Принцип Снегиря (джен)

У Директрисы обнаружились какие-то важные дела, так что Алёшке с Колькой просто сделали выговор — не очень и строгий. Директриса, судя по всему, куда-то торопилась, иногда прикрикивая на своего попугая, чтобы тот не каркал под руку и больше не просил пиастр (которые Алёшка так ему и не дал, хотя и обещал).

Их даже не стали держать до второй смены, а отпустили пораньше. Из-за этого у Алёшки с души свалился огромный камень. Он ненавидел оставаться в школе на вторую смену. Дело в том, что во время второй смены над школой — особенно в зимнее время — сгущалась неприятная и густая позднота, которую Алёшка ненавидел. Так же, как и старшеклассников, которые под влиянием поздноты ходили чернее тучи и ненавидели всех вокруг.

А в тот день ему удалось избежать поздноты под крышей школы: ловким прыжком сбежав с крыльца, Алёшка помахал на прощание Кольке, остававшемуся кого-то ждать, и отправился домой.

Приключения не желали отпускать его, потому что возле Бархатного перекрёстка Алёшка встретил Воду.

У Воды всё было сложно с именем. По сути, она была Аня по фамилии Водяная. В слове «водяная» удачно были все буквы её имени, только задом наперёд. Поэтому иногда она была то ли Аня, то ли Яна… Водой она была не просто так, из-за фамилии.

Это была аббревиатура, которую сам Алёшка придумал.

«Вечно Опаздывающая Девочка Аня».

— Извини, но мне долго тут придётся стоять, пока ты вспоминаешь моё имя? — спросила Вода, перескакивая с одной ноги на другую. — Я опять опаздываю!

Это было совсем не удивительно.

— Так чего ты не торопишься? — спросил Алёшка, остановившись.

Вода отчего-то недовольно надула щёки.

— Дань приличия! Просто захотела поздороваться с тобой. У тебя случайно нет средства, чтобы не опаздывать?

Алёшка опешил: с чего это, интересно, Вода взяла, что у него от всего есть средства? Он почесал затылок, уже собравшись отказаться, но потом подумал, что, наверное, неплохо было бы помочь Воде, чтобы хоть в этот раз она не опоздала.

— А какое тебе нужно? Какие-то таблетки или…

Вода помотала головой с косичками.

— У меня на любые лекарства жуткая аллергия. Вот если газировку!

— Газировка вредная, — отрезал Алёшка. Руки его сами собой сняли с плеч портфель и извлекли из него Тетрадь с карандашом. — Сейчас подумаем, что можно сделать. Подожди немного, пожалуйста.

— Эт с радостью, — простодушно согласилась Вода, перестав скакать с ноги на ногу. Алёшка, подумал, что, наверное, именно из-за своего простодушия она постоянно и опаздывает.

Алёшке, как назло, ничего толкового не приходило в голову. Он устал после школы, в голове до сих пор шумели отголоски занятий, так что фантазии было не разгуляться. На ум почему-то упорно лезла оставленная кем-то сменная обувь в виде пары мягкий девчоночьих чешек. Нахмурив брови, Алёшка нарисовал в Тетради два красных ботиночка с рисунками звёзд на подошвах. Сверху хотел подписать какое-то название, но придумалось лишь «+10».

…— Они выглядят здорово, — сказала Вода, оценивающе взвешивая в руках пару ботинок. Они были точь-в-точь такие, как нарисовал в Тетради Алёшка. Кажется, она и правда воплощала в жизнь всё, что бы он ни рисовал. — А зачем? Это скороходы?

Алёшка пожал плечами.

— Они должны давать тебе десять дополнительных очков скорости. Наверное.

— Очков? — Вода недовольно насупилась. — Я не люблю компьютерные игры! Я ведь совсем не умею в них играть.

— И не надо. Просто надевай Десяточки и беги со всех ног. И не опоздаешь.

— А они точно мне по размеру?

Поставив два ботинка рядом, Вода немного неуклюже сняла свои потрёпанные кроссовки (мимо прошаркала бабуля с большой грустной собакой на поводке), и надела Десяточки.

— Немного большие, но если зашнуровать… — сказала Вода неопределённо, потоптавшись на месте. Она потуже затянула шнурки, и ботинки действительно пришлись впору.

— А теперь… Беги. А то ты опять опаздываешь, — посоветовал Алёшка.

Вода встала в марафонскую позицию, приготовившись к рывку.

— Стой! — вдруг сказал ей Алёшка. — Твоя сменка…

— Ах да… — вспомнила Вода. Подхватив кроссовки, она бесцеремонно запихала их в портфель и снова встала на исходную позицию.

— Три, два, — зачем-то посчитал Алёшка, — один!

Его чуть не сдуло с места порывом ветра: Вода сорвалась с места как вихрь. Алёшка поглядел ей вслед. Десяточки работали как надо, но имели побочный эффект: каждый раз при столкновении с асфальтом их подошвы оставляли на нём обугленный ровный узор в виде звезды. И ещё так странно грохотали!

Зато теперь опоздание ей точно не грозило.

Удовлетворённый Алёшка поплёлся домой, рассуждая обо всём, что произошло за первую половину дня.

Оказывается, его Тетрадь может воплощать в жизнь всё, что в ней нарисовано! Алёшка многого не мог себе объяснить, но одна не слишком назойливая мысль была ему особенно интересна: почему же он ни капли этому не удивляется?

Но, всерьёз об этом поразмыслив, он пожал плечами, решив, что здесь и думать не о чем. Если что-то есть — значит, это уже есть, а если оно уже есть, то к чему же удивляться и кричать, что его быть не должно? Алёшке такой подход был по душе.

Но вот Тетрадь… Что делать с ней? Около половины листов было исписано мелким текстом — иногда Алёшка использовал её, когда забывал дома учебные тетради, а записать что-то нужно было. Ещё на какой-то части были неаккуратные рисунки, гораздо хуже того, как получилась Катя. Это Алёшку тоже интересовало: где она находилась, пока не была нарисована? Чем занималась, есть ли у неё родители? И как она относится к Фотографии? Неужели, на своём скейтборде она пролетала над городом, где была его мама? И тут же Алёшка вновь задал себе вопрос, который задавал раньше.

Сможет ли он нарисовать то, что приведёт его к маме? Или даже саму маму? Алёшка представил себе эту картину, закрыв глаза. Что он рисует в Тетради маму, и тут же слышит звонок в дверь. А на пороге она. С чемоданом, в котором масса интересных историй. И она обнимает его, и он тоже её обнимает и говорит, что очень скучал. А потом мама с папой тоже обнимаются, целуют друг друга и больше никогда в жизни не ругаются! Мама готовит Алёшке по утрам завтрак, и в шутку ругает папу, а тот в шутку ворчит, но всё равно их обоих любит, уходя на свою работу… И всё сразу же станет хорошо. Так Алёшка думал.

Но что нарисовать, чтобы такое случилось?

Много лет спустя Алёшка узнает, что такое «порталы» и как они работают — но в тот день ему было всего четырнадцать, и познакомиться с порталами как-то не довелось. Что совершенно точно понимал четырнадцатилетний Алёшка — так это то, что с Тетрадью нужно быть аккуратнее. Мало ли чего можно наворотить, а стёрка под рукой не всегда имеется… Тем не менее, мысль вернуть маму не покидала его голову до самого дома.

В небольшой двухкомнатной квартирке стучали ходики. Как только Алёшка закрыл за собой на засов железную дверь, к нему тут же кинулся гладиться толстый серый кот Корсак. Погладив его в знак почтения, Алёшка прошёл в комнату и переоделся.

Две основные комнаты — большая и маленькая — были спаяны в одну, причём путь в маленькую шёл сквозь большую. В большой спал папа, в маленькой Алёшка.

Большая комната была прямоугольной. Книжный шкаф и кровать занимали большую её часть. Боком к окну стоял Алёшкин стол, позади которого был ещё один шкаф, не книжный и поменьше. Вторая часть этого шкафа располагалась у дальней стены напротив стола. Всё — обе части шкафа и стол — были завалены всякой всячиной. Учебники, тетради, какие-то записки, старенький компьютер без игр, кисточки, рисунки, погрызенные карандаши, куски модели линкора «Свитер», рассеянные по всей квартире, А ещё запчасти старинного телефона, который Алёшка нашёл на свалке, приволок домой и разобрал.

Он переоделся, поставил греться воду в чайнике и, пока нашлось время, взял из портфеля Тетрадь и уселся в кресло за столом, задрав ноги. С интересом он смотрел на сделанные рисунки и думал: как же это удивительно! Всё, что он рисует, тут же сбывается! В таком случае — чего бы тогда у Тетради пожелать для себя? На радость Кольке Шнурову он уже превратил Директрису в пиратесcу, помог Жене К. вернуть её Часы, а ещё нарисовал Воде Десяточки, чтобы она не опоздала в школу. Пора бы пожелать что-то и для себя! — решил Алёшка, и подумал о том, что он хочет больше всего.

Конечно же, чтобы мама приехала. Вернулась из своего путешествия, живая и здоровая. Только если она внезапно окажется посреди квартиры — это будет слишком для неё внезапно. «Значит, — подумал Алёшка, — я просто хочу узнать, где она, и вернуть её к папе. Точка. Но как мне это узнать? Может быть, сначала нужно нарисовать что-нибудь попроще…».

Немного подумав, он поглядел на деревянный манекен Генри ростом в четыре ладони, служащий держателем всего, чего бы то ни было. Генри всегда был его молчаливым помощником и другом, и, когда не нужно было, ничего не подсказывал. Чудо из чудес. Алёшка не любил, когда ему что-то кто-то подсказывает, а до всего любил добираться своими мозгами.

В раздумьях он открыл чистый лист и написал на нём:

«П р и в е т.»

Он отложил Тетрадь на стол и сходил налить себе чай. Когда же вернулся — обнаружил вторую запись пониже.

«Ну наконец-то. Здравствуй.»

Алёшка бы удивился… но он не удивился. Только пожал плечами: может быть, это написал какой-нибудь невидимка, присутствующий в комнате, или с ним и вовсе решила поговорить сама Тетрадь. Что тут особенного?

На всякий случай Алёшка сказал в пустоту:

— Если вы невидимый, то подайте знак! Я налью чай. И больше не входите без спроса!

Никто ему не ответил: кажется, невидимка, пишущий в Тетради, пока никто не видит — хотя это, конечно, была та ещё оказия, — был не в настроении разговаривать или пить чай.

Алёшка снова уселся в кресло, поставив огромную кружку с чаем на стол. Задрал под себя ноги, предупредив невидимку:

— Это крайне неудобно, если я вас не вижу. Так что извещайте меня, пожалуйста, как только будете появляться в квартире. Как-нибудь, чтобы я не испугался. Я буду звать вас сэр Смысл, вы не против?

Никто не был против, потому что никто не ответил. Этим Алёшка удовлетворился. И когда сэр Смысл занялся своими невидимыми делами, Алёшка Самойлов вернулся к Тетради, полностью довольный положением дел.

После второй надписи он продолжил переписку:

«Я Алёша. А как зовут вас?»

Наверняка кто-то должен был ответить?

Карандашные буковки всплыли ниже сами собой, образовав строчку гораздо ровнее той, что накарябал Алёшка.

«Я — Тетрадь. Сам ведь знаешь.»

Становилось всё интереснее.

«Рад с вами познакомиться. Могу я задать вам несколько вопросов?»

«Разумеется, пока страница не закончится. Или пока мне не надоест отвечать тебе. Только пожалуйста, не включай при мне компьютеры, и не пытайся говорить со мной рядом со взрослыми.»

Алёшка немного поковырял карандашом в носу, погрыз наконечник с ластиком, думая, что бы сперва спросить. Но прежде, чем он что-то написал, всплыли строчки:

«Имейте совесть, молодой человек! Возьмите другой карандаш, пока я не передумала. Это возмутительно!»

Спешно схватив со стола другой, более-менее чистый и целый карандаш, перепуганный Алёшка аккуратно вывел:

«Извините пожалуйста.»

Видя, что Тетрадь молчит, он задал ей первый вопрос:

«Вы ведь можете делать всё, что угодно?»

Тетрадь надолго задумалась, прежде чем ответить.

«Никто не может делать всё, что угодно, Алёша»

«Вы — волшебная тетрадь?»

«Если тебе будет легче так думать, то да. Волшебная.»

«Вы исполняете желания, да? Сегодня я нарисовал в вас девушку, и тут же её встретил. А потом нарисовал Директрису как пирата, и она превратилась в пирата. А потом…»

«Молодой человек, я не стану исполнять ваши желания, и тем более ваши хамские шалости. Я тебе не джин. Я Тетрадь.»

«А Катю вы придумали?»

«Я не способна никого придумывать. Я ведь просто Тетрадь.»

Почему-то Алёшке подумалось, что Тетрадь точно могла бы быть девчонкой. Ибо с ней совершенно невозможно было вести конструктивный диалог: она постоянно меняла тему или уклонялась от ответов на вопросы.

«А как это получается? Я рисую — и это появляется.»

«Поверь, ты когда-нибудь найдёшь ответ и на этот вопрос. Но я знаю, что тебе не нравится, когда тебе подсказывают.»

«Откуда вы это знаете? Мы знакомы?»

«Так было написано выше.»

Алёшка почесал карандашом макушку, и едва сдержался от того, чтобы снова его погрызть. Вдруг Тетрадь обидится и перестанет отвечать на вопросы? Он решил спросить прямо, и как только сформулировал вопрос, сразу же написал:

«Я могу получить всё, что угодно, только нарисовав это? Скажите, пожалуйста, это важно.»

«Ох, Алёша, у тебя ужасный почерк. Нет, всего ты получить точно не сможешь. Даже нарисовав это.»

«У меня пропала в путешествии мама. Могу ли я вернуть её?»

«Если она жива… Если ты найдёшь способ… То отыщешь её и без моей помощи».

Вчитавшись несколько раз в слова, написанные Тетрадью, Алёшка вдруг почувствовал, как сжалось его сердце. Он быстро захлопнул Тетрадь, положив её на стол и сжался в кресле. Он сидел, какое-то время глядя перед собой, и думал о том, что раньше казалось ему вещью невероятной и немыслимой.

Люди ведь… умирают. И если они умирают, они не возвращаются больше никогда и ни к кому. «Если она жива»…

А если нет?!

Раньше ему это даже в голову не приходило. Он скучал по маме, и он знал, что она где-то путешествует, но если бы кто-то сказал Алёшке, что мама его больше никогда не вернётся из своего путешествия — тот бы рассмеялся. Что за глупости! Его мама — самый сильный и самый ловкий фотограф в мире, она смогла сфотографировать льва, отдыхающего в саване! Эта фотография до сих пор была где-то в папином альбоме.

Алёшка почувствовал, как ему страшно от того, что мама может никогда не вернуться. А ведь они с папой даже не знают, где она и что с ней! А если папа и знает, то он ничего ему не говорит, просто продолжает жить дальше… От отчаяния на глаза даже слёзы навернулись, потому что Алёшка понял, насколько же он бессилен перед такой вещью, как смерть.

Он, вроде бы, видел где-то, что Смерть изображают в балахоне и с косой.

А что, если?..

Алёшке стало по-настоящему страшно. Он открыл Тетрадь на случайной странице и спешно написал:

«Простите, пожалуйста. Просто мне стало страшно. Скажите, я же могу нарисовать то, чего никогда не видел?»

«Ты делаешь это каждый раз, когда рисуешь, глупый. Что же ты хочешь нарисовать?»

«Я хочу встретиться с уважаемой Смертью. Только встретиться и задать вопрос.».

Тетрадь опять долго молчала, прежде чем написать:

«Это очень серьёзное желание, Алёша. И его не исполнить просто так. Следует заплатить какую-то определённую цену. Зачем ты хочешь поговорить с ним? Что ты хочешь спросить?»

«С ним? Смерть ведь…»

«Всё это глупости. Речевые погрешности. Смерть всегда был мужчиной. Сам можешь догадаться, почему. Но что ты хочешь узнать у него?»

«Это касается моей мамы. Я хочу спросить, не забирал ли он её.»

«Это очень опрометчиво, молодой человек. Предупреждаю: немногие, кто видел Смерть вживую, смогли после разговора с ним жить как прежде. Скажи, ты точно хочешь поговорить с ним?»

Страх будто бы тисками сдавливал Алёшку, но тот понимал, что это — самый надёжный способ узнать, жива ли его мама. Всё лучше, чем сидеть и мучить себя. Вернее, не так: лучше помучиться некоторое время, чем страдать в неведении.

«Да. Я ничего не хочу больше, чем этого».

«Я смогу это сделать. Но при одном условии, и ты поймёшь, насколько это серьёзно, когда прочитаешь его. Условие заключается в том, что, когда я исполню это — ты никогда больше не сможешь просить меня о чём-либо для самого себя. Это будет последний твой рисунок, последнее желание. Ты понимаешь это?»

Алёшка вздохнул с облегчением: в тот момент цена за страшный разговор казалась ему ничтожной. А возможно, она такой и была.

«Хорошо. Я согласен. Я ничего больше этого не хочу. Пожалуйста, дайте мне поговорить с ним.»

«Только не мямли, он не любит этого. Хочешь поговорить — нарисуй. И потом обязательно сотри его, иначе не миновать беды.»

Открыв чистый лист бумаги, Алёшка тяжело вздохнул, чувствуя обнимающий его страх. То, что он нарисует, окажется реальностью. И эта реальность может даже убить его. Или что-нибудь ещё хуже. Но если он хочет узнать, где мама… Нет, если он хочет найти её — то ни одно желание не может сравниться с этим!

Взяв толстый грифельный карандаш, Алёшка нарисовал чёрный балахон, костлявую руку и зловещий череп под капюшоном.

…В один момент за окном будто бы сгустились тучи. В комнате стало темно, повеяло могильным холодом. Корсак, никогда не трусивший, вдруг замяукал и убрался под софу. Алёшка закрыл глаза: так ему было легче. Хоть и по-прежнему страшно.

— На дно, — прохрипел посреди комнаты страшный голос, — тихо… Со дна… дико…

Посреди комнаты стоял Смерть — точно такой же, каким его изобразил в Тетради Алёшка. Ростом около двух метров, он взирал на мальчика сверху вниз пустыми глазницами старого-престарого черепа. Костяная рука сжимала длинную, тоже старую, косу.

Затем сделал глубокий вдох.

— Зачем ты, мальчик, захотел встретиться со мной? Тебе ещё рано уходить…

От рокочущего голоса его душа убегала в пятки. Алёшка, перепуганный до чёртиков, еле заставил себя заговорить:

— Простите пожалуйста! З-з-здравствуйте! Я всего лишь хотел спросить у вас… З-з-задать вам… один вопрос.

Чувствуя, как слёзы страха катятся по щекам — он ничего не мог с собой поделать! — дрожащий всем телом Алёшка спросил:

— Вы видели мою маму?! Вы встречались с ней? Самойлова Оксана Михайловна, она фотограф! Скажите, вы… вы забирали её?

— Не-е-ет, — страшно выдохнул Смерть. По спине бежали не мурашки — самый настоящий кладбищенский озноб. — Оксану я ещё не забирал. Она очень смелая…

Смерть зачем-то потянул руку вперёд, к Алёшке, и тот почувствовал, будто вот-вот умрёт от страха. Жуткая костяная ладонь всё приближалась… и наконец одними кончиками ледяных пальцев потрепала его по плечу.

— …под стать сыну…

В комнате снова было светло. Тёплый воздух постепенно наполнял квартиру, за окном светило солнце, а Алёшке казалось, что за несколько секунд он успел поседеть. Он ошеломлённо глядел перед собой туда, где стоял только что Смерть, а затем у него подкосились ноги. Он рухнул на пол, почувствовав, как предательски сильно намокли домашние шорты.