Сердце Скал. Зверь (джен)

1-16 Осенних Ветров, 399 год Круга Скал. Оллария

Тайный Совет собрался в Олларии в первый день Осенних Ветров.

Из девятнадцати человек, входящих в его состав, не было двоих: кансильера (каковая должность оставалась вакантной со времён бегства в Эпинэ опального графа Штанцлера) и Первого маршала Талига, чьего выразительного отсутствия все старались не замечать. Последняя беседа короля с герцогом Окделлом ни для кого не была секретом: Фердинанд II вопил так, что его слышали в обеих приёмных. Слухи гуляли при дворе и быстро выплеснулись на улицы столицы. Однако все также знали, что хлопотами кардинала Сильвестра Алву перевели из казематов Багерлее во Вторую Бастиду — сторожевую башню, расположенную прямо над карцерами.

Король был хмур, зол и молчалив.

Августейшее раздражение особенно пугало отца и сына Гогенлоэ-ур-Адлербергов — геренция и первого камергера. Родичи осуждённого Вальтера Придда, они боялись подвергнуться нависшей над ними опале и вели себя как два затравленных зайца. Вообще, более или менее непринуждённо себя чувствовали только Сильвестр, оба Манрика, государственный секретарь Вейсдорн и представители судебной власти: Генеральный прокурор, Генеральный атторней и свежеиспечённый супрем.

Перед Тайным Советом стояла сложная задача: определить порядок суда над супругой короля. В истории Талига то был первый прецедент: никогда ещё против венценосной особы не устраивался публичный процесс. Посему король пожелал, чтобы высшие сановники государства, рассмотрев обвинения в супружеской измене, назначили меру вины и наказания для августейшей прелюбодейки.

Чтобы открыть Фердинанду дорогу ко второму браку, а главное, чтобы восстановить испорченную репутацию короля-рогоносца, королеву требовалось приговорить к смерти. Но это противоречило кодексам короля Франциска I, сообразуясь с которыми женщин в Талиге не казнили в течение всего царствования династии Олларов.

В этой-то ситуации новый супрем Талига, достопочтенный доктор Питер Гольдштейн, стал козырной картой Сильвестра.

— Господа, мы призваны сегодня его величеством разобрать crimen exceptum, иначе говоря, исключительное преступление, — сказал этот учёный муж, обращаясь к членам Совета. — К таковым относятся ересь, колдовство и государственная измена. Согласно Secundo Phillippi Tertii⁽¹⁾ под государственной изменой разумеются шесть деяний, verbatim et letteratim⁽²⁾, — и супрем процитировал на память: — «если кто-нибудь замышлял или осуществил убийство короля, или его супруги, или их сына и наследника; item, если кто-либо отрицал, или каким либо образом не признавал, или уклонялся от исполнения Акта о Верховенстве, провозглашающего короля главою церкви; item, если кто-нибудь совершил прелюбодеяние с королевой, или с дочерью короля, или с женой его сына и наследника; item, если кто-нибудь поднял войну против короля в его королевстве, или был сторонником врагов короля внутри страны, оказывая им помощь и поддержку в королевстве или вне его; item, если человек подделал Большую или Малую королевскую печать, или королевскую монету, или же привез в королевство фальшивую монету из-за рубежа; item, если человек убил кансильера, тессория, супрема или же любого судью, назначенного для разбора дел, при исполнении их обязанностей».

— Дело королевы Катарины содержит в себе признаки трёх из вышесказанных преступлений, — продолжал законник. — Primo, она виновна в злоумышлении на жизнь короля совместно с покойной герцогиней Ангеликой Придд и её мужем, герцогом Вальтером, кои были изобличены, осуждены и покончили с собой в тюрьме от страха перед заслуженным наказанием (геренций поёжился). Secundo, королева виновна в том, что оказывала поддержку врагам внутри государства, а именно предателю графу Штанцлеру, которому она покровительствовала и бегство которого, весьма возможно, она же и устроила. Tertio, королева виновна в прелюбодеянии, причём неоднократном, ибо расследование показало, что её любовниками были как минимум трое мужчин: покойный граф Джастин Васспард, покойный генерал Феншо-Тримейн и ныне живущий придворный музыкант Оливье Бовэ́н, давший признательные показания в Багерлее.

Имя Рокэ Алвы так и не прозвучало, хотя шёпотом и про себя его называли все.

— Наказанием за государственную измену является poena ultima, то есть смертная казнь, — продолжал супрем, — однако, согласно Trigesimo Tertio Francisci Primi⁽³⁾ женщин, уличённых в преступлении, нельзя отправлять на виселицу или подвергать удушению каким-либо иным способом, а также обезглавливать мечом или топором, забивать камнями или дубиной, сжигать на костре, бросать в кипящую воду, колесовать, четвертовать с помощью лошадей или быков, а также иного тяглового скота или разрывать, привязывая к деревьям; хоронить заживо, сажать на кол, сбрасывать со стен, а также убивать с помощью стрел и копий. Однако, как прекрасно известно любому сведущему человеку, смертная казнь в случае государственной измены заключается не в чём-либо из вышеперечисленного, а в трёх совершенно иных действиях. Id est в волочении, потрошении и свежевании. Волочение знаменует собою бесчестье, оказываемое преступнику; потрошение свидетельствует, что нутро изменника до времени сгнило от его гнусных замыслов и посему должно быть очищено палачом; свежевание применяется, дабы предатель не прятал под личиной пристойности мерзкую свою суть. Как, несомненно, помнят господа советники, второй статут Филиппа III был впервые применён к графу Роже́ Мортма́ру, потомку одного из соратников Франциска I. Упомянутого сеньора проволокли на воловьей шкуре по главным улицам Олларии и под брань толпы доставили в Занху, где палач привязал его к лестнице святого Стефана, вырвал и бросил собакам его внутренности, а затем содрал с него — как говорят, ещё живого — кожу…

— Не предлагаете же вы, — не выдержал Генеральный атторней Флермон (Фердинанд II заметно позеленел), — применить эти давно забытые варварские меры к женщине, к тому же бывшей супругой короля?

— Сей случай, — невозмутимо ответил доктор Гольдштейн, — когда наказание кажется чрезмерно суровым, предусмотрен в первом томе законов Людовика I, capite primo, versu quinto⁽⁴⁾, о чём, разумеется, известно моему высокоучёному собрату Флермону. Вышеназванный пятый параграф гласит: «Если король усматривает, что некий закон является слишком строгим, он может исправить его или смягчить. Ввиду этого любые законы по известным королю соображениям, в силу его власти, могут быть смягчены по причинам только ему известным». А в Ружских хартиях, много более древних, чем законы Людовика I, говорится ещё определённее: «Первая прерогатива короля — милость».

— То есть вы предлагаете его величеству помиловать супругу? — сросил обрадованный отец Урбан, духовник короля и настоятель Собора Святой Октавии.

— Мне кажется, святой отец, — мягко вклинился тессорий, — что господин супрем желает сказать другое…

— Ваше сиятельство правы, — подтвердил доктор Гольдштейн. — Я хочу напомнить господам советникам прецедент из позапрошлого царствования, памятный господину тессорию, очевидно, потому, что он касался его предка… В 299 году Круга Скал тогдашний кансильер Фридрих Манрик был уличён в государственной измене, состоявшей в уклонении от исполнения Акта о Верховенстве (ибо, прожив долгое время послом в Агарисе, он был обманом совращён кардиналами с пути истинного); приговорённый к волочению, потрошению и свежеванию, он был удостоен великой милости, ибо добродетельный и мягкосердечный король заменил требуемую законом мучительную казнь на лёгкую смерть от яда. Именно в связи с этим случаем в свод законов Людовика I был включён вышеупомянутый параграф пятый главы первой. И я прошу обратить внимание господ советников, что казнь с помощью яда также не указана в вышеназванном тридцать третьем статуте Франциска I, что, несомненно, свидетельствует: этот великий государь требовал наказания за преступления, но при этом взывал к милосердию.

Атторней Жослен Флермон жестом выразил полное согласие со сказанным.

— Но всё это, — заметил Генеральный прокурор Орильян, — не решает вопроса о престолонаследии. Пока у его величества есть признанные дети, они имеют законное право на наследие отца. А поелику нельзя утверждать однозначно, что принц и принцессы не являются детьми его величества…

— Позвольте, ваше высокопревосходительство, — почтительно перебил прокурора супрем. — Расследование однозначно установило, что принц Карл и принцесса Анжелика родились в то время, когда супруга короля состояла в прелюбодейной связи с разными мужчинами. Eo ipso⁽⁵⁾ они лишаются своих наследственных прав, так как законность их рождения сомнительна. Возражения могут возникнуть разве только в отношении принцессы Октавии, но, будучи девочкой, она ни в каком случае не наследует престол.

— Однако, — упрямо возразил маркиз Орильян, вероятно, следуя указаниям Алвы, — несмотря на адюльтер королевы, её дети всё же могли быть зачаты от его величества: такая возможность не исключена. А вам известен принцип: in dubio pro reo⁽⁶⁾.

— Сказанные дети не являются обвиняемыми по делу, — учтиво возразил супрем, — а кроме того принципы, действительные для criminum ordinariorum⁽⁷⁾, не действительны и не могут быть действительны для criminum exceptorum⁽⁸⁾. Я полагаю, что судить о законнорождённости своих детей способен только сам его величество.

Фердинанд II встрепенулся.

— Кроме того, — продолжал супрем, — подобный прецедент уже имел место в царствование Фердинанда I.

— Ему тоже изменила жена? — некстати брякнул маркиз де Аленгор, министр флота.

— Случай касался семейства Антраг, — невозмутимо отозвался Гольдштейн. — Было установлено, что графиня Антраг более шести лет имела прелюбодейную с связь неким местным кавалером, причём все её дети родились в течение названных шести лет. Когда факт измены стал известен, граф, её супруг, не пожелал признавать их своими наследниками, и Фердинанд I, этот справедливейший государь, счёл сие желание оправданным. Он издал указ, согласно которому все дети, родившиеся у графини якобы в браке с мужем, объявлялись незаконнорождёнными. Ибо по законам Талига «король может любого, родившегося вне брака, объявить законным, и любого, родившегося в браке, объявить незаконным» согласно Duodecimo…

— Благодарю вас, господин супрем, — оборвал Гольдштейна Фердинанд II. — Господа, что вы посоветуете нам относительно суда?

— Я полагаю, — деликатно произнёс экстерриор Рафиано, — что из соображений приличия суд не стоит проводить в Олларии.

— Здесь не может быть двух мнений, ваше величество, — поддержал его Сильвестр. — Я посоветовал бы перевезти королеву с детьми в Атрэ-Соро́рес, чтобы передать под их опеку вашей досточтимой сестры аббатисы Карлы. Во время процесса ваше величество и судьи вполне могут разместиться в Валансе́нском замке.

В действительности Сильвестр настоял, чтобы королеву с дочерьми перевезли в Атрэ-Сорорес ещё два дня назад.

Аббатство располагалось в пяти хорнах от замка — охотничьего дома короля, полученного им в наследство от родителей. Во времена Эрнани XI здесь находилась эсператистская община Тёмных сестёр — Atrae sorores, по имени которых местность и получила своё название. То был монастырь с суровым уставом, требовавшим отречения, покаяния и участия в делах милосердия. Свергнув Раканов, Франциск I разогнал насельниц, а здание обители с прилегающими обширными угодьями подарил одному из своих рыцарей, Югу Валансену.

Его потомки перестроили монастырь, превратив его в замок, которому дали своё имя. Но сотню лет назад мужская линия Валансенов пресеклась, и поместье отошло обратно короне. Людовик I, любивший мужественные развлечения, оставил Валансен себе: местный лес являлся превосходным охотничьим заповедником.

Сын Людовика, Карл III Толстый, охотился разве что лишь на жареных пулярок и каплунов за обеденным столом. Поэтому Валансенский замок оставался в небрежении, пока король не подарил его своему младшему сыну, принцу Франциску, по случаю его свадьбы с Алисой Дриксенской.

Алиса, воспитанная в лоне эсператизма, была немало шокирована тем, что предки её супруга устроили охотничьи угодья на месте монастыря. Ей взбрело на ум восстановить прежнюю обитель. Франциск II, обожавший жену, посмотрел на эту еретическую затею сквозь пальцы, но кардинал Диомид, несомненно пресёк бы Алисины поползновения, если бы не проблема с наследником. Королева была плодовита, она исправно исполняла династический долг, но увы! У августейшей четы рождались только девочки. Единственный сын умер через две недели после появления на свет, за ним снова родилась девочка, потом начались выкидыши. Алиса была уверена: Создатель не посылает ей кронпринца из-за её вынужденного перехода в олларианство. Ей удалось заразить своей уверенностью и мужа и даже отчасти кардинала Диомида: во всяком случае, он перестал препятствовать богоугодным делам её величества.

Именно в то время Алиса Дриксенская заложила в пяти хорнах от Валансена новое аббатство, которое, как и встарь, стало именоваться Атрэ-Сорорес. Более того: королева дала обет пожертвовать одну из своих дочерей Создателю, сделав её пожизненной аббатисой.

Выбор пал на вторую дочь, принцессу Карлу, толстенькую флегматичную девочку. Она была увезена в Валансен, где и воспитывалась, наблюдая за постройкой аббатства и всех подчинённых ему богоугодных заведений. В двенадцать лет она принесла обеты целомудрия, послушания и служения — от чего, разумеется, за целую хорну разило эсператизмом. Однако всего через несколько месяцев родился её единственный брат — Фердинанд II. Все сочли это знаком, что жертва была угодна Создателю.

К тому моменту кардинал Диомид сообразил все выгоды от Алисиного нововведения. Отныне женщины, обвинявшиеся в тяжких преступлениях — мужеубийстве или детоубийстве — ссылались церковью в Приют Раскаявшихся грешниц, построенный в Атрэ-Сорорес и ставший своего рода монастырём с обширным хозяйством и собственными мастерскими. Девушки, вынужденные нищетой к разврату, также отрабатывали епитимью в аббатстве, причём принцесса покровительствовала их исправлению и браку с мелкими арендаторами, жившими на её землях. Разорившиеся — и не очень — семьи стремились под крыло Карлы, ибо там с них взимался лишь один налог — в пользу аббатства — вместо обычных трёх: церкви, землевладельцу и королю.

Повзрослев, аббатиса обнаружила в себе чисто дедовские энергию и хватку. Тучная и внешне малоподвижная, она быстро забрала в руки всё обширное хозяйство и извлекала немалую выгоду из бегущих к ней за заступничеством бедняков и грешников. Разумеется, ходили глухие сплетни, что в вынужденном целомудрии её утешает казначей, отец Бернар, но сплетни существуют везде и всегда. Богоугодные дела и немалый административный талант создали аббатисе Карле безупречную репутацию.

Вдохновлённая примером предшественницы, королева Катарина также учредила аббатство, посвящённое святой Октавии, но это учреждение теперь казалось чем-то сродни личному её величества борделю.

Не углубляясь в детали, Тайный Совет единогласно постановил: королева Катарина должна быть перевезена в Атрэ-Сорорес как можно скорее. Суд был назначен на 20 Осенних Ветров.

Оставалось самое незначительное: определить наказание для любовников королевы. Поскольку двое из трёх обвиняемых были уже мертвы и никак не могли быть подвергнуты смертной казни, Тайный Совет рекомендовал королю ограничиться знаками немилости в отношении семей. Графу Рокслею приказали ехать в Торку вместе со своим оруженосцем герцогом Приддом, а старому графу Луи Феншо-Тримейну — вернуться в свои имения. Последняя мера превращала в заложники самого младшего, пятого сына графа, Виктора, который должен был через месяц поступить в Лаик. По этому случаю епископу Риссанскому разрешили сопровождать брата, чтобы сразу после отправиться в свою епархию Ла Риссан.

— Кроме того, ваше величество, — пропищал сенескаль Миоссан своим тонким голосом, — умоляю вас как можно скорее собрать Большой Совет, дабы определить опекунов для благородных герцога Окделла, его сестёр, юного графа Васспарда и его братьев.

— Мы соберём Большой Совет ещё до нашего отъезда в Атрэ-Сорорес, — постановил король, вставая.

Сильвестр исподволь добился от короля позволения навестить герцога Алву: «дабы принести его светлости духовное утешение». Пропустив день — второго числа решение Тайного Совета о суде в Атрэ-Сорорес было объявлено в столице — кардинал в скромном экипаже прибыл в Багерлее.

Он застал Алву крепко спящим: герцогу недавно доставили тонкое постельное бельё, и после краткого знакомства с казематом он, вероятно, решил в полной мере насладиться комфортом.

— Не думал, что вы способны спать в середине дня, — заметил кардинал, пока тюремщики с грохотом придвигали к столу тяжёлое тюремное кресло.

— Что поделать! — ответил бесцеремонно разбуженный Ворон. — Прогулок меня лишили, а обед закончился час тому назад. В тюрьме я предпочитаю вести правильный образ жизни. Каковы последние новости, ваше высокопреосвященство?

— А вам не говорят? — спросил Сильвестр, усаживаясь.

Вопрос был риторическим: кардинал отлично знал, что Алву держат в неведении по его приказу.

— Нет. Недавно меня весьма невежливо отправили в каземат, прервав любопытнейшую партию в шахматы, которую я имел с господином Шарнье́. А утром следующего дня без всяких объяснений перевели сюда. Вот и всё, что я знаю. Я, конечно, потребовал к себе коменданта, но то был глас вопиющего в пустыне, ваше высокопреосвященство… Так что происходит в столице? Господин вице-кансильер убедил короля, что оскорбление его особы равно преступлению?

Кардинал хмыкнул.

— Нет. Но вас едва не обвинили в государственной измене из-за ваших шашней с королевой, сын мой.

— Вот как? — небрежно отозвался Алва и потянулся за халатом. — Что же, судя по тому, что в каземате я не задержался, положение дел изменилось к лучшему.

— О да. Я напомнил его величеству, что вы полноправный суверен Кэналлоа и связаны с Талигом только союзным договором. А нам не нужен сейчас раскол в государстве и война на южных границах из-за похождений одного ветреного соберано, — колко вставил Сильвестр. — Кроме того, Генеральный прокурор Орильян не станет поддерживать обвинения против вас.

— Как хорошо иметь своего Генерального прокурора! — сказал Рокэ, со вкусом потягиваясь. — Когда выйду из Багерлее, непременно пошлю ему трюфелей в подарок.

— А меня вы не хотите поблагодарить? — с ехидцей поинтересовался Сильвестр.

— Нет. Моё положение — это ваша вина, ваше высокопреосвященство.

— Моя? Моя вина? — поразился Сильвестр.

— Разумеется. Разве это не вы затеяли бракоразводные интриги против бедняги Фердинанда? Сами виноваты.

— Если бы вы выполнили наш уговор, то сейчас сидели бы в Урготе! — в сердцах бросил кардинал.

— Но я сижу не в Урготе, а в Багерлее, ваше высокопреосвященство, — возразил Алва, вставая с постели.

— Скажите за это спасибо вашему оруженосцу!

Алва на секунду застрял в рукаве халата.

— Моему оруженосцу? При чём здесь он?

— О, спешу вам сообщить: он приехал в Олларию на следующий же день после вашего заключения, — с удовольствием произнёс кардинал, внимательно наблюдая за реакцией Рокэ. — И, должен признаться, сразу бросился вам на выручку, едва узнал, что его монсеньор в тюрьме. Он упросил меня выхлопотать для него аудиенцию у его величества, чтобы просить короля позволить ему разделить ваше заточение. Какая трогательная и великодушная преданность, не правда ли?

— Юноша всегда был излишне впечатлителен, — пробормотал Алва, придвигая второе кресло, чтобы сесть напротив кардинала.

— Чрезвычайно, — согласился Сильвестр, — поскольку во время аудиенции он донёс до сведения короля, что святая мученица Катарина совершенно определённо является вашей любовницей, а заодно и матерью ваших детей, которых король по недоразумению считал своими. Воистину чувствительный юноша! Сцена с вашим участием, которую он лицезрел в будуаре её величества, произвела на него неизгладимое впечатление.

— Надеюсь, её величество довольна, — произнёс Алва, широко зевая. — Именно такого эффекта она и добивалась. А чего вы хотите от меня?

— Помилуйте, Рокэ, чего я могу от вас хотеть? Вы ясно дали мне понять, что не намерены соблюдать моих условий и даже не желаете поблагодарить меня за быстрое избавление от каземата, который вам обеспечил ваш бесценный Окделл. Он, конечно, теперь в отчаянии и готов заключить сделку даже со мной ради спасения вас из узилища. Но проклятые кэналлийцы злы на него как стая закатных кошек. Впрочем, их трудно за это осуждать: слышали бы вы, какая молва ходит по городу! Надеюсь, они не раздерут вашего бывшего оруженосца на части.

Алва лениво приподнял левую бровь:

— Бывшего?

— Да, король освободил его от присяги верности… Как вы понимаете, это означает, что герцогу Окделлу следует назначить нового опекуна. А после его рассказа о ваших похождениях король не склонен доверять вашим обвинениям в адрес нашего уважаемого тессория.

— Не думаю, ваше высокопреосвященство, — заметил Алва, иронически кривя уголки губ, — что вы склонны подарить Манрикам Надор.

— Разумеется нет, — спокойно отозвался Сильвестр, — но вот сам герцог Окделл — другое дело. Я согласен подарить его кому угодно. Не знаю, что такого важного вы в нём усматриваете, но по мне этот Повелитель Глупости сделает всем большое одолжение, если оступится на своих скалах и свернёт себе шею. Конечно, после его чудесного воскресения это будет весьма обидно: нельзя же так пренебрегать милостью Создателя. Только боюсь, что её некому оценить! А как вы думаете, сын мой: жизнь вашего оруженосца чего-нибудь да сто́ит?

— Вы предлагаете мне, — спросил Алва, в упор глядя на кардинала, — выбирать между его жизнью и жизнью королевы?

— Нет, — Сильвестр покачал головой. — Я не предлагаю вам выбрать. Третьего дня королева была осуждена Тайным Советом на казнь за государственную измену.

— Женщин в Талиге не казнят, — возразил Алва.

— Я тоже так полагал, — подхватил кардинал, — но наш новый супрем — очень образованный человек. Поэтому я готов пойти вам навстречу и защитить вашего бывшего оруженосца, если он вам дорог. Но речь идёт о нём и только о нём.

— Я хочу его видеть, — вдруг резко сказал Алва.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что вы не лжёте, ваше высокопреосвященство, — любезно ответил Ворон. — К тому же мне нужно вернуть ему кое-какие… вещи.

— Вы сможете сделать это позднее, — возразил кардинал. — Разумеется, если вы останетесь нейтральны. Раньше я поверил бы вашему слову, — слегка улыбнулся он, — но теперь вы сами вынудили меня к осторожности. Ваш воскресший Окделл будет моим заложником.

— А если маркиз Орильян откажется выдвигать обвинения против королевы? — сощурясь, спросил Алва.

Кардинал возвёл очи горе́.

— Вы меня удивляете, сын мой, — ответил он со вздохом. — Ваш юноша, эта святая простота, полностью убедил короля в факте супружеской измены. Отомстить вам Фердинанд не может, но к жене он больше не вернётся. Её величество скончается в любом случае — или по приговору суда, или не вынеся угрызений совести — уверен, наш супрем пребегнет именно к такой формулировке. Для Талига было бы предпочтительнее, чтобы всё шло по закону. Но, если вы науськаете на короля своих кэналлийцев, скандал примет колоссальные масштабы. И тогда какой-нибудь из ваших же усердных вассалов непременно пристрелит герцога Святая Простота из-за угла или зарежет его ненароком — исключительно из любви к вам. Вам это нравится?

Алва откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза, словно что-то прикидывая.

— Я никогда не думал, — задумчиво проронил он, — что вы настолько кровожадны.

— Кровожаден? — удивился Сильвестр. — Помилуй Создатель, Рокэ, да лично я и пальцем не трону вашего юношу.

— Я говорю о короле, — бросил Алва. — Вы лишили его и жены и наследника.

— Вряд ли бы вы пожелали себе такой жены, — возразил Сильвестр. — А что касается наследника… Увы, единственный наследник Фердинанда II сидит сейчас передо мной, и даю вам слово, Рокэ, я искренне жалею, что это так. Вы способны вывести из себя кого угодно. Чего вы добиваетесь, пытаясь утвердить на престоле распутницу и ублюдка Феншо-Тримейна?

— Я защищаю своего короля, — холодно отрезал Алва. — Я принёс ему присягу, а последствия её нарушения могут быть гораздо серьёзнее, чем вы можете себе представить.

— Короля? — поднял брови Сильвестр. — Не хитрите, Рокэ. Вы защищаете не короля, а свою попавшуюся любовницу, причём делаете это из чисто мужского самолюбия, а не из соображений верности.

— Пусть так, — усмехнулся Алва, приоткрыв глаза. — А почему это задевает вас?

— Потому что я верен Талигу, а вы — только своим постельным обещаниям, — ответил кардинал с горечью. — Вы малодушничаете, чудовищно малодушничаете! Я никогда бы этому не поверил, если б не видел собственными глазами. Вы не хотите брать на себя ответственность, которую я нёс в течение многих десятков лет, и готовы постыдно спихнуть её на слабого, безвольного короля или даже на младенца, которого сделал блуднице самовлюблённый распутник. На что вы рассчитываете? Что после моей смерти всё образуется само собой?

— Законный король Талига Фердинанд, а не я, — холодно отрезал Алва.

— И он им останется, — согласно кивнул Сильвестр. — Но что дальше? Вы думаете, что для вашего удобства всегда найдётся второй Сильвестр? Нет, сын мой. Зато найдутся ызарги, которые будут кишеть у трона и в конце концов устроят здесь междоусобицу и гражданскую войну. Фердинанду нужен поводырь, а Талигу — сильный монарх, который способен провести государство через грядущий Излом. И к моему глубочайшему сожалению, это вы, Рокэ! Я знаю, что вы способны править, но предпочитаете только пить, распутничать и бренчать на гитаре.

— Так ваше высокопреосвященство пришли, чтобы прочитать мне душеспасительную проповедь? — спросил Алва рассеянно.

— Леворукий вас побери, Рокэ!.. — вспылил кардинал. — Если бы в Талиге нашёлся хоть кто-нибудь, способный сравниться с вами, я попросту удавил бы вас сейчас подушкой!..

Алва расхохотался:

— Вы и впрямь неуёмно кровожадны, ваше высокопреосвященство!.. Ну что ж, считайте, что вы устыдили меня. Я готов поторговаться с вами. Если вы оставите в покое Фердинанда и Катарину — какой бы она ни была — а также вернёте мне моего оруженосца я любезно соглашусь отказаться от должности Первого маршала и стать самым усердным из всех кансильеров Талига. Вы довольны?

Сильвестр тяжело поднялся с кресла.

— Смейтесь, сын мой, — сказал он сурово, — смейтесь надо мною. Я вижу, что прискорбно ошибся в вас. Я полагал, что на этом свете вам дорого хоть одно живое существо, помимо вашего чудовищного коня. Но вам безразличны и я, и ваш оруженосец, и даже ваша любовница — безразлично всё, кроме ваших собственных желаний. Прощайте. Я постараюсь устроить новый брак короля и буду молиться, чтобы несчастный государь не оказался бесплоден — на что, увы, определённо указывает распутство Катарины Ариго!

* Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий (Мф., 24:44).

1) Второму статуту Филиппа III.

Вернуться к тексту

2) Дословно и буквально.

Вернуться к тексту

3) Тридцать третьему статуту Франциска I.

Вернуться к тексту

4) В главе первой параграфе пятом.

Вернуться к тексту

5) Тем самым.

Вернуться к тексту

6) В случае сомнения — в пользу обвиняемого.

Вернуться к тексту

7) Обычных преступлений.

Вернуться к тексту

8) Исключительных преступлений.

Вернуться к тексту