рассказывал, что она была фотографом. Путешествовала по миру и в один день бесследно пропала. Последняя весточка от неё пришла откуда-то из Хельсинки.

Её обыскались, но нигде найти не смогли, а спустя долгое время пришла фотография с её подписью. На плотной бумаге, со зданиями неизвестного города. Это точно была она. Папа в детстве рассказывал, что, получив фотографию, понял, что мама жива и здорова. И где-то путешествует, и когда-нибудь обязательно вернётся. Вот только время шло, Алёшка взрослел, папа всё реже напоминал ему про маму (хотя других женщин в дом не водил), а она так и не объявилась.

Была одна-единственная фотография.

В два раза больше обычной, Фотография изображала залитую солнцем улицу города. Явно не российского, потому что идущие по ней люди были смуглыми. На углу оживлённого перекрёстка стояла большая квадратная башня из белого камня: на ней были часы, но Алёшка точно знал, что это не Биг-Бен. По улице ехало несколько размытых машин, но номера из-за движения невозможно было разглядеть. Часы показывали пятнадцать минут полудня, но солнце точно зашло чуть дальше зенита. Над флюгером дома напротив башни виднелись разноцветные облачка — но Алёшка думал, что это просто какие-то помехи на объективе. Хоть и весьма чёткие. А ещё на тротуаре было несколько людей: женщина в длинном, до земли, халате, и сидящий на ковре посреди бульвара бородатый человек с обезьянкой. Видимо, какой-то артист.

Уголки Фотографии были приклеены кусочками скотча к развороту Тетради. На оставшихся полях были записи, сделанные карандашом. Алёшка пытался рассуждать, какие детали на Фотографии могут подсказать, какая именно это страна, и где искать маму.

Вот только он смотрел на неё уже несколько месяцев подряд, с тех пор, как решил искать — и почти не продвигался. Уроки у них в школе были допоздна, и задавали много, так что у Алёшки толком и не оставалось времени. Приходилось рассматривать на уроках, но нудное гудение учителей обычно только отвлекало…

Мысли и теперь не спешили приходить, так что, взяв в руки голубой карандаш, Алёшка принялся рисовать на одной из страниц Тетради. Нарисовалась девчонка, стоящая на скейтборде, и нарисовалась настолько хорошо, что в неё захотелось поверить. Полюбовавшись получившимся рисунком какое-то время, Алёшка вздохнул.

Может быть, они все тоже кем-то нарисованы?

Запиликала на весь класс дурацкая мелодия: кто-то звонил Аристарху Григорьевичу. Ленка с третьей парты снова принялась подтанцовывать, ей единственной из класса эта мелодия нравилась.

Недовольно прервав диктовку формул, учитель кое-как раскрыл раскладушку кривыми пальцами.

— Да?! — каркнул он оглушительно. — Слушаю!

В трубке начали говорить, и Аристарх Григорьевич, показав классу рукой «сидеть тихо!», вышел, закрыв за собой дверь. Конечно, тишиной и не пахло — все тут же загалдели. Недовольно поглядев по сторонам, Алёшка нахмурился, уставившись на Фотографию. Но куда там — окружающий шум перекрикивал даже мысли. Поэтому, отведя глаза от Тетради, он стал смотреть на одноклассников.

Все они были шумные, крикливые и весёлые. И ещё какие-то такие, Алёшка мечтал когда-нибудь дать точное определение всем им. Хотя сомневался, что такое слово существует. Обозначающее, например, то, что каждый из них на самом деле тихий и спокойный (хотя некоторые наоборот громкие и резкие), а когда все они собираются в один класс, их особенности будто бы обостряются, и тот, кто был тихим, становится в два раза тише, а тот, кто был громким — в два раза громче.

Но ведь такого слова нет?

А ещё каждый из них умел что-то потрясающее. Или наоборот, как-то потрясающе что-нибудь не умел. К примеру, если кто-то прятался за спиной Юли Ярмышевой (удачно сидящей за партой перед Алёшкой), то его становилось решительно невозможно заметить. Он становился невидим для окружающих. Дима с обычной фамилией Петров носил очки и обладал способностью быстро привлекать чужое внимание. Стоило ему обратиться ко всему сразу, так любая толпа замолкала и начинала внимать ему. Взамен этого Дима очень плохо видел. А руки сидящего за первой партой Кольки Шнурова могли всё, что угодно, превратить в самолётик, который очень долго и высоко летал. Ходили слухи, что он когда-то превратил в самолётик мальчика, который его достал (хотя они были ничем не подтверждены).

— Эй, Снегирь, что там у тебя?! — сидящий сзади Витька Озеров, постоянно донимавший Алёшку подлым прозвищем (из-за его прошлой фамилии — Снегирёв, — о которой каким-то образом все знали), начал толкать его в спину. — Что ты достал, покажи! Ну покажи, Снегирь!

Алёшка весь съёжился, поспешно захлопнул Тетрадь и потянулся к сумке, чтобы убрать её… Длинная и цепкая рука Витьки схватила её раньше. Алёшка молча вцепился в Тетрадь изо всех сил, потянул её на себя, при этом боясь, что порвёт. Это не игрушки! — твердилось в голове, ведь это и правда были не игрушки, которыми можно было разбрасываться, или даже делиться…

Бесполезно: взявшись за что-то, Витька всегда присваивал это себе.

— Ха, Снегирь девочек рисует!!! — огласил Витька на весь класс, и прежде чем Алёшка смог что-то сделать, он швырнул Тетрадь через его голову.

Страницы опасно зашелестели в воздухе, так что Алёшке на мгновение даже стало страшно.

Тетрадь, как назло, поймал Колька Шнуров.

Алёшка, встав из-за парты, твёрдо двинулся к нему, не совсем понимая, что хочет сделать. Колька Шнуров смотрел на него в упор, поднял Тетрадь в согнутой руке… Взгляд у него был твёрдый, совсем не как в тот момент у Алёшки. Он перепугался на полпути: лишь бы не…

— Ну хватит! Отдай ему! — вступился кто-то из девчонок.

— Ребята, шухер! Идёт!.. — имели в виду учителя.

Алёшка моргнуть не успел, как Тетрадь в пальцах Кольки превратилась в тяжёлый цветастый самолётик.

— Не надо!!! — разнёсся по классу его крик.

Но самолётик бледно-коричневого цвета покинул пальцы своего создателя и вылетел в открытое окно.

Обида захлестнула Алёшку с головой, и он, подбежав к Кольке, со всей силы стукнул его кулаком по виску. Пока он не успел опомниться, Алёшка рванулся прочь из класса, пробежал мимо Аристарха Григорьевича, не успевшего даже возмутиться (но явно собиравшегося) и побежал вниз. Ему было всё равно на оставленные в классе вещи и портфель, главное — Тетрадь!

Сзади раздавались крики Аристарха Григорьевича. Ну и что, плевать — дневник всё равно уже у него!!!

Только на первом этаже, когда уже было поздно, Алёшка вспомнил, что двери во время уроков закрывались на ключ, так что школу никто не мог покинуть без особого разрешения. И, как назло, вахтёр куда-то отошёл, не попросить! Отчаявшись, Алёшка кинулся к раздевалкам — некоторые из них располагались напротив окон, через которые можно было вылезти. Они иногда так делали.

Воровато оглядевшись по сторонам, Алёшка открыл пластиковое окно, забрался на подоконник, свесил ноги, сквозь штаны почувствовав холодный металл козырька, и спрыгнул на траву. Помчался вдоль школы, ища глазами в небе самолётик, и нашёл его: тот плавно лавировал под облаками, не слишком высоко, но и не собирался снижаться.

Алёшка бежал, задрав голову, так что не смотрел на дорогу — и вскоре с кем-то столкнулся.

— Ай!

Покачнувшись, он удержался на ногах, враждебно уставившись на того, кто встал у него на пути. И обомлел.

Это была девушка чуть постарше него с ярко-голубыми волосами. Одетая в чёрную кожаную куртку и узкие джинсы (кое-где рваные). К ушам тянулись наушники, а в правой руке был настоящий скейтборд — Алёшка о таком только мечтал.

Девчонка и правда выглядела точно так, как он нарисовал в Тетради.

— Ты… — сказал он неуверенно, а затем спросил: — Ты из Тетради взялась?

Тут же он почувствовал себя глупо: люди не могут просто так появляться из Тетради, иначе он бы давным-давно нарисовал маму. Девушка моргнула своими глазами с большими красивыми ресницами. Кажется, не поняла вопроса.

— Нет, я местная. Ты чего на дорогу совсем не смотришь?

Алёшка указал взглядом на улетающий самолётик-Тетрадь. Девушка повернула голову и проследила его взглядом.

— Что?

— Мне он нужен.

— Зачем? Пускай летит, вон как здорово.

— Это кое-что важное для меня.

Девушка отчего-то сильно нахмурилась. Сунула руку в сумку на длинной лямке, висящую на поясе, и вынула оттуда кожаную пилотскую шапку — с очками и лямками. Алёшка изумлённо поднял брови: он всегда мечтал о такой. Но ему девушка не предложила: надела сама и бросила скейтборд на асфальт. Тот глухо стукнул колёсами.

Девушка встала на него, затягивая лямки под подбородком. Управившись, она повозилась с плеером, в который были воткнуты наушники…

— Ладно. Одна полоска осталась…

— Что ты собираешься делать? — спросил Алёшка.

Девушка взглянула на него, надевая на глаза пилотские очки.

— Я взлечу и его достану, — отрезала она, затыкая уши. Встала обеими ногами на скейтборд, согнула колени…

Большой взрыв жёлто-радужной пыли взвился из-под колёс: доска подняла девушку в воздух. Ловко изогнувшись, та проехала по стене школы — прямо между окнами! — набирая скорость, а затем взвилась в небо, оставив за собой дугу разноцветной пыли.

«Долетит или нет?!» — с волнением подумал Алёшка. А ещё подумал о том, что если она будет падать, то ему придётся её ловить…

Но скейтбордистка не собиралась падать: словно истребитель, она летела за самолётиком-Тетрадью, почти что скрывшимся за ветвями деревьев. Нагнав в считанные мгновения — куда аэроплану до истребителя! — она легко поймала его, вытянув правую руку, затем обогнула деревья (радужный нимб округлил паутину ветвей) и пошла на снижение. Встречные потоки воздуха развевали её голубые волосы, торчащие из-под пилотской шапки…

Ближе к земле девушка встала на скейтборде на одну ногу, расправила руки, как пикирующая цапля. И когда до земли оставалось меньше метра, она спрыгнула! Приземлилась на асфальт (подошвы чихнули быстрыми разноцветными искорками) и ловко ухватила скейтборд, уже лишившийся какой бы то ни было тяги.

Самолётик в правой руке она встряхнула — так что он снова превратился в Тетрадь. Радостно схватив, Алёшка прижал её к груди.

— Спасибо!

Девушка улыбнулась, слегка оскалив зубы, и стянула шапку с головы.

— Ох… — она взглянула на Алёшку. — Да ты весь в пыли…

Тот оглядел себя и охнул: на нём и правда была разноцветная красивая пыль, осевшая от взрыва скейтборда.

— Извиняй, она быстро стирается… Вот так! — сказав это, девушка хлопнула Алёшку по плечу. Радужную пыль как ветром сдуло. Его форма снова была чистой, даже чище, чем раньше.

Алёшка чихнул.

— Будь здоров…

— Угу… Как тебя зовут? Ты лётчица?

— Не-е, русская. Катя я. А ты?

— Алексей. Рад познакомиться.

Катя взяла скейтборд под правую руку, и они пошли вдоль школы. Алёшка иногда бросал взгляд на небо, но радужные облака, оставленные Катей, быстро рассеивались.

— И как твоя тетрадь оказалась в таком виде? — спросила она, убрав в сумку шапку пилота.

— Да это парень из нашего класса… Он всё превращает в самолётики. Вот и вышло…

— Ничего себе. А как твоя тетрадь у него оказалась?

Алёшке стало неловко, но вкратце он рассказал о том, что его задирали, упустив из виду лишние детали и мелкие подробности. Кате, судя по её виду, можно было доверять — и Алёшка сам не заметил, как рассказал ей про Фотографию, скрытую в Тетради.

— А-а, так Тетрадь с большой буквы пишется?

— Угу. В общем… Это очень важная для меня вещь. Спасибо, что достала.

— Да не за что…

— А как ты это делаешь? Ну… летаешь.

— Да очень просто. Мне главное — настроиться хорошенько и включить музыку на всю громкость. Если в плеере хватает полосок, то скейт только так взлетит.

— А от того, какая музыка, что-нибудь зависит?

— Конечно! «Дункан» не летает под грустную и тоскливую музыку. Блюз тоже не любит. Так что мелодия должна быть такая, чтобы вжжжу-у-ух! — и Катя показала рукой какой-то невероятно широкий и резкий жест.

Она всё больше нравилась Алёшке, хотя он не мог это ничем себе объяснить. С ней было легко и просто, не приходилось ничего выдумывать и воображать. Они, кстати, стояли перед входом в школу. Двери всё равно были закрыты, так что Алёшка не спешил — урок кончится не скоро.

— «Дункан»? Это твой скейтборд?

— Да! — и Катя гордо подняла голову. Улыбалась она не как все: с искоркой задора и щепоткой уверенности.

На мгновение Алёшка подумал о том, чтобы показать ей Тетрадь… но не решился: всё-таки нельзя так с бухты-барахты доверять человеку просто потому, что его скейтборд высекает радугу и называется «Дункан», как корабль из книжки «Дети капитана Гранта».

— Ладно… Я поехала. Бывай, Алёшка! — хлопнув его рукой по плечу (снова на секундочку брызнули радужные искры), Катя вскочила на скейтборд и, набрав скорость, унеслась прочь, ловко поворачивая и скользя по асфальту. Колёса дребезжали, но вскоре затихли.

— Пока…

Зачем-то раскрыв посередине до сих пор сжатую в руках Тетрадь, Алёшка ещё раз поглядел на Фотографию.

Он не нашёл ничего нового кроме…

Алёшка изумлённо ахнул: те самые облачка над флюгером были точь-в-точь как те, что только что рисовала в небе Катя!

Он собирался уже бежать следом за ней, когда понял, что не знает, в каком направлении она уехала.

Возвращаться в школу было страшно: мало того, что Аристарх Григорьевич наверняка сейчас намеревался очень сильно кричать на него, так ещё и Колька Шнуров был зол. Алёшка боялся, что он и его может превратить в бумажный самолётик. Что если все эти рассказы были правдой? Как он тогда отцу покажется?

Делать было нечего: он вернулся к окну, из которого вылез, подтянулся и вкарабкался в раздевалку. Отдышался — подтягивания всегда тяжело ему давались. Отряхнул сменную обувь, на всякий случай похлопал себя по спине, чтобы избавиться от радужной пыли и… встретился глазами с директрисой, стоящей прямо напротив двери.

Вся Алёшкина душа вмиг ушла в пятки.

— Здравствуйте…

— Ко мне в кабинет, — железно приказала директриса тоном, не терпящим возражений.

С каждым шагом в сторону директорского кабинета Алёшке становилось всё страшнее и неуютнее. Хотелось, чтобы это поскорее закончилось, но чем больше он думал о том, что, скорее всего, в школу вызовут отца, тем тяжелее становился груз на его сердце. Алёшка не хотел беспокоить папу, у которого и так были сложности на работе. И за то, что так глупо попался на месте преступления, было невероятно стыдно, и всё это наваливалось тяжёлой липкой кашей… Подумав так, Алёшка вспомнил, что с утра ничего не ел. Хотя и прошёл только один урок.

Несколько раз он уже бывал в директорском кабинете, но это был первый раз, когда его вели туда за провинность.

На мягком диване возле коридора, к удивлению Алёшки, сидел недовольный и хмурый Колька Шнуров, глядящий в какую-то незримую точку так сердито, будто желал сжечь её дотла… либо превратить в самолётик и сжечь его. Алёшка окончательно перепугался и похолодел. Нервно сглотнув, он остановился поодаль.

— Ждите, — холодно сказала директриса им обоим, и зашла в кабинет, закрыв за собой дверь.

Повисла гробовая звенящая тишина. Из классов поодаль звучали голоса.

Колька Шнуров поднял глаза и молча посмотрел на Алёшку. На лице его не было ни синяка, ни крови — кажется, вообще не досталось. Алёшка отвёл глаза в сторону, будто бы любуясь видом за окном.

— Придурок, — тихо сказал Колька.

Прозвучало это не зло и не раздосадовано, а как-то обиженно. Алёшке на секунду даже стало его жаль, пока он не вспомнил, что это Колька превратил его Тетрадь в самолётик.

— Ты сам… сделал это.

— А бить-то было зачем? Он бы вернулся. А теперь нам обоим влетит.

— Что значит — вернулся бы? — удивился Алёшка, делая шаг вперёд.

— То и значит. Они всегда ко мне возвращаются. И никого я ни во что не превращал. Придурок, — повторил Колька.

Теперь Алёшке стало по-настоящему стыдно, хоть и без особой на то причины — всё-таки Колька правда был сам виноват в том, что запустил его Тетрадь из окна.

— Это очень важная Тетрадь, — объяснил Алёшка. — Мне ни в коем случае нельзя терять её.

Колька ничего не ответил, только продолжал хмуро глядеть перед собой.

Позвав их к себе в кабинет, Директриса — полного имени которой не знали ни Алёшка, ни Колька, — долго отчитывала их за срыв урока и нарушение порядка в школе. Подлый Безумцев наябедничал на Шнурова, что тот бросает самолётики из окна, а Алёшку застала за влезанием в окно школы сама Директриса. Так что оба провинившихся теперь стояли рядом и выслушивали нудные лекции седой женщины с надменными глазами.

Пока она твердила о том, что раньше ученики были послушнее, а трава зеленее, Алёшка иногда глядел на неё, потом на часы, а потом — на деревья за окном. И хоть сейчас стоял сухой от снега апрель, и листва, как таковая, только начинала появляться, ему не верилось, что раньше она была ещё зеленее, чем случается сейчас. Неужели, всему виной выхлопные газы или глобальное потепление? Алёшка вспомнил, в какие зелёные кусты он въехал на велосипеде прошлым летом, и как отдирал от одежды репейник, и как жглась затаившаяся в глубине куста крапива. Даже это воспоминание было настолько зелёным, что в глазах мутнело, а коленки начинали чесаться. Неужели, думал Алёшка, раньше было ещё зеленее?

Иногда он бросал взгляд на книжные шкафы, где за стеклом стояло в ряд несколько толстых чёрных томов с таинственным названием «Как стать директором школы (для чайников)». Алёшка быстро нарисовал в голове класс, где за партами сидело множество чайников. И тут же потряс головой: такие глупости были странными даже для него.

— А ты не можешь Директрису в самолётик превратить? — спросил он Кольку шёпотом. Директриса была настолько занята нотациями и поучениями, что ничего не замечала.

— Не могу. Люди не самолётики. Тебе надо — ты и превращай.

— А во что?

— Не знаю. Давай в пирата.

— А как?

— Тебе виднее.

Незаметно от Директрисы, не прекращающей болтать ни на минуту, Алёшка достал из сумки Тетрадь. Открыл в ней чистый лист и карандашом — красным! — быстро нарисовал Директрису, какой он её видел. Получилось очень похоже: надменный взгляд, острые очки, строгий костюм и причёска с сединкой.

— Ну и чего? — спросил Колька нетерпеливо. — Самая обычная директриса, нисколько не пират.

— И вот когда нас посвятили в пионеры, тогда мы…

— Ну ла-а-дно… — вздохнул Алёшка, и к готовому рисунку Директрисы пририсовал пиратскую треуголку с черепом, попугая и повязку на глаз. Вышло очень даже здорово…

— Свистать всех наверх, сухопутные кр-р-рысы!!! — рявкнула Директриса, топнув деревянной ногой по полу, и сверкнув одним глазом. — Это что за безобр-р-разие?! Отца на бор-р-рт немедленно!!!

— Немедленно! Немедленно! — вторил противным голосом попугай, сидящий на жёрдочке возле стола.

Раздался сильный хлопок — и в один момент исчезли и треуголка, и повязка на глаз, а Директриса выглядела ещё более разъярённой, чем раньше.

— Похоже, разговоры на вас не действуют, молодые люди! Я позвоню вашим родителям, и прямо при вас выскажу им всё, что следует! Оба остаётесь в школе до второй смены!

— Но мой папа до вечера на работе… — сказал Алёшка.

— Значит, будешь сидеть здесь до вечера, — отрезала Директриса. Подошла и выхватила у него из рук Тетрадь.

— Отдайте!!!

— А это безобразие останется у меня. Как залог того, что ты не сбежишь. Я передам это только твоему отцу. Звони ему, пусть забирает.

В школе Директриса была олицетворением закона, и спорить с ней было бессмысленно.

— Теперь точно не отделаемся… — с сожалением сказал Алёшка, когда их выдворили из кабинета. Он готов был разреветься от обиды, но еле сдерживался, потому что был в школе.

Но, на его удивление, теперь Колька был доволен — он почти что улыбался.

— Здорово ты её в пирата!..

— Да, но Тетрадь теперь у неё! И отцу звонить не хочется… Слушай, мы ведь тут оба не виноваты! — сказал Алёшка, подумав про себя, что Колька, конечно, немного всё-таки виноват, но и он сам во время урока в окна первого этажа сигал туда и обратно… — Тогда зачем нас наказывать, если мы оба не виноваты?

— Ну и к чему ты клонишь?

— Давай просто никому ничего не будем говорить.

— А Директриса как же? Она-то не забудет.

— Давай просто украдём Тетрадь.

— А потом?

— А потом я как-нибудь сделаю так, чтобы… — и Алёшка задумался, как именно ему следует сделать «чтобы». Колька подождал какое-то время, а потом спросил:

— Как?

— Я не знаю! Но я не хочу зря звать папу. Да и ты, наверное, тоже?

Колька поморщился.

— Мой-то всыплет мне ремнём будь здоров…

Если бы только, подумал Алёшка, подлый Витька Озеров не задумал украсть у него Тетрадь, ничего бы не случилось! Может, с помощью Тетради получится перемотать время и сделать так, чтобы ничего не произошло?

«А что бы было, если бы я оказался в прошлом?» — задумался Алёшка, глядя в школьный потолок.

Он бы точно не стал засматриваться на небо перед школой, и не опоздал бы на урок. Так его дневник никогда бы не оказался на столе Аристарха Георгиевича. И он бы не стал доставать Тетрадь на уроке, поэтому Витька Озеров не выдернул бы её у него из рук. Дальше мысли неслись, обгоняя друг друга: урок бы прошёл спокойно, Алёшка, может быть, даже ответил бы на вопросы учителя. Никто бы не стал запускать Тетрадь в окно, и Кате не пришлось бы доставать её…

Подождите-ка.

Алёшка нахмурил брови над переносицей. Ведь получается так, что, если бы он не потерял Тетрадь — не познакомился бы с Катей и не увидел бы, как она летает, не придал бы значения разноцветным облакам на Фотографии, и с Колькой Шнуровым так запросто не поговорил бы… Эти мысли поставили Алёшку в самый настоящий тупик. Что же это получается? Получается, что-то, что Колька выкинул Тетрадь в окно класса… это даже хорошо? Нет, что же в этом хорошего?

На уроке литературы, где читали «Тараса Бульбу», и на последующей геометрии Алёшка всё думал о том, как можно выкрасть Тетрадь из кабинета подлой Директрисы. Вот только кабинет наверняка охраняется её попугаем, который будет кричать при обнаружении посторонних. Да и вообще всякие кабинеты Алёшку всегда настораживали. Что-то было в них зловещее и нехорошее. Будь сам Алёшка директором школы, он бы никогда не стал запираться ото всех в кабинете, а соединил бы его с учительской. Так, глядишь, и веселее бы было. Он бы сидел за столом до самого вечера, читал бы какие-нибудь директорские книги и иногда звонил бы в колокол, обозначающий начала и концы уроков…

Наверное, сидящая у себя в покоях Директриса этим и занимается?..