Сердце Скал. Зверь (джен)

3

«Только бы он не умер! Не сегодня, Создатель, только не сегодня!» — горячо молился Сильвестр, когда тяжёлая тряская карета, раскачиваясь на удерживающих её ремнях, летела по направлению к Ружскому дворцу. Голова Фердинанда болталась у кардинала на коленях: несчастный король пребывал в полубеспамятном состоянии, но грудь его вздымалась, а на губах то и дело вскипала тонкая пузырящаяся пена. Тессорий, всегда отличавшийся крепкими нервами, старательно зажимал края раны: удар пришёлся в правое подреберье и разворотил жировую прослойку под кожей короля.

Обратный путь занял не больше пятнадцати минут: кучера гнали лошадей не жалея. Они с грохотом и лязгом влетели во двор Ружского дворца, переполошив охрану и дежурных офицеров, до которых ещё не дошла ужасная новость. Графы Ланже и Ауэрберг осторожно вытащили короля наружу, где его тотчас подхватили на руки с десяток гвардейцев. Сильвестр с трудом выбрался следом: только теперь он почувствовал, что его бьёт нервная дрожь. Но расслабляться было некогда: требовалось спасать короля.

— Хирурга! Лекарей! Немедленно пошлите за мэтром Мароном! — распоряжался Сильвестр.

Фердинанда на руках перенесли в Большую опочивальню и уложили на парадное ложе. Камердинер с нюхательной солью в руках пытался привести раненого в чувство. Граф Ауэрберг тем временем распорядился прикрыть двери: придворные всё прибывали и прибывали, и караульные дворца, приёмные, Зал для подачи прошений и Зеркальная галерея с каждой минутой наполнялись людьми.

Фердинанд, наконец, очнулся и заозирался по сторонам. Поняв, куда его перенесли, он, видимо, испытал некоторое облегчение. Из глаз его потекли крупные слёзы: король плакал, как плачут испуганные дети — почти беззвучно, едва всхлипывая; дряблые щёки его намокли, виски влажно заблестели.

— Всё будет хорошо, государь! — утешал его геренций дрожащим голосом. — Вот увидите: всё обойдётся!

Слуги принялись осторожно разоблачать короля, чтобы открыть доступ к ране. Крови вышло не так много: наросты сала на королевском теле препятствовали её истечению.

Спустя десять минут в Большую опочивальню вихрем ворвался мэтр Марон, первый медик, в сопровождении других врачей и их учеников.

Все отступили, освобождая новоприбывшим место. Граф Манрик шёпотом предложил членам Тайного Совета перебраться в соседнюю Малую опочивальню, чтобы обсудить положение дел, но его проигнорировали. Нервное напряжение не способствовало беседам. Геренций с убитым видом упал в кресло; военный министр и министр флота, только что прибывшие, мрачно встали по сторонам холодного камина. Сенескаль, Первый камергер и мажордом хлопотали, пытаясь водворить хоть какое-то подобие порядка в жужжащем, как потревоженный улей, дворце.

Франсуа Марон, склонившись над августейшим пациентом, внимательно исследовал рану с помощью зонда. Несчастный Фердинанд II тонко стонал, продолжая безостановочно плакать. Тем временем камердинер и слуги подтащили поближе стол, на котором ученики лекарей принялись раскладывать инструменты, тазы, ступки, склянки, корпию и бинты.

— Он будет жить? — отрывисто спросил кардинал у Марона.

— Пока трудно сказать, — ответил осторожный врач. — Его величество, по счастью, тучен, и это смягчило удар убийцы. Однако кинжал задел печень и нижний край правого лёгкого. Боюсь, если началось внутреннее кровотечение, его величество обречён.

— Сколько ему осталось? — по-прежнему резко осведомился Сильвестр.

Хирург подумал.

— Если его величество переживёт ближайшие сутки, появится надежда.

— Сутки? — сдвинул брови Сильвестр.

— Но при внутреннем кровотечении король умрёт ещё до заката.

Сильвестр бросил глаза на дворцовые часы: недавно пробило полдень. Его сердце болезненно сжалось. Какое чудовищное несчастье!

К собеседникам неслышно подошёл тессорий Манрик.

— Если положение серьёзно, королю следует немедля отдать завещательные распоряжения, — заметил он.

— Сначала пусть мэтр сделает всё возможное для спасения его величества, — сухо ответил Сильвестр. — Что вы намерены предпринять?

— Всё, что предписывает наука, — спокойно отозвался Марон. — Почистить и зашить рану и надеяться на милость Создателя.

— Приступайте!

Врачи принялись готовить операцию, обмениваясь фразами на древнегальтарском языке. Сильвестр отвёл полог и склонился над королём, внимательно вглядываясь в измученное и словно бы измятое лицо.

— Мужайтесь, ваше величество! — сказал он. — Не падайте духом! Помните, что милость Создателя бесконечна.

— Вы убили меня… — плача прошелестел Фердинанд, едва шевеля бледными безвольными губами. — Вы меня убили!

Этот упрёк поразил кардинала в самое сердце.

— Что вы говорите, государь! — возразил он с горячностью. — Я всей душой молюсь о вашем выздоровлении!

— Вы меня убили! — повторял Фердинанд настойчиво. — Все вы!

— Он бредит? — вполголоса спросил Сильвестр у Марона, больно задетый.

— Это шок, ваше высокопреосвященство, — дипломатично отозвался тот.

В эту минуту двери приотворились, и в Большую опочивальню просочился государственный секретарь Вейсдорн с холщовым мешком в руках. Следом за ним в комнату хлынул тревожный гул из Зеркальной галереи, где уже собрался весь двор; слуги поспешно захлопнули створки. Вейсдорн подал знак Сильвестру. Члены Тайного Совета тут же встрепенулись: на сей раз графу Манрику не пришлось дважды повторять приглашение пройти в Малую опочивальню. Тем более, что врачи уже занялись раной, и им не следовало мешать.

— Взгляните, господа! — заявил Вейсдорн, едва все перешли в бывший Ореховый кабинет. — Вот что нашли мои люди вместе с рясой этого молодчика!

И государственный секретарь извлёк из своего мешка мышь со свечой — наперсный знак из ярко начищенного олова на тонкой серебряной цепочке.

— Эсператистский Орден Истины! — воскликнул военный министр, взяв цепочку в руки, чтобы получше разглядеть знак. — Значит, это агарисский заговор?

— Сомневаюсь, барон, — тонко улыбнулся Вейсдорн, — но улика говорит именно об этом.

Граф Маллэ недоверчиво покачал головой:

— Вряд ли убийца стал бы намеренно компрометировать свой Орден. Вероятнее всего, этот знак предназначался просто для отвода глаз.

Экстерриор Рафиано протянул с задумчивым видом:

— Негодяй, кажется, кричал, что был исповедником матери Моники? Помнится, она тайная эсператистка, граф?

— Именно так, — подтвердил Вейсдорн. — Первое письмо, которое убийца передал королю, было подлинным. Остальное — подделки, переложенные пустыми листами.

И государственный секретарь выложил кипу бумаг: весь верхний листок покрывали пятна крови. Сильвестр осторожно поднял его двумя пальцами. Судя по обращению, мать Моника действительно писала какому-то эсператистскому священнику. Речь шла о потайном выходе в саду аббатства святой Октавии — том самом, где Катарина Ариго устраивала свои свидания.

— Так что вы думаете, граф: это дело рук фанатика или нет? — спросил он, пробегая глазами письмо.

— Увы, нет, — отозвался Вейсдорн и пояснил, заметив удивлённые лица членов Совета. — Фанатик не думает о бегстве заранее. Он сосредоточен на совершении преступления, поскольку мнит его миссией самого Создателя. Однако наш убийца сбежал, и это не случайность. Взгляните: его ряса сшита так, что её можно легко распороть и скрыться. Маршрут короля был известен, и все знали, что его величество прослушает службу в Соборе Святой Октавии. Господа, покушение было тщательно спланировано, и преступники заранее продумали отступление.

— То есть, это не религиозный, а политический заговор, — резюмировал Сильвестр. — Но чей?

— Чей угодно, ваше высокопреосвященство, — отозвался Вейсдорн. — В нынешних обстоятельствах смерть его величества выгодна очень многим.

Сильвестр забарабанил пальцами по груди. Это его недосмотр. Его вина! До казни королевы Фердинанда следовало охранять как зеницу ока… Но кто же всё-таки бросил Талигу вызов? Гайифа? Дриксен? Агарисские истинники? А может, эпинские мятежники в союзе со Святым престолом?..

В отличие от Сильвестра Генерального прокурора интересовала не политика, а судебное расследование.

— Что вы намерены предпринять? — спросил он у Вейсдорна.

— Объявить, что за покушением стоят эсператисты, разумеется, — отозвался Государственный секретарь. — После Октавианской ночи в их среде постоянно зреет недовольство. Нужно воспользоваться предлогом и уничтожить очаг смуты.

— Но если убийца вовсе не эсператист?

— Тем лучше: он будет думать, что сбил нас со следа, — ответил Вейсдорн. — Вы сами знаете, маркиз: пока не доказано обратное, следует опираться на существующие улики.

— Тем более, — вставил супрем, — что народ уже назвал виновников. Когда мы возвращались во дворец, из толпы кричали: «Смерть подлым эсператистам!». А вы знаете, господа: Vox populi vox Dei.

Экстерриор Рафиано мрачно хмурился.

— Только религиозной смуты нам сейчас и не хватало! — в сердцах сказал он. — Вы уверены в том, что говорите, господин Гольдштейн?

— Совершенно! — твёрдо ответил супрем. — Криков, правда, было немного, но их не услышал бы только глухой.

— Я тоже их слышал, — подтвердил Государственный секретарь.

Рафиано подошёл к окну и отворил его. Сюда шум со двора долетал как глухой прибой: грозный, но невнятный. Граф внимательно вслушивался в течение нескольких минут, но разобрать, что кричат, из Малой опочивальни было невозможно.

— Я пошлю прознатчиков в город, — шепнул Вейсдорн Сильвестру. — Вполне вероятно, что Лига покойного Авнира опять собирается поднять голову. Фанатикам нужен только повод.

Сильвестр в раздражении и тревоге кусал губы: покушение произошло на глазах у сотен свидетелей, и слухи — как водится, преувеличенные — распространятся по городу, как пожар. Кардинал ощущал, как от дурного предчувствия у него ноет сердце.

— Хорошо, — коротко согласился он. — И ещё… Отправьте своего человека ко мне в особняк. Мне нужен Агний.

Дверь в Малую опочивальню приоткрылась.

— Ваши милости, — пролепетал камердинер короля, — Господин первый медик зовёт вас…

Врачи потерпели неудачу. Мэтр Марон сделал всё, что мог, но остановить внутреннее кровотечение было не в его силах. Судороги боли пробегали по телу короля, и несчастный Фердинанд понимал, что это означает. Бледный, весь покрытый холодным потом, он слабо стонал и просил позвать к себе исповедника, отца Урбана, в миру Джанка́рло Лати́ни.

Франсуа Марон подошёл к кардиналу, желая дать отчёт в своих действиях, но Сильвестр почти не слушал его. Роковое происшествие перевернуло все его планы. Смерть Фердинанда II, такая несвоевременная, поставила судьбу Талига на грань катастрофы. Нужно было принимать срочные меры, и кардинал понял: сейчас или никогда!

Однако тессорий опередил его.

— Какие распоряжения вашему величеству угодно отдать на случай смерти? — почтительно осведомился он, преклонив колени перед ложем умирающего короля.

— Позовите духовника! Позовите моего духовника! — шептал король одними губами.

— Но прежде всего, — напомнил кардинал громко, — вы должны подписать манифест о признании детей Катарины Ариго незаконными!

Это требование оказало на короля удивительное действие: только что бессильно распростёртый на постели, он внезапно приподнялся на локтях и воскликнул голосом, почти обретшим прежнюю силу:

— Что?! Вы хотите, чтобы я карал и казнил тогда, когда сам молю Создателя о милости? Нет! Этого не будет! Я прощаю всех — и мою жену, и детей!

Поражённые члены Тайного Совета переглянулись. А как же суд в Атрэ-Сорорес? А его последствия для престолонаследия?..

— Тогда ваше величество должны назначить регента, — произнёс тессорий, быстро сориентировавшись.

— По закону регентом может стать только герцог Алва, — мгновенно ответил Сильвестр.

— Нет, — прошептал король, падая обратно на подушки. — Нет. Кузен Алва отрёкся.

— Что?! — переспросил Сильвестр, решив, что он ослышался. — Что?!

Подобное сочетание слов было просто немыслимым!

— Духовника, духовника! — бормотал король, беспокойно мечась по постели. — Неужели вы хотите, чтобы я умер без покаяния?

Кардиналу и впрямь было не церковных таинств: будь Фердинанд чуть покрепче, а главное, не будь в опочивальне свидетелей, Сильвестр силой вытряс бы из него объяснение фразы об отречении. Но, должно быть, несчастного услышал сам Создатель. Во всяком случае отец Урбан, духовник его величества, вбежал в комнату именно в эту минуту. Увидев пепельно-серое, мокрое от слёз и пота лицо короля, он со всех ног кинулся к ложу и упал перед ним на колени. Король шумно выдохнул от облегчения:

— Отец мой!.. Слава Создателю! Это вы!

— Я здесь, ваше величество, я с вами!.. — бормотал священник, сам едва не плача от потрясения.

— Исповедуйте меня, отец Урбан, — проникновенно попросил Фердинанд, силясь поднести правую руку к губам в набожном жесте.

Духовник закивал, утирая слёзы, и, поднявшись на ноги, обвёл взглядом присутствующих:

— Господа, я прошу вас покинуть комнату.

Члены Тайного Совета, переглянувшись, вновь осторожно попятились в Малую опочивальню. Мэтр Марон с поклоном отошёл к холодному камину: как врач, он обязан был выполнять свой долг до конца. Сильвестр знаком поманил его к себе.

— Сколько ещё ему осталось? — вполголоса спросил он.

— Час, в лучшем случае два, — тихо ответил первый медик.

— Хорошо.

Кардинал внимательно осмотрелся: сейчас парадная спальня была почти пуста, только пара слуг и врачей сбилась в кучку у огромного камина. Умирающий Фердинанд сиплым шёпотом бормотал молитвы, словно уже отрешившись от всего земного.

— Ваше высокопреосвященство, — сказал удивлённый его промедлением отец Урбан. — Вас я тоже прошу удалиться. Вам лучше, чем кому-нибудь другому известно, что беседа кающегося и исповедника не терпит присутствия третьих лиц.

Прежде чем ответить, Сильвестр убедился, что двери Малой опочивальни плотно затворены.

— Отец Урбан, — властно приказал он духовнику, — примите глухую исповедь и отпустите королю его грехи. Их у его величества немного! Даю вам на всё десять минут.

Священник отшатнулся в ужасе.

— Как можно! — возмущённо воскликнул он. — Король в сознании!

— Его сознание нужно государству! — ответил Сильвестр с гневным жестом.

— У государства есть вы! — возразил отец Урбан, выпрямляясь в полный рост и не думая отступать. — Есть Тайный Совет! Есть герцог Алва, наконец! А у души его величества нет иного заступника, кроме меня, ваше высокопреосвященство!

Сильвестр едва не заскрежетал зубами от злости. Вот ведь услужливый дурак! В молодости Сильвестр просто отшвырнул бы упрямца в сторону, но теперь он не мог рассчитывать на крепость своих мышц. Тем не менее, он всерьёз подумывал, не помериться ли ему с отцом Урбаном силой, когда Фердинанд II, словно очнувшись, внезапно проговорил, стараясь произносить слова как можно внятнее:

— Брезе, господин кардинал… Найдите Брезе… Пусть он покажет вам тайник. Письмо кузена Алвы…

Сильвестр, бросив разгневанный взгляд на отца Урбана, метнулся прочь из Большой опочивальни.

Снаружи, за позолоченными дверями жался совершенно потерянный камердинер короля.

— Отыщите мне личного секретаря его величества, — бросил ему кардинал.

Перепуганный Брезе появился через несколько минут с переносной чернильницей и папкой под мышкой: вероятно, он решил, что его зовут записывать последние распоряжения короля. Сильвестр схватил его за локоть и оттащил в какой-то угол.

— Где королевский тайник? — спросил он.

— Что?.. Тайник?.. — испуганно залопотал Брезе, совершенно сбитый с толку.

— Да! — нетерпеливо подтвердил Сильвестр. — Король велел показать мне тайник! Тот, о котором вы знаете!

Брезе мялся и, похоже, хотел уже начать отнекиваться — второй услужливый дурак на пару с отцом Урбаном.

— Довольно! — в гневе прикрикнул на него Сильвестр. — Там должно находиться письмо герцога Алвы его величеству. Сами видите, что я говорю со слов короля!

Наполовину убеждённый, наполовину принуждённый Брезе повёл Сильвестра в рабочий кабинет Фердинанда II и достал с полки роскошный том Дидериха in-folio — подарок королевы, поднесённый в первый год её брака с Олларом. Оказалось, что король прятал в толстый кожаный переплёт особо секретные бумаги. Не много же тайн было у Фердинанда II! Сейчас там находился только один документ — письмо от Алвы, отправленное из Багерлее.

Кардинал выхватил его и прочитал со всё возрастающим бешенством, торопливо перескакивая со строчки на строчку.

«Государь! Я не буду оправдываться перед Вами и признаю́ свою вину.… Но Ваша супруга имеет право на Вашу милость… Она была заложницей мира между двумя могущественными партиями и могла стать их жертвой. Она нанесла Вам обиду из страха за своё положение и жизнь… Я прошу Ваше величество помиловать её… В обмен я отрекаюсь от права на трон Талига за себя и своих потомков… Ваше величество сможет назначить преемником того, кого Вам будет угодно избрать…».

Так вот оно что! — думал Сильвестр, чувствуя, как болит его сердце. — Так вот на что он решился: торговать порядком престолонаследования! Кому же он написал ещё?

Кардинал в бешенстве разорвал письмо на мелкие клочки и, отыскав на каминной полке огниво, сжёг все кусочки до последнего. Секретарь Брезе наблюдал за действиями его высокопреосвященства, обомлев от удивления и испуга.

Сильвестр лихорадочно соображал: мэтр Марон пообещал Фердинанду час, в лучшем случае два. Сколько времени прошло с тех пор? Двадцать минут? Полчаса? Да, около того. Ничего, он успеет. Им всем ещё хватит времени, чтобы выполнить свой долг. Теперь-то Рокэ не о чем торговаться: судьба всё решила за него.

Сильвестр круто повернулся к Брезе:

— Я вижу, ваши письменные принадлежности при вас, сударь. Садитесь за стол и пишите.

Брезе торопливо сел, раскрыл папку с чистыми пергаментами и открутил крышку у чернильцы.

— Пишите… — продолжал кардинал, медленно расхаживая по кабинету и собираясь с мыслями. — Пишите. «Манифест его величества короля Фердинанда II»…

«Мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, извещаем наших верноподданных, что дети королевы Катарины Ариго не являются законными детьми короля, ибо они суть рождённые в прелюбодеянии бастарды, по каковой причине они не должны впредь называться принцем и принцессами королевской крови и нашими наследниками. Посему мы повелеваем нашим верноподданным отныне именовать сына королевы Шарлем Сэц-Ариго без всякого титула, а её дочерей — девицами Сэц-Ариго без всякого титула.

Движимые милосердием, заповеданным нам Создателем, мы поручаем названных бастардов Сэц-Ариго заботам нашей святой олларианской церкви и объявляем: отныне всякий, кто станет утверждать, что сказанный Шарль Сэц-Ариго — законный престолонаследник или посмеет титуловать его высочеством, будет повинен в государственной измене.

Будучи бездетным и думая о смерти, мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, приказываем нашим верноподданным признать нашим законным наследником и преемником Рокэ, герцога Алву, властителя Кэналлоа, согласно завещанию нашего предка, короля Франциска I Оллара».

Чернила на манифесте ещё не успели просохнуть, когда Сильвестр вихрем ворвался в Большую опочивальню и бесцеремонно вмешался в тихую беседу короля и его духовника.

— Подпишите, ваше величество! — потребовал он, подавая Фердинанду II манифест и перо, конфискованное у господина Брезе.

— Ваше высокопреосвященство! — прошипел отец Урбан в полном негодовании. — Как вы посмели прерывать таинство исповеди!

— Подпишите, государь! — властно повторил Сильвестр, не обращая внимания на разозлённого духовника. — И я больше не побеспокою вас до самого конца!

— Что это? — с трудом выговорил Фердинанд, пытаясь ухватить край пергамента непослушными пальцами.

— Это ваш манифест.

Фердинанд II минут пять тщетно пытался разобрать написанное: руки его дрожали и не слушались, а глаза, и раньше немного близорукие, теперь слепо шарили по документу. Сильвестр, почти физически ощущая, как утекает драгоценное время, не вытерпел и выхватил манифест обратно из-под носа умирающего короля.

— Я сам прочту его вам!

Пока Сильвестр ясным и внятным голосом зачитывал тест, Фердинанд беспокойно шевелил пальцами и отрицательно мотал головой.

— Подпишите! — рявкнул кардинал, снова подсовывая королю перо и пергамент. Тот беспокойно замычал, видимо, в знак несогласия.

— Да это насилие, ваше высокопреосвященство! — возмутился отец Урбан, пытаясь встать между кардиналом и своим духовным сыном.

Дверь в Малую опочивальню приотворилась: члены Тайного Совета, привлечённые шумом, высунули головы, пытаясь понять, что происходит.

— Таков ваш долг, государь! — едва сдерживаясь, настаивал Сильвестр. — Подумайте, на кого вы оставляете государство! Вы думаете, что Создатель помилует вас, если вы отдадите страну в руки прелюбодейки и её ублюдков? Скольких несчастий, скольких жертв вы станете тогда виновником! Отец Урбан может отпустить вам грехи, но Создатель, государь, сам Создатель, ко встрече с которым вы сейчас готовитесь, спросит с вас по всей строгости за эту преступную снисходительность!

И Сильвестр снова сунул перо в непослушные пальцы Фердинанда.

— Подпишите! — потребовал он. — Да подписывайте же, и я оставлю вас в покое!

Умирающий дрожащей рукой вывел на пергаменте какую-то закорючку, совсем не похожую на его обычную подпись, и, выронив перо, захрипел. Мэтр Марон, по-прежнему подпиравший камин, тут же как коршун метнулся к королевскому ложу. Отец Урбан, мгновенно забыв о Сильвестре, начал торопливо читать формулу, отпускающую грехи. Но кардинала уже не интересовала вся эта суета. Торжествующе взмахнув подписанным манифестом, он направился в Малую опочивальню, чтобы предъявить шокированным членам Тайного Совета последнюю волю короля.

— Нам необходимо сейчас же освободить герцога Алву, — произнёс он и распорядился: — Господин супрем, немедленно отправляйтесь к коменданту в Багерлее!

— Позвольте, ваше высокопреосвященство, — заявил недовольный тессорий резким тоном, — доктор Гольдштейн никак не может освободить герцога. Пока король жив, освободить заключённого может только сам его величество!

— Не говоря уж о том, что господин супрем человек слишком низкого происхождения, чтобы отменять приказ короля, — ядовито вставил Главный церемониймейстер.

Сильвестр воззрился на отца и сына Манриков так, словно увидел их впервые в жизни. Что... что они вознамерились себе позволить?!

— Езжайте, супрем, — властно повторил он Гольдштейну. — И пусть вас сопровождает Генеральный прокурор. Надеюсь, — добавил он с сарказмом, — что для коменданта Багерлее маркиз Орильян достаточно знатен.

Теперь не выдержал Жослен Флермон.

— Маркиз Орильян, бесспорно, весьма знатен, но не имеет права подписывать приказы об освобождении, — заявил он. — Если комендант потребует подпись короля, он будет в своём праве. Законная процедура предполагает…

— Король при смерти! — оборвал Генерального атторнея Сильвестр. — Или вы хотите дождаться, чтобы герцог Алва сам подписал приказ о своём освобождении?

— Король ещё жив, — возразил Флермон.

— Но сейчас мы должны дать ему покой! — воскликнул кардинал с раздражением. — Король исповедуется духовнику.

— Пять минут назад вас это не остановило! — не остался в долгу Генеральный атторней.

— Постойте, господа! — вновь заговорил тессорий, поднимая руку, чтобы привлечь к себе внимание. — Перед нами стоит важная задача. Не будем лицемерить: все мы знаем, за какое преступление герцог Алва сидит в Багерлее. И хотя стараниями господина кардинала его имя так не прозвучало вместе с именем королевы, всем известно, что его величество обвинил его в государственной измене.

— Соберано Кэналлоа и измена несовместимы! — осадил Манрика Генеральный прокурор, побагровев.

— Как вам угодно, — равнодушно бросил тессорий. — Но суть дела в том, что герцог Алва утратил доверие короля, а Талигу нужен регент на время несовершеннолетия принца Карла.

Если бы Сильвестр лицом к лицу столкнулся со Зверем Раканов, он и то не оторопел бы больше. Принц Карл?

— Вы сошли с ума, граф? — негромко осведомился он, не веря своим ушам. — Король только что подписал манифест о престолонаследии!

— Все мы видели, что король сделал это не по доброй воле! — дерзко возразил Манрик. — С вашей стороны это было настоящее насилие! Согласие, данное под принуждением, не является согласием. Поэтому преемником Фердинанда II остаётся кронпринц Карл Оллар.

— Это измена, господин граф, — предупредил Сильвестр, поднося манифест к самому носу старшего Манрика. — Читайте: всякий, кто станет именовать Шарля Сэц-Ариго престолонаследником, будет повинен в государственной измене!

— Это вы повинны в измене, ваше высокопреосвященство! — не сдавался Манрик. — Взгляните, господа: разве это королевская подпись?

— Король подписал манифест при свидетелях! — яростно возразил кардинал.

— И я свидетельствую, — выкрикнул из-за дверей Малой опочивальни отец Урбан, на время отошедший от Фердинанда, чтобы дать место врачу, — что король сделал это вынужденно!

Сильвестр огляделся: члены Тайного Совета стояли понурясь, как люди, оказавшиеся в безвыходном тупике. Леворукий и его кошки! Кардинал почувствовал, как тупая игла безжалостно пронзает в его сердце, причиняя ноющую боль. Эти симптомы были известны ему слишком хорошо. Неужели у него не хватит сил и времени, чтобы обуздать зарвавшихся Манриков?

Он всмотрелся внимательнее: эпинцы — Рафиано, Маллэ и Ланже — были явно подавлены, военный министр барон Йонеберге тоже, кажется, не одобрял напористость Сильвестра. Кэналлийцы — маркиз Орильян и Руй де Аленгор молчали: вероятно, Алва из Багерлее успел настроить их в угодном себе ключе. Престарелый геренций вертел головой, словно взвешивая, к какой партии лучше присоединиться. В своё время он ошибся, сблизившись со своим тестем Приддом и теперь боялся прогадать. Его сын, Первый камергер, вопросительно посматривал в сторону Главного церемониймейстера, своего зятя. Твёрдо поддержать кардинала были готовы лишь Государственный секретарь Вейсдорн и новый супрем, только что оскорблённый Манриками.

Сильвестр наудачу обратился к смущённому экстерриору.

— Послушайте, граф, — проговорил он как можно убедительнее, — неужели в таком опасном положении вы готовы передать власть в руки бессовестных интриганов и предателей? Вы же понимаете, что означает признание прав сына Катарины Ариго!

Экстерриор вздрогнул и поднял на кардинала мрачный взгляд.

— Господа, — неторопливо произнёс он, словно взвешивая каждое слово, — я хотел бы рассказать вам… М-м… — Сильвестр в ужасе уже ожидал очередной притчи, но Рафиано со вздохом продолжил совсем просто: — Я хотел сказать вам, что в нынешних обстоятельствах мы должны признать этот манифест. В такой критический момент нужно думать только о благе государства. Герцог Алва — наследник короля по завещанию Франциска I. Наш долг — немедленно освободить его.

— Никто не имеет на это права! — выкрикнул тессорий. — Король ещё жив!

— Значит, мы все должны попросить короля о его освобождении, — спокойно ответил Рафиано.

— Его величество кончается! — торжественно объявил мэтр Марон из глубины Большой опочивальни.

Сановники поспешно бросились из бывшего Орехового кабинета к одру Фердинанда II. Здесь уже собрались все придворные; святые отцы, прибывшие из Собора Святой Октавии со свечами, елеем и святой водой, помогали отцу Урбану. Взбудораженный двор, несмотря на трагичность минуты, гудел как туго натянутая струна. Один только Фердинанд, укрытый до подбородка роскошно вышитым покрывалом, тяжело дышал и уже ни на что не обращал внимания.

Сильвестр занял своё место рядом с королевским ложем и присоединился к хору молитв. Граф Манрик, пристроившись у него за плечом, не преминул ядовито шепнуть ему в самое ухо, вероятно, припомнив недавние слова короля:

— Это вы его убили, ваше высокопреосвященство!

«Ничего, — думал Сильвестр, ощущая ноющую боль то ли в сердце, то ли в душе: — Ничего: хотя бы на сегодняшний день я ещё переживу его».

Мэтр Марон согнулся над постелью и положил свои пальцы на запястье короля; его помощник встал рядом, держа наготове маленькое зеркальце. Натужный сип, вырывавшийся из горла несчастного Фердинанда, становился всё реже и тише. Придворные наконец замолчали, проникнувшись близостью смерти. Кардиналу бросилось в глаза расстроенное и растерянное лицо юного герцога Окделла, стоявшего в первых рядах. Отец Урбан вполголоса начал читать отходные молитвы. Сильвестр хотел было присоединиться к нему, но у него не повернулся язык, почему-то налившийся каменной тяжестью.

Тяжёлое дыхание Фердинанда стихло окончательно. Мэтр Марон на секунду распрямился и, взяв у своего помощника зеркальце, поднёс его к губам короля. Он держал его, как показалось кардиналу, очень долго, никак не меньше полминуты. Затем первый медик выпрямился и произнёс самые страшные слова, которые слышал Сильвестр в своей жизни:

— Король скончался.