Сердце Скал. Зверь (джен)

— Осторожней, ваша милость, ступеньки крутые! Если бы вы соблаговолили опереться на меня… — и хранитель Священной крипты с угодливой улыбкой протянул Мэллит крепкую волосатую руку.

Гоганни невольно подалась назад, боязливо съёжившись под богатым платьем и сильнее натягивая капюшон накидки на лицо.

— Нет-нет, не нужно!.. Мне хочется помолиться в одиночестве.

Служка помедлил, но всё-таки с поклоном ретировался. В его присутствии Мэллит было сильно не по себе. Если бы хранитель только знал, с кем имеет дело, он не стал бы так увиваться вокруг неё и лебезить. Нечистую гоганни прогнали бы отсюда палками. Но кузина принца Ракана, хоть и незаконнорождённая, имела большие преимущества. Её пустили сюда — в святая святых агарисского эсператизма, и даже позволили остаться без сопровождения.

Осторожно спустившись по лестнице, Мэллит двинулась по узкому коридору, тянувшемуся под Базиликой «Ожерелье миров». Слева и справа шли неглубокие камеры — раки, устроенные для самых почитаемых эсператистских святых. Бо́льшая часть Эсперадоров, магнусов и кардиналов обретала свой последний приют на кладбище Семи Свечей, которое Мэллит уже осмотрела. Но здесь, под полом Базилики, сохранялись мощи избранных — тех, чьи имена почитались в миру едва ли не наравне с Создателевым. Здесь находились гробницы основателей всех эсператистских орденов и самого святого Адриана — первого магнуса Ордена Славы и Эсперадора. Ходили, правда, слухи, что это кенотаф и рака пуста. Она располагалась в самом сердце крипты.

Альдо хотел проверить, не осталось ли в Агарисе какой-нибудь ещё древней ары. За две недели Мэллит обошла почти весь Святой город. Она искала ару, как ищут иголку в стоге сена. Эсператистские алтари — жертвенники, поэтому делаются в форме стола, но абвениатские имели другую форму. Уничтоженный алтарь огнеглазого Флоха был золотой пирамидой на треугольном основании. Последнее время Мэллит часто задумывалась, почему. Может быть, оттого, что золото — символ молний, а треугольник — древний знак огня? Но тогда какими же были ары других богов?..

Мэллит осмотрела всё: и древнюю квадратную плиту из чёрного камня во дворце Эсперадора, поставленную, по преданию, в первый год основания Церкви, и большую звездчатую эсперу в Базилике «Ожерелье миров», отлитую из переплавленного гальтарского серебра, и прямоугольный эсператистский алтарь в церкви Ордена Милосердия, сработанный давно умершими мастерами из зеленоватого, как морская вода, оникса. Напрасный труд! Почти зажившая ранка, оставленная в её груди кинжалом Енниоля во время обряда клятвы на крови, ни разу даже не заныла.

Здравый смысл твердил, что пора остановиться и признать очевидное: другой ары в Агарисе нет. Но Мэллит отчаянно гнал вперёд какой-то звериный инстинкт. Так в прежнее время новая луна призвала её тайно выбираться из дома, нарушая все священный обычаи, назначенные для правнучек Кабиоховых. Неведомая ара словно шептала в её крови.

«Ради сына. Так нужно ради сына».

Мэллит не знала, отчего она так уверена, что носит сына. Однако сомнений не было ни у неё, ни даже у Альдо.

«Так нужно», — обречённо повторяла Мэллит вслед за шёпотом в крови. — Я могу служить щитом только кому-то одному. Если отцу, то не сыну. Если сыну, то не отцу».

Так же полагал и Альдо. Он утверждал, что клятву на крови необходимо разрушить, чтобы кто-нибудь не причинил вреда Мэллит и ребёнку, пытаясь навредить ему. Ещё пару месяцев назад Мэллит приняла бы его слова за любовь и заботу. Ещё пару месяцев назад её сердце заныло бы сладкой истомой нестерпимого счастья. Но не сейчас.

Она брела между камерами, огороженными от коридора узорными решётками, потупив голову, как набожная богомолка, но мысли её блуждали далеко отсюда. Прижимая руку к затянувшейся ранке на груди, Мэллит упрямо повторяла себе: она заслужила всё, что с ней случилось. Самозваная кузина, обманщица поневоле, она воистину оказалась ничтожной и недостойной. Она справедливо наказана.

Она потеряла свою любовь.

Как это случилось? Как из самой счастливой девушки на свете она стала собою нынешней?

Всё началось с Большой охоты в Сакаци. Ах, каким чудесным было её открытие, каким красивым казался тогда Альдо! Любимый сиял, как солнце. Мэллит помнила его смех, звонкий и мелодичный, его звучный, радостный голос: он приветствовал своих друзей, братьев Борнов. Он любил их, а Мэллит любила его.

Первые дни осени были полны золота. Славные алатцы, гостеприимные и хлебосольные, приготовили настоящий пир. Царственная Матильда села за главный стол вместе с Мэллит, и сердце девушки затрепетало от радости: сирота из чужого отверженного племени, она нашла здесь свою новую семью.

В этом-то и состояла её вина. Она приняла положение, которого не заслуживала; она пыталась стать той, кем не является.

На седьмой день Большой охоты Альдо загнал косулю. Под одобрительные гортанные крики алатцев её отрубленную голову водрузили в центр пиршественного стола. Альдо был счастлив. Хмельной от вина и радости он возгласил тост: «Посвящаю этот трофей моей прекрасной кузине Мелитте!». Гости захлопали, вся столовая наполнилась одобрительным гулом. Мужчины встали и подняли бокалы в её честь.

Мэллит не осмелилась поблагодарить — она не осмелилась даже поднять глаза, чувствуя, как вспыхнуло её лицо. Её сердце пело и плакало от радости. Любимый сделал её королевой праздника! Царственная Матильда, посмеиваясь, поглядывала то на неё, то на своего внука всё понимающим ласковым взглядом.

После пира Мэллит отважилась подойти к любимому. Он проводил её к себе, хмельной, беззаботный, смеющийся, азартный. От него пахло выпитым вином и свежим потом — так сильно и так необычно, что у Мэллит закружилась голова. Она не сумела толком пролепетать слов признательности: любимый шагнул ей навстречу и обнял — крепко, так крепко! — зарывшись лицом в её волосы и вдыхая их аромат полной грудью.

Остального она почти не запомнила. В её ушах звучал его ласковый бессвязный шёпот, похожий на тихий ропот струй; его руки нежно увлекали её, укачивая, словно волны. Она даже не заметила, что её платье раскрылось, подобно створкам раковины, обнажив грудь. Любимый ласкал её лицо и плечи пальцами, а она только потерянно всхлипывала — не от слёз, а от счастья.

Но вот застёжки лифа стали раздражать его. Он нетерпеливо рванул крючки, пробормотав под нос сдавленное проклятие. Почти в беспамятстве она отвела его руки и расстегнулась сама. В благодарность он осыпал всё её тело поцелуями, сладкими и тягучими, как мёд. Она подавалась им навстречу, вскрикивала и не слышала себя. Когда сползли нижние юбки, она, прежде столь стыдливая, даже не заметила этого.

Любимый был везде. Он был как ласковое море, в которое она погрузилась с головой. Если бы в эту минуту она способна была думать, то удивилась бы тому, что на свете возможно такое счастье.

Внезапно что-то большое и горячее ткнулось туда, где прежде не бывало ничего. Мэллит вскрикнула, инстинктивно пытаясь отстраниться. И тут ласковое море обернулось щупальцами спрута, бесчисленными, упругими, вездесущими, неумолимыми. Они опутывали её, как гибкие водоросли, затягивали на дно, давили на грудь и присасывались к телу, словно собирались выпить всю без остатка. Мэллит закричала, пробуя отбиться, и немного пришла в себя.

Тогда она поняла, что лежит на постели Альдо, полностью обнажённая, а он, полураздетый и полупьяный, с силой вбивается между её ног. Мэллит попыталась вырваться, но он даже не заметил её слабых попыток: его глаза остекленели, локоны взмокли от пота, и он постанывал сквозь зубы, крепко прижимая её к постели сильным мускулистым телом.

Его лицо показалось Мэллит чужим и страшным. Но, кажется, ему было хорошо.

Она решила перетерпеть. Заглушая боль, она прижалась к нему так крепко, как только могла, и её слёзы смешались с солоноватым по́том на его коже.

А после… После что-то-то случилось с нею самой. Где-то в глубине её тела что-то отозвалось, что-то дрогнуло: так на гладкой поверхности моря иной раз ощущается всплеск глубоководной рыбы. И она замерла, прислушиваясь к себе: чувство оказалось настолько новым и сильным, что она забыла обо всём — и об Альдо, и об его превращении в жадное морское чудовище. Она оставалась прежней, какой была до сих пор, но в то же время осознавала, что изменилась навсегда. В ней происходило что-то неведомое, тайное, необыкновенное; что-то стронулось внутри неё и зажило своей собственной новой и удивительной жизнью.

Альдо, длинно выдохнув, откатился на бок. На его красивом лице расцвела довольная улыбка; он закрыл глаза, с наслаждением вдыхая воздух.

— А ты сладкая как мёд, пчёлка, — пробормотал он. — И горяча, как пчелиное жало! Вот уж не ожидал от тебя такой прыти!

Мэллит взглянула на него, а потом на свои ноги, по которым что-то текло, и едва не вскрикнула от ужаса.

На простыне расползалась лужица крови.

— Недостойная… Недостойная скоро умрёт? — спросила Мэллит дрожащим голосом.

Альдо недоуменно распахнул глаза и едва не расхохотался, проследив направление её испуганного взгляда.

— Не бойся, кузина, — сказал он весело и нагнулся с кровати, нащупывая в ворохе белья какую-то тряпку (она оказалась сорочкой Мэллит). — Так всегда бывает в первый раз. Это не страшней ваших месячных недомоганий.

Вскоре он уснул, а Мэллит продолжала лежать в его постели, прислушиваясь к себе. Когда повеяло утренней свежестью, она тихонько встала и, крадучись, вернулась в свою комнату.

Весь тот день она провела у себя, ссылаясь на недомогание. Ей было стыдно обманывать царственную бабушку, но не хватало духу признаться в случившемся.

Вечером Альдо пришёл проведать её. Он был свеж и пах зеленью — последней зеленью этой осени. Он принёс в руках целую охапку поздних цветов. На глаза Мэллит навернулись слёзы радости: значит, он всё-таки заботится о ней!

— Не грусти, милая пчёлка, — беспечно сказал он, целуя её похолодевшую ладонь. — Вот увидишь: всё сложится просто отлично. Пойдём к гостям. Без тебя моя Большая охота потеряла половину прелести!

Через несколько дней должны были настать месячные крови. Они не настали. Сначала она даже не заметила задержки, но вскоре пропал аппетит, появилось беспокойство; её начало мутить, а вместе с тошнотой пришли головные боли и слабость. Она со страхом опознала симптомы: прежде точно такие же она видела у замужних сестёр.

Услышав о случившемся, любимый помрачнел и нахмурился.

— Леворукий раздери, Мелитта, — произнёс он недовольным тоном. — Разве ты не пила настройку ветропляски? Ах да!... — воскликнул он, словно сообразив что-то. — Ты же вряд ли знаешь, что это такое! — И он принялся озабоченно теребить свои волосы. — Ну ладно! Влип так влип, — добавил он будто бы самому себе. — Плохо, что мы не в Агарисе: там бы я мигом нашёл подходящую старуху. Хотя и здесь наверняка есть свои искусницы. Знаешь что? Пока забудь об этом. Я поболтаю с местными слугами и найду какую-нибудь… ловкую ведьму. Не далее, как через месяц всё будет так, словно ничего и не было! — И Альдо жизнерадостно хохотнул.

Мэллит не поняла ни слова из его утешений-обещаний. Что он хотел этим сказать?

— Наверное, нужно признаться царственной? — несмело предложила она.

— Что? — вздрогнул Альдо. — Нет! Зачем? Матильда мне голову оторвёт, если узнает!

— Но ведь ребёнок… — жалобно начала девушка.

— Его не будет, — твёрдо произнёс Альдо. — Ты что, правда не понимаешь? Разве твои сёстры никогда не советовались с агарисскими старухами?.. Мда, вот так положеньице! Понимаешь, — принялся объяснять он, — есть старухи-лекарки, которые сумеют избавить тебя от твоего… м-м… бремени. И никто ничего не узнает. Нужно только заткнуть им рты золотом. Золота я дам.

Его слова отскочили от сознания Мэллит как теннисные мячики, но по позвоночнику почему-то пополз внезапный озноб.

— То есть как: ребёнка не будет? — полушёпотом спросила она.

— Его вытравят, — спокойно и деловито ответил Альдо. — Не тревожься: а позабочусь, чтобы тебе не было больно.

Вытравят? Не больно? Мэллит с невольным удивлением посмотрела на стоящего перед ней холёного мужчину, и он вдруг показался ей абсолютным незнакомцем — красивым, жизнерадостным и равнодушным. Словно прохожий, который мимоходом бросил на неё оценивающий взгляд в толпе.

Почему любимый стал чужим? Почему она не способна коснуться его души и сознания? Разве он не понимает, что говорит о чуде, которое она уже чувствует в себе, о чуде новой жизни — его и её?

— Слушай, пчёлка, — продолжал тем временем Альдо, расхаживая взад и вперёд, — он же не нужен ни мне, ни тебе. Я стану королём и женюсь на какой-нибудь принцессе; ты тоже выйдешь замуж. А кто тебя возьмёт с ублюдком Ракана, подумай сама?

Мэллит поднесла руки к ушам, не уверенная, что не ослышалась. Их сын — ублюдок?

— Ну так что? — спросил Альдо, останавливаясь перед ней. — Согласна?

— Нет, — машинально ответила она, не узнавая свой собственный голос: так холодно и твёрдо он прозвучал. — Я рожу сына. Я скажу об этом царственной сегодня же.

— Мелитта… — начал Альдо, решив, как видно, проявить не свойственное ему терпение.

— Я рожу сына! — уверенно произнесла Мэллит, словно внезапно пробудившись от какого-то зачарованного сна. В этот момент все привычные уничижительные слова для обозначения себя самой даже не пришли ей на ум, хотя раньше ей постоянно приходилось себя одёргивать. — Я никому не позволю дотронуться до меня, чтобы навредить ему!

— А ты думаешь, я сам хочу навредить? — неожиданно зло огрызнулся Альдо. (Кажется, он был немного растерян). — Да Матильда меня убьёт, если узнает, что я тебе предложил! Все вы, женщины, одинаковы: сходите с ума по младенцам! Попробуй-ка тронь ваши материнские чувства, крику не оберёшься! А, да и кошки с вами! — с сердцем произнёс он, махнув рукой. — Думаешь, мне приятно искать нужную старуху по всему Сакаци? Тьфу, ещё Матильда пронюхает. Нет, насильно я тебя тянуть не стану. Делай, что хочешь, мне-то что. Пусть рождается. Станет свидетельством моей мужской силы. Тоже неплохо, если подумать. Я ведь не какой-нибудь там Ворон и не бесплоден, — процедил он сквозь зубы.

И он ушёл, ругаясь вполголоса, оставив Мэллит в каком-то оцепенении. Она не понимала, что произошло, но всем существом ощущала: её любовь, такая огромная, что заполнила всю её прежнюю жизнь, вдруг угасла без вздоха, без плача, как потушенная свеча, всего за один разговор.

«Так ему всё равно? — спросила себя Мэллит безучастно. — Ему не нужен наш сын?».

И её любовь умерла.

Коридор Священной крипты, которым она брела, погружённая в воспоминания, описал плавный угол, и ранка в её груди взорвалась резкой ноющей болью. Мэллит остановилась, медленно поворачивая голову. Она находилась в самом центре святилища: проход здесь немного расширялся, а камеры стали выше и глубже. Слева от неё находилась большая серебряная рака, украшенная драгоценными статуэтками голубей — вероятно, гробница основателя Ордена Милосердия. Она почти миновала её. Справа виднелась запертая решётка следующего захоронения, и при виде её кровь застучала о края ранки, будто просясь наружу.

Мэллит осторожно приблизилась и заглянула в погребальную камеру сквозь узорное чугунное литьё.

Ара была здесь.

Ранка запульсировала сильнее, набухла кровью под платьем, но Мэллит перестала ощущать её. Она во все глаза смотрела на реликвию, поблёскивающую в полутьме.

Она имела форму колонны из аквамарина — огромного, почти не обработанного камня шириной в целое бье и высотою в полтора. Мэллит никогда не была корыстной, но ум дочери гоганов сам собою прикинул возможную стоимость драгоценности и замолк, потрясённый. Такому камню не было цены. Не вполне чистый в первой трети, он, однако, становился сверкающе прозрачным со второй и до самой вершины. Он напоминал столп морской воды, взметнувшейся в воздух и застывший навеки в момент взлёта.

Ара Оллиоха, поняла Мэллит внезапным наитием. Алтарь Повелителя Волн.

Ранка на её груди болела нестерпимо.

Аквамариновая колонна стояла на мраморной гробнице, украшенной статуей льва. Гривастый зверь обнимал её мощными лапами, склонив тяжёлую морду, и загадочная потаённая улыбка слабо угадывалась в его каменных чертах.

Внутри Мэллит, в самой её утробе, всколыхнулась какая-то слабая волна. Всплеск рябью прошёл по всему телу, и, испуганная, она поднесла руки к животу, а затем крепко зажала себе рот, боясь закричать. Младенец в её лоне — младенец, которого ещё почти не было — шевельнулся навстречу драгоценному алтарю, словно гигантский аквамарин был магнитом, притянувшим его к себе.

Мэллит шарахнулась прочь от решётки, продолжая в панике зажимать рот. Имя погребённого святого бросилось ей в глаза: именно его выплетали затейливые узоры литья.

«Hic jacet Adrianus Esperadorus»⁽¹⁾.

Мэллит повернулась и бросилась бежать, не чуя под собой ног. Её душа пребывала в смятении, но в самом центре её существа уже проснулось нечто — совершенно новое, такое, что уже не было ею, — и оно радостно потянулось навстречу обретённой аре.

Неужели это значит стать матерью потомка Ушедшего?

— Так и должно быть! — уверенно заявил Альдо, когда перепуганная Мэллит, задыхаясь от усталости и потрясения, сбивчиво поведала ему о находке. — Ты же носишь сына Раканов! Все эти ары принадлежат ему — после меня и моих законных наследников, разумеется. Но, твари закатные подери, как я не догадался об этом сразу? Где же ещё агарисским святошам прятать моё наследство, как не в проклятой крипте?

Взволнованный, в лихорадочном возбуждении он шагал из стороны в сторону.

— Помню, дед часто пытался затащить меня туда, но Матильда была категорически против. Я и сам не рвался смотреть на ящики со старыми костями, признаю́. А, если б я знал раньше! Дед был слишком глуп, чтоб догадываться, но отец… Отец наверняка бы понял. Если бы он не погиб, когда я был младенцем! Сколько времени упущено!.. Ты уверена, что можешь провести обряд? — круто повернулся он к Мэллит.

— Я знаю, как разорвать связь, — пролепетала Мэллит, растерянно следя на мечущимся Альдо. — Но я не хочу туда… Не хочу возвращаться. И разве нам отопрут решётку?

— Разумеется отопрут, — заверил бывший любимый. — В этой крипте похоронена моя прабабка Бланш. Её удостоили столь высокой чести, когда Агарис не смог вернуть ей талигойский трон. Я сообщу Юннию, что намерен помолиться на её могиле, а заодно попрошу открыть нам раку Адриана для поклонения. Никто ничего не заподозрит.

— Но как ара оказалась на могиле Адриана? — беспомощно спросила гоганни.

— Наверняка её отдал Эрнани Святой, — презрительно бросил Альдо. — Этот трус отрёкся от силы Раканов и подарил Адриану свой жезл. Наверняка он отдал и ару, чтобы она не напоминала ему о его ничтожестве.

Право на всенощное бдение в крипте Альдо удалось получить довольно быстро, буквально через пару дней. Он взял с собой только двух алатских телохранителей с алебардами; Мэллит в складках юбки припрятала кинжал и небольшую серебряную чашу. Альдо нёс Эсператию. В предшествующие дни он заставил Мэллит внимательно изучить священную книгу, и гоганни с удивлением обнаружила в ней «Первозаконие» из гоганской «Кубьерты», практически дословно переведённое на древнегальтарский. Не веря собственным глазам, она прочитала слова клятвы на крови Альдо. Тот слушал её, покачивая головой.

— Наши эсператистские святоши — редкие хитрецы, — признал он с каким-то странным удовлетворением. — Тащили знания отовсюду, где только их находили. И не только знания, — добавил он хмуро, видимо вспомнив жезл и ару.

Они спустились в крипту незадолго до полуночи. Предупреждённый хранитель провёл их в северный край коридора: немногочисленные могилы мирян, которым Церковь оказала великую честь, предоставив последний приют в святом месте, располагались именно здесь. Надгробие королевы Бланш — старое, из простого серого мрамора, находилось между гробницей её сына, первого изгнанника-Ракана, и какого-то сиятельного князя древней Агарии. Здесь они провели целый час; затем Альдо со вздохом поднялся и окликнул алатцев, дожидавшихся их на почтительном отдалении.

— Позовите хранителя, — кротко приказал он. — Пусть откроет нам раку святого Адриана. И уходите вместе с ним: мы с кузиной хотим остаться вдвоём.

Его приказания были исполнены: едва они перешли в центр крипты, как запертую решётку открыли, а телохранители удалились.

Покуда шаги служки, замыкавшего шествие с ключами в руках, слышались в коридоре, Альдо стоял на коленях, словно полностью погружённый в благочестивую молитву; но, убедившись, что за ними никто не наблюдает, он живо вскочил на ноги и метнулся к раке. В его движениях чувствовалось что-то алчное, хищное: так коршун бросается на замеченную добычу. Величина аквамарина, возвышавшегося на надгробии, поразила его настолько, что, забывшись, он даже присвистнул.

Мэллит наблюдала за ним, опасливо прижав руки к животу. По счастью, младенец, так неожиданно шевельнувшийся при первой встрече с арой, теперь не подавал никаких признаков своего существования.

— Подумать только, — произнёс Альдо вполголоса, нежно оглаживая драгоценный камень своими длинными пальцами, — и это всё принадлежало нам! Это сокровище моей семьи, а я не могу даже претендовать на него!.. Закатные твари раздери моего предка Эрнани! Если бы не его трусость, Раканы до сих пор были бы правителями всех Золотых Земель!

Прошлое нельзя изменить, подумала Мэллит, но не осмелилась возразить.

— Ничего, — продолжал бормотать Альдо сквозь зубы, — так будет не долго. Я верну себе всё, что должно принадлежать мне по праву!.. Но не будем терять время. Достань кинжал и чашу, — бросил он Мэллит, не поворачивая головы. — Чем быстрее мы разорвём связь с твоими родичами, тем лучше.

«Он не хочет платить», — поняла Мэллит с внезапной полной ясностью.

Она встала с колен, достала кинжал и чашу из вместительного кармана, спрятанного под нижней юбкой. Затем осторожно пристроила их на крышке раки, возле самых львиных лап, и принялась не спеша расшнуровывать лиф платья. Обнажилась налитая кровью ранка, зудящая нетерпеливой болью. Альдо взглянул на неё, чуть-чуть вздрогнул, и тоже принялся торопливо расстёгивать камзол и рубашку. Царапина на его груди была заметно бледнее.

Они встали друг напротив друга, в шаге от аквамариновой колонны. Младенец в чреве Мэллит молчал, словно на сей раз близость к священной реликвии Оллиоха ничего для него не значила.

«Так нужно, — сказала себе гоганни. — Я должна стать щитом не Альдо, а сыну».

Её пальцы почти не дрожали, когда она взялась за рукоятку кинжала. Острое лезвие легко вспороло кожу, и кровь, словно давно дожидавшаяся этого, тонкой струйкой полилась в подставленную чашу.

Мэллит тщательно омыла в ней лезвие.

— Душа, яже согрешит перед Создателем не хотящи, — медленно прочитала она на память, произнося слова так, чтобы заранее наученный ею Альдо мог хотя бы отчасти понимать её, — от повелений Создателевых, ихже не лет есть творити, да возмет меч остр паче бритвы стригущего и да омочит в крови, яже о гресе.

Она передала Альдо кинжал рукоятью вперёд, и он, внимательно прислушивавшийся к полупонятным фразам, послушно полоснул по почти затянувшейся ранке на груди. Его кровь в свою очередь заструилась в чашу. Он омочил ею лезвие.

— И да покропит от крове мечем пред Создателем у святыни, — продолжала Мэллит, глядя, как Альдо в соответствии с её словами взмахивает кинжалом так, чтобы капли попали на колонну. — И да возложит от крови, яже о гресе, мечем на олтарь!

Повинуясь этому указанию, Альдо с силой вонзил кинжал в центр колонны. Окровавленное лезвие вошло в камень вопреки всем естественным законам — так нож входит в воду. Аквамарин внезапно замутился и потемнел, словно человеческая кровь изменила его свойства.

Мэллит коротко и полузадушенно вскрикнула, а затем рухнула на пол как подкошенная.

Альдо даже не заметил этого: его взгляд был прикован к аре. Прозрачный драгоценный камень налился глубоким сумраком, как штормовое море, и в нём отразилось лицо, которое Альдо сначала принял за своё собственное. Беспечные синие глаза смотрели изучающе, крупный улыбчивый рот дрогнул и исказился недовольной гримасой. Человек в камне нахмурился, сразу став иным, непохожим. Но тут же изображение пошло рябью, а из замутнённой ары словно шагнул вперёд разгневанный бог. «Ракан!» — почему-то сразу понял Альдо с ужасом. Его лицо было смутно похоже на первое, но огненные глаза казались чёрными, как ночь, а каштановые волосы струились по плечам водопадом. Тяжёлый каменный подбородок выражал непреклонную волю; упрямый рот открывался, произнося слова, похожие на свист ветра. Он был не доволен Альдо, крайне не доволен. Хмурый разгневанный лоб его заволокло тучами, сверкнули молнии; потоки воды поднялись из глубины океана и с огромной высоты обрушились на землю. Реки вспухли и вышли из берегов, море хлынуло на сушу; гигантская волна взметнулась до самых звёзд и понеслась на Альдо, разевая ненасытную влажную пасть. Он отступил в ужасе, ударился спиной о решётку и сполз на пол, невольно заслоняясь ладонью от видений.

Так умер его отец.

«А вдруг это моя смерть?» — подумалось Альдо в помрачении ума.

Бесчувственная Мэллит лежала рядом на полу. Альдо упёрся в неё бессмысленным взглядом, почти не осознавая, на что именно смотрит.

Однако постепенно он пришёл в себя. Обряд ещё не был завершён: они принесли жертву, но не узнали, принята ли она богами. Склонившись к девушке, Альдо попытался привести её в чувство. К счастью, это оказалось нетрудно. После нескольких хлопков по щекам Мэллит глубоко вздохнула и открыла глаза, а потом попробовала сесть, поддерживаемая Альдо.

Её руки инстинктивно огладили живот и поднялись к груди. Почувствовав кровь, всё ещё сочившуюся из ранки, она принялась торопливо осушать её носовым платком.

Альдо перевёл взгляд на ару, не поднимаясь с пола. Кинжал торчал в камне по самую рукоятку.

— Мелитта, — напряжённым голосом позвал он гоганни. — Мы должны вынуть его.

Оба они с трудом поднялись, хватаясь друг за друга. Втайне никому не хотелось продолжать, но выбора не оставалось. Мэллит решилась первая: взявшись за рукоятку, она боязливо потянула её на себя. Тщетно: её сил не хватало для того, чтобы высвободить лезвие. Тогда Альдо, отводя глаза от налитой грозовой синью поверхности, положил свою руку поверх. Медленно, сжав зубы, он попытался выдернуть кинжал из ары.

Если бы лезвие вышло, это означало бы, что жертва кровью принесена; что Ушедшие приняли покаяние и разрешили его от обета.

Что-то хрустнуло, зазвенело, и рукоятка осталась в руке у Альдо. Он медленно опустил её и осмотрел кинжал: отчего-то казалось, что он стал короче, чем прежде. Мэллит смотрела на рукоять потемневшими, расширившимися от ужаса глазами.

Лишь через долгую минуту до Альдо дошло то, что случилось.

Лезвие кинжала было сломано. Первый Ракан не пожелал освободить его от клятвы.

1) Здесь покоится Эсперадор Адриан (лат).

Вернуться к тексту