Сердце Скал. Зверь (джен)

23 Осенних Волн-12 Осенних Молний, 399 год Круга Скал. Эр-Эпинэ

Марсель Валме плохо переносил своё заточение.

Его арестовали сразу же после прибытия в Эр-Эпинэ, в последний месяц лета. Слуги, одетые в траур по герцогу Анри-Гийому, встретили его сухо и с подозрением, смотрели недоверчиво и вызвали замкового коменданта. Малосимпатичный офицер по имени Николя Карваль, насупившись, выслушал просьбу доложить о приезде виконта новому герцогу Эпинэ, взял незапечатанную записку принца Ракана, повертел её в руках и удалился, не сказав ни слова. Пять минут спустя Марселя и обоих его кэналлийцев обезоружили солдаты этого самого Карваля, такие же угрюмые и неразговорчивые, как их командир.

Зато Август Штанцлер, обнаружившийся здесь же в замке, оказался куда как многоречив!

Бывший кансильер до тошноты напомнил Марселю дорогого папеньку: грузный, отёчный, ласково-снисходительный, он исключительно мягко стелил жёсткое ложе. Он был старомодно учтив и назойливо-любопытен, и у него явно имелись свои планы на наследника Бертрама Валмона, очень кстати ставшего офицером герцога Алвы.

— Только не говорите мне «мой мальчик», граф! — взмолился Марсель после первого же медоточивого разговора. — Иначе я вспомню, что обязан отбывать сыновнюю повинность только три месяца в году. Предупреждаю вас: я сбегу, чего бы мне это не стоило, если вы продолжите настаивать на своём.

— Я готов рискнуть, мой мальчик, — заверил его Штанцлер, изображая истинно отеческую улыбку.

Робера Эпинэ в замке не было. Как выяснилось, дома никто и слыхом не слыхивал о его возвращении.

Не приехал он и позже. Лето сменилось осенью, а осень в свою очередь пошла на убыль. Марселя поселили в небольшой комнатке подвального этажа, а обоих его кэналлийцев увезли в другое место — Марселю так и не удалось узнать, в какое именно.

Он оказался в настоящем кипящем котле — в самом центре готовящейся смуты.

Вот куда его завело желание оказать услугу принцу Ракану!

Но разве это его вина?.. Увы! Он всегда был слишком чувствителен к чужому очарованию. Синие глаза и острый язык Алвы побудили Марселя очертя голову кинуться на военную службу; золотые локоны и обходительные манеры изгнанника-принца завели его в очаг мятежа. Он был просто не в состоянии противиться собственной натуре! Его поэтическая душа слепо подчинилась врождённому чувству прекрасного и в результате бесславно сгинула во мраке эпинского подвала.

— Ну нет, — бормотал Марсель, греясь у камина (осень уже вступала в свою последнюю четверть). — Больше я не попадусь в эту ловушку. Благодарю покорно! Отныне при виде всяких обаятельных проходимцев я буду представлять их стариками, скрюченными подагрой… И страдающими трясучкой вдобавок! Больше я не стану бегать по их поручениям и угождать их прихотям, что бы они не сулили мне взамен — даже если с королевской щедростью они не сулят ничего!

В конце концов, проза жизни действительно такова: и красавец Алва и сказочный принц-изгнанник со временем поседеют и одряхлеют, обзаведутся сонмом болезней и старческих немощей. Нужно только вообразить себе сегодняшних искусителей в их будущем обличье — и дело, фигурально выражаясь, будет в шляпе.

— С годами я узрю за муки воздаянье…⁽¹⁾ — бубнил Марсель себе под нос, рассеянно скользя по строчкам меланхоличного Филиппа Лепорта⁽²⁾.

Томик оказался у него благодаря доброте вдовствующей маркизы Эр-При. Эта милая женщина, робкая и казавшаяся вечно испуганной, как загнанная ретивыми охотниками лань, понравилась Марселю. Её тихий голос, скромные манеры и истинное милосердие были как бальзам для его раненого сердца. Она единственная искренне беспокоилась об узнике, хотя только ей одной он и причинил огорчение своим приездом.

— Вы говорите, что мой сын уехал в Эпинэ? — дрожащим голосом спросила она Валме. — Разве он не с его высочеством?

— Я уверен, эрэа, что с ним всё в порядке, — поспешил Марсель утешить несчастную мать. — Должно быть, проводник просто обманул его в надежде на поживу. Но вашего сына не так-то легко захватить. К тому же принц говорил мне, что намеревается обыскать окрестности Сакаци.

В душе он испытывал глубокую жалость. Ему припомнилась странная история с проводником из монастыря святого Гермия и исчезновение Робера Эпинэ в Огненную ночь. Милейший принц Ракан говорил что-то о местных суевериях… Хотя Марселю больше верилось в причины более материального толка. Может быть, новый герцог и сумел выпутаться из неприятностей, но вполне могло случиться, что бедняга давно погиб.

Колокол замковой церкви Эр-Эпинэ внезапно загудел — настойчиво и заунывно.

Валме захлопнул томик Лепорта и поправил огонь каминными щипцами, присланными всё той же маркизой Жозиной вместе с тонким постельным бельём, скатертями и туалетными принадлежностями. Несмотря на то, что заступничеством славной женщины у него было в достатке и дров и торфа, от скорбного гула пробирал озноб.

Звонили как по покойнику.

— Может быть, это Штанцлер преставился? — обнадёжил самого себя Марсель.

На разъяснения караульных рассчитывать не приходилось. Его стерегли солдаты Карваля, а этот господин, как за несколько месяцев вполне убедился Марсель, был сильно предубеждён против дорогого папеньки и всего семейства Валмонов.

В первые дни заключения Марсель злился на себя и рвался на подвиги. Глупец! Простофиля! Как он мог угодить в такую очевидную засаду! Алва саркастически посмеётся над его нелепой авантюрой, как только узнает о ней, говорил он себе. Однако вид несчастной четы Маранов, повешенных в начале осени во дворе замка, изрядно поумерил его пыл. К тому же через месяц стали поступать известия из Олларии: Алва и сам оказался в Багерлее с клеймом государственного преступника. А покуда блистательный Первый маршал прохлаждался в тюремной камере, короля Фердинанда убили фанатики. Так что Марсель сподобился философского озарения и успокоился.

Festina lente,⁽³⁾ советовал знаменитый древний анакс. Эти слова Марсель собирался сделать своим новым девизом.

Но философия, вопреки ожиданиям, не утешала.

Колокола продолжали гудеть.

Под окном неторопливо прошлась невидимая отсюда лошадь: оконный проём представлял собою довольно широкое, но не слишком высокое зарешеченное отверстие, пробитое в стене подвала вровень с землёй. Из него вдруг потянуло холодным воздухом с отчётливым душком затхлости и плесени. Марсель поёжился. Какой-то солдат прогуливает коня? Или окно его камеры решили завалить взопревшим сеном в качестве небольшой пытки вонью? Он прислушался внимательнее: кажется, одинокая лошадь потеряла где-то подкову. Её неровный цокот наводил какую-то парализующую оторопь.

Стылая болотная сырость поползла сквозь решётку как гнилой туман. Это сочетание холода и тления было таким неестественным, что мороз пробежал у Марселя по коже.

Ещё немного, и он вообразит под своим окном саму Кладбищенскую лошадь!

Ну уж нет! Он встряхнулся и поднялся. Что бы он ни думал о суевериях, но примеру знатных господ не зазорно последовать. Если принц Ракан верит во всякую нечисть, способную сожрать его ближайшего друга и соратника, то что прикажете взять с виконта Валме? К тому же в этом подвале слишком темно! Он сейчас же зажжёт четыре свечи и расставит их по углам. И пускай колокол Эр-Эпинэ гудит как на похоронах: к виконту Валме не войдёт никакой кладбищенский дух. Кстати: прочесть четверной заговор тоже не помешает. По крайней мере, яркий свет и собственный голос разгонят тоскливый морок. Да, это пустое суеверие, ну и что? Кто его здесь увидит? К счастью, в этом треклятом подвале некому зубоскалить над слабонервным офицером по особым поручениям.

Успокоив свою совесть этими рассуждениями, Марсель запалил свечи, с грехом пополам прочитал четверной заговор (как выяснилось, он почти забыл его) и снова уселся у камина с твёрдым намерением опять погрузиться в меланхоличные злопыхания Лепорта.

С годами я узрю за муки воздаянье,

Зима осеребрит вам золото кудрей,

Померкнет царственный огонь двух солнц-очей,

Амур уйдёт, смущён, утратив обаянье.

И нежная краса в своем благоуханье

Уступит времени — и в прелести своей;

Поблекнет цвет ланит с утратой юных дней —

И где сокровище, мое очарованье?

На душе у Марселя явственно полегчало. Даже настроение чуть-чуть приподнялось. Отложив Лепорта, он ещё раз прислушался.

Одинокая лошадь удалилась, но замковый колокол продолжал гудеть. Такой долгий звон на памяти Марселя случался впервые.

Что же всё-таки произошло? В Эр-Эпинэ скончалась какая-то важная особа? Уж не Штанцлер ли, чем Леворукий не шутит?

А вдруг это маркиза Жозина?

Марсель вздрогнул при этой мысли. Бедная женщина, сохранившая в зрелом возрасте застенчивое очарование девушки, имела слабое сердце. А если оно не выдержало неопределённости и остановилось от тревоги за единственного оставшегося сына?

Взбудораженный дурным предчувствием, Марсель снова встал. Создатель, если ты существуешь, ты не допустишь подобной несправедливости!

«Спрошу у караульных, — подумал он. — Не убьют же они меня, в конце концов, если я осведомлюсь о здоровье вдовствующей маркизы? Ведь если я не сижу на хлебе и воде в каком-нибудь карцере, этим я обязан именно ей».

Он решительно двинулся к двери, собираясь постучать в неё, чтобы привлечь внимание стражи. Однако не успел сделать и четырёх шагов.

Дверь распахнулась сама, стремительно и резко, словно её изнутри толкнул разъярённый носорог. Тяжёлая дубовая створка загрохотала, ударившись о стену и лязгнув наружным засовом. В проёме показался граф Штанцлер — потный, побагровевший, набычившийся как взбесившийся буйвол. Он ввалился внутрь, рывком захлопнул дверь, поискал засов, которого с этой стороны не было, метнулся к камину и, пыхтя, подтащил ящик для дров, а затем, дико осмотревшись по углам, освещённым четырьмя свечами, тяжело рухнул на один из двух стульев, имевшихся у Марселя в распоряжении.

При этом он беспрестанно бормотал что-то себе под нос, яростно и неразборчиво, захлёбываясь словами.

Подобная бесцеремонность переходила всякие границы. Всё-таки это была камера виконта Валме, а не проходной двор!

Марсель с достоинством встал перед бывшим кансильером:

— Любезный граф, чему обязан таким неожиданным визитом? Для допроса уже немного поздновато, вы не находите?

Штанцлер не обратил на его слова ни малейшего внимания: он слепо шарил руками по груди, словно пытаясь найти под камзолом оружие или защитный амулет.

— Он был прав… Он был прав! — вырывалось у него изо рта безостановочно.

— Кто был прав? — осведомился Марсель, приподнимая левую бровь совсем по-алвовски.

— Ла Риссан, — отозвался Штанцлер, задыхаясь. — Она умерла, умерла!

Сердце Марселя ёкнуло.

— Надеюсь, вы говорите не о маркизе Эр-При, граф? — спросил он, почти не надеясь услышать обнадёживающий ответ.

— Я здесь не при чём! — вдруг тоненько взвизгнул Штанцлер. — Ни при чём, слышите! Я добивался власти только для неё! Для неё!.. — истерически выкрикнул он, нелепо жестикулируя. — А если и для себя, — добавил он тут же, дрожа как в лихорадке, — то не ей меня упрекать! Она сама… Она сама убивала!

Марсель поднял вторую бровь. Не похоже, чтобы речь шла о маркизе Эр-При.

— Вы кого-то убили, дорогой граф? — поинтересовался он прокурорским тоном.

— Я не убивал! — завопил Штанцлер срывающимся фальцетом. — Я её не убивал! Она сама виновата! Она хотела этого. Я действовал в её интересах — всегда, слышите, всегда! Моей вины тут нет. Оставь меня в покое! — взвизгнул он, нашарив, наконец, эсперу на шее и выставляя её перед собой. — Уходи! Не хочу тебя видеть!

Марсель остолбенел от удивления. Только сейчас он сообразил: то, что он первоначально принял за ярость, было ужасом — почти животной паникой.

— О ком вы говорите? — спросил он, начиная понимать, что не понимает вообще ничего.

Штанцлер неожиданно разрыдался — в голос, как истеричная баба, трясясь в крупном ознобе. Он заслонил руками лицо, и по его коротким толстым пальцам, украшенным перстнями, потоком полились крупные слёзы.

— Я не хочу… — лопотал он неразборчиво, — не хочу, не хочу, не хочу!..

Марсель пожал плечами и сел на стул. Его любопытство было возбуждено, но приходилось выжидать.

Постепенно Штанцлер затих, обессилев от сильных переживаний. Его всхлипывания и бормотание становились всё реже. Марсель придвинул к себе бутылку вина (её принесли вместе с ужином), налил бокал и подтолкнул его поближе к бывшему кансильеру. Тот не сразу понял смысл немого приглашения, но потом до него всё же дошло. Он принял бокал трясущейся рукой и выпил его, щедро залив вином подбородок и воротник. Почти сразу же на него напала икота. Он задыхался и сипел, судорожно силясь ухватить посиневшими губами глоток воздуха. Вид у него был жалкий и отвратительный.

Марсель бестрепетно налил второй бокал и помог Штанцлеру донести его до рта не расплескав.

Это помогло.

— Я не виноват! — снова забормотал Штанцлер, видимо, не в силах перестать оправдываться. — Я думал только о ней! Клянусь. Ведь я любил её. Я любил только её!

— Кого? — спросил Марсель. — О ком вы говорите?

— О моей дочери, — неожиданно ответил Штанцлер. — О моей несчастной дочери!

И снова разрыдался. Его судорожные всхлипы до отвращения походили на рвотные позывы.

Мысли Марселя разбежались как мыши, потревоженные веником.

— А я полагал… — медленно проговорил он, — а я-то полагал, любезный граф, что вы старый холостяк!

— Д-да… Х-холостяк… — с трудом выговорил Штанцлер: его горло свело пароксизмом.

— О! — произнёс Марсель легкомысленным тоном. — Так у вас есть ублюдок! Но это же самое обычное дело, дорогой граф! У меня у самого есть двое или трое ублюдков. Не помню точно сколько именно.

Штанцлер даже на секунду перестал давиться слезами: его, похоже, потрясло легкомыслие виконта.

— Но я абсолютно убеждён, что вы заботились о вашей дочери как любящий отец, — тут же добавил Марсель сочувственным тоном.

Штанцлер трясущейся рукой потянулся к опустевшей на две трети бутылке. Предупредительный Марсель догадливо подсуетился и налил бывшему кансильеру третий бокал.

Тот выпил, чуть-чуть успокаиваясь. Его взгляд начинал потихоньку стекленеть: любитель травяных отваров явно отвык от крепких напитков.

— Вы не знаете, каково это… — нечленораздельно забормотал он, невидящим взглядом уставившись перед собой. — Вам не понять… Вы слишком ветрены! А я был одинок — всегда. Мне шёл четвёртый десяток… Каролина тоже была не молода, и они с Ариго окончательно осточертели друг другу. Если Каролине захотелось меня, то почему бы и нет? Она была ловкая женщина и могла бы стать полезной. Но потом… Потом родилась Кат…

Штанцлер схватился рукой за горло и сжал его, словно пытаясь удержать это имя у себя в глотке.

Однако Марсель сразу сообразил: королева! От любопытства даже уши у него под волосами поднялись и насторожились как у собаки.

— А потом родилась ваша дочь, — услужливо подсказал он, подливая вина в бокал. — Разумеется, это было прелестное дитя!

— Прелестное, — заплетающимся языком подтвердил Штанцлер. — Чудесное, необыкновенное! Моя дочь. Вылитая мать лицом, но ум, характер, воля — о, всё это досталось от меня, то была плоть от моей плоти! Знаете ли вы, каково это: понимать, что больше не одинок? Тогда я почувствовал, что для меня больше нет ничего невозможного. Она станет всем, и я стану всем вместе с ней!

— И ваша дочь стала королевой? Катарина? — неосторожно спросил Марсель: этот вопрос просто жёг ему язык.

В помутившемся взгляде Штанцлера блеснул животный ужас.

— Нет! — выкрикнул он, хватая Марселя за руку. — Не называйте её по имени! Она войдёт! А если она войдёт, то нам обоим несдобровать — и вам тоже, мой мальчик! И вам тоже!..

Марсель кинул быстрый взгляд на дверь, припёртую ящиком для дров. Всё было ясно. Штанцлер свихнулся.

— Вряд ли, ведь снаружи охрана, — ответил он.

— Охрана, — бессмысленно повторил за ним Штанцлер и, снова схватившись за эсперу, принялся её целовать. — Пусть Четверо охранят нас от всякого зла!

— А почему звонят в колокола? В замке что-то произошло? — осведомился Марсель небрежно, желая отвлечь собеседника от приступа дикого фанатизма.

— В замке? — машинально переспросил Штанцлер: похоже, вопрос едва дошёл до его сознания. — Нет. Звонят из-за Левия.

— Левий? — встрепенулся Марсель. — Магнус Ордена Милосердия? Разве он умер?

— Почему умер? — удивился Штанцлер. — Он привёз новости из Агариса. Они вывели всех из равновесия… Ох, простите меня, мой мальчик! — вдруг осклабился он, словно спохватившись и впервые сообразив, где именно он находится. — Я не в себе!.. Потерял самообладание… Я пришёл к вам, ища покоя и отдохновения. Д-да, п-покоя и от-тдохновения… Доживите до моих лет, и вы поймёте: это самые драгоценные вещи в мире. Я невольно нарушил ваше уединение, — продолжал он, с трудом оглядываясь. — Н-надеюсь, вы не в обиде, мальчик мой, что я навязал вам своё общество?..

«Отдохновение! — подумал виконт презрительно. — То-то он влетел сюда как взбесившийся носорог!».

— Знаете, граф, — произнёс он вслух, — я, похоже, заблуждался на ваш счёт. Представьте себе: я всегда считал вас сторонником Раканов. А выясняется, что втайне вы держите руку Олларов. Ведь ваша дочь королева. Вот так приятный сюрприз!

В осоловевших от слёз и вина глазах Штанцлера загорелся недобрый огонёк — слабый, едва тлеющий.

— Раканы… — промычал он. — Раканы… Их дело правое, но им никогда не вернуться.

— Зачем же тогда вам понадобился весь этот мятеж?

Штанцлер понурился: казалось, он весь как-то внезапно обмяк.

— У меня свои интересы, мой мальчик… — пробормотал он словно в пьяном бреду. — Ракан — удобная вывеска… И для фанатиков, вроде Карваля, и для людей похитрее… Политика — это карточная игра. Ведь вы картёжник?

— О да! — кивнул Марсель. — И каковы ваши ставки?

— Я старый больной человек… Я никогда не был врагом покойному королю. Напротив: я всеми силами стремился к тому, чтобы августейшая чета правила спокойно — без Дорака и Алвы. Теперь королём должен стать Карл. Но она потеряла его! — воскликнул он, опять выпрямляясь и устремляя на дверь возмущённый и испуганный взгляд. — Потеряла собственного сына! Мать! Дурная мать. Разве это я виноват, что она дурная мать? — патетически вопросил он, обращаясь к Валме. — Разве я виноват, что она спустила все мои труды в постелях с любовниками?

— Дети часто бывают неблагодарны, — сочувственно сказал Марсель, усердно подливая в бокал.

— Да! Неблагодарная! — горячо согласился Штанцлер, жадно глотая вино. — Смеет попрекать меня!.. — Он поперхнулся и вдруг скорчился на стуле. — Не хочу её больше знать, не хочу! — застонал он, хватаясь за волосы. — Я дал ей жизнь. Я дал ей корону. Я защищал её от Дорака. Разве это я виноват, что она умерла? — Он испуганно замер и повторил каким-то диким шёпотом: — Разве это я виноват, что она умерла?..

Марселя как камнем ударило.

— Что? — воскликнул он. — Королева умерла?

Штанцлер горестно обхватил руками голову и тихонько завыл — тоскливо, как пёс на луну.

— Так это по ней звонят весь вечер? — спросил Валме, прислушиваясь к колокольному гулу, который то затихал, то вновь набирал силу.

Кансильер не услышал вопроса. Марсель протянул руку и энергично потряс его за плечо:

— Это звонят по королеве?

— Что? — тупо переспросил Штанцлер, подняв перекошенное горем лицо. — Нет. Звонят по приказу Левия. В Агарисе умер Эсперадор.

Марсель отступил, удивлённый. Эсперадор Юнний умер! Вот это новости! Похоже, за то время, которое он провёл в своём подвале, в мире произошло много интересного.

Но если Святой престол остался без наместника, то Агарис не сможет помочь эсператистам в их мятеже. Кардиналам придётся собраться на конклав. Им будет не до Штанцлера с его интригами.

Эта мысль так поразила Марселя, что он произнёс её вслух.

— Так ваша эсператистская ставка бита, не так ли, граф? — спросил он.

Штанцлер медленно повернул к нему голову. Глаза его были ещё мокры от слёз, но Марсель заметил, что тлеющий в глубине расширенных зрачков недобрый огонёк разгорается сильнее.

— Моя ставка — это вы, — проговорил кансильер медленно, словно через силу, жуя губами воздух. — Разве Алва не пожелает выкупить вашу свободу в обмен на принца Карла?

— Так принц у Алвы? — спросил Марсель. — Но разве я сто́ю целого кронпринца?

Штанцлер помолчал, размеренно покачивая головой, как гадюка перед нападением.

— Если Алва найдёт Карла, — продолжал он как человек, одержимый одной идеей, — почему бы ему не отдать его в обмен на вас?.. Я знаю: он может бросить вас, как Катарину… Он дурной человек, мой мальчик, вам не следовало бы доверять ему… Но есть ещё ваш отец. Вряд ли Алве захочется ссорится с Валмонами. Ваш отец способен поднять против него всю оставшуюся часть Эпинэ.

Так вот какую сделку имел в виду Штанцлер, когда сажал его в эпинский подвал! Он рассчитывал сыграть на отеческих чувствах папеньки, торгуясь за Карла Оллара.

— Что такое вы говорите, граф! — произнёс Марсель как можно более легкомысленным тоном. — Я не настолько ценен, как вы воображаете. У моего отца есть ещё три сына. Боюсь, что папенька только подивится моей глупости и посчитает, что я вполне заслуживаю наказание за свою дурь.

Штанцлер медленно закивал головой.

— Возможно, возможно… — пробормотал он заплетающимся языком. — Не исключено, что вы куда ближе к истине, чем думаете… (Марселя невольно пробил холодный пот). Но в таком случае вы совершенно бесполезны… Совершенно бесполезны.

— Вот именно, — с готовностью подхватил Марсель, делая хорошую мину. — И вы вполне могли бы отпустить меня на все четыре стороны.

Штанцлер пьяно захихикал, заколыхавшись на своём стуле.

— О нет-нет, вы не так меня поняли, милый виконт! — пояснил он. — Вы бесполезны живой. А мёртвый вы не бесполезны, отнюдь нет!

Марсель на мгновение онемел от этого чудовищного заявления.

— Мёртвый я опасен! — возразил он. — Пусть я не сто́ю кронпринца, но всё-таки сто́ю достаточно, чтобы отец и Алва отомстили за меня. Предупреждаю вас: моя семья и близкие будут очень расстроены, если со мной что-нибудь случится у вас в плену.

— Вот именно, мой мальчик! — одобрительно закивал Штанцлер, как довольный учитель смышлёному ученику. — Ведь вашему батюшке и Ворону будет неприятно видеть вас убитым? Они впадут в бешенство, так?

— Вам-то какая выгода с их бешенства? — поинтересовался Марсель, незаметно поёжившись. — Разве в вашем положении разумно дразнить чёрного льва? А живой я мог бы примирить вас с герцогом Алвой.

Плечи Штанцлера мелко затряслись. Марсель было подумал, что кансильер вновь решил разрыдаться, но оказалось, что тот заливисто смеётся — безудержно и безостановочно.

— Что вы находите смешного в моих словах? — с неудовольствием спросил Марсель.

— Бедный мальчик! — проговорил Штанцлер, сотрясаясь всем телом. — Я и не думал, что вы так наивны. Примирить меня с Алвой! Ха-ха-ха! Он скажет, что я не стою той верёвки, на которой он меня повесит.

Марсель содрогнулся. В этом смехе было что-то чудовищное, почти безумное.

— Я не понимаю вас, граф, — сказал он. — Неужели вы надеетесь выменять кронпринца на мою голову? Вы действительно думаете, что я буду полезнее вам мёртвый?

Штанцлер всем телом потянулся к нему через стол.

— А если кронпринц мёртв? — поинтересовался он, приближая к Марселю искажённое смехом лицо. — Одно мёртвое тело сто́ит другого, не так ли, мой мальчик? Смерть за смерть, боль за боль? Разве это не равноценный обмен?

Марсель отшатнулся. Штанцлер снова захихикал, а потом принялся утирать слезящиеся глаза носовым платком, извлечённым из-под обшлага рукава.

— Ну-ну-ну! — говорил он заплетающимся языком, изображая отеческую улыбку, которая на его мокром и искривлённом лице казалась почти непристойной. — Это всего лишь шутка, глупая шутка! Я пьян, вот и шучу как паяц. Скоро всё наладится! Разумеется, вы помирите меня с Алвой. Ведь я, как вы сказали, скорее сторонник Олларов, чем Раканов. Мы оба заботимся о благе Талига. Мы скоро найдём общий язык, мой мальчик! Мы станем лучшими друзьями.

«Он убьёт меня сегодня», — оторопело понял Марсель. — «Прикажет расстрелять. Повесить. Или отравит».

Штанцлер тем временем развязно болтал с напускным добродушием:

— Это всё ваше вино, мой мальчик! Я совершенно отвык от него. Как вы можете пить такую гадость! Посудите сами: я сделался сам не свой, стоило вам шутки ради подпоить меня. Эх, молодость, молодость! Вы, юные бездельники, не щадите нас, стариков. Но это пустяки, мой мальчик, пустяки. Я вовсе не в обиде на вас. Я понимаю: у вас просто нет иных развлечений.

«Он ненавидит меня», — думал Марсель с ужасом. — «Он выболтал мне свою тайну!».

Он беспомощно оглянулся, и взгляд его случайно упал на каминные щипцы.

Штанцлер вцепился обеими руками в стол, очевидно желая вернуть себе чувство равновесия и хотя бы часть прежнего самообладания.

— Я очень надеюсь, что вы станете посредником в наших переговорах с герцогом Алвой, — выговорил он, силясь стряхнуть с себя опьянение. — Вы ведь имеете на него влияние, как вы только что намекнули!.. Я с радостью прибегну к вашим услугам. Правда, остаётся Карваль. Он фанатик, мой мальчик, поэтому с ним трудно иметь дело… Но уверяю вас, я найду способ убедить его. Мы обсудим ваши полномочия прямо сейчас. Завтра кардинал Левий отправится в ставку герцога Алвы, и вы поедете вместе с ним — под охраной, разумеется. Не думайте, чтобы я не доверял вашему слову. Упаси Создатель! Нет, я вполне полагаюсь на вашу честь и отпустил бы вас одного… Но Карваль не согласится. Вы сообщите Алве наши с вами условия.

— Наши условия? — тупо переспросил Марсель.

— Мы обсудим их прямо сейчас, — с готовностью отозвался Штанцлер. — Прямо сейчас, мой мальчик!

— Мы? Но ведь я не мятежник.

— О, я приму любой ваш совет! Ведь я сторонник мира, и я с радостью пожму руку герцогу Алве, если вам удастся свести нас… Вы ведь приложите все свои силы, не так ли? У нас впереди целая ночь, чтобы обсудить это! Вся ночь. Давайте выпьем ещё — хоть вина, хоть воды. У вас ведь найдётся второй стакан, мой мальчик?

О да, чтобы бросить туда отраву! Марсель незаметно протянул руку к щипцам и уцепился за их рукоять.

— Как целая ночь? Разве вы сегодня не ляжете? — спросил он машинально.

— Нет! — воскликнул Штанцлер, задрожав всем телом. — Я побуду с вами… Бессонница, знаете ли! К тому же в замке идёт панихида, и мне не хотелось бы оставаться там. Вы не стесняйтесь старика, ложитесь, если вам угодно. У нас будет достаточно времени, чтобы обсудить вашу миссию. Это не к спеху, это не к спеху… Спите. Ведь до утра ещё так далеко!..

И Штанцлер, снова задрожав, прикрыл лицо ладонью. Марсель, выждав полминуты, резко дёрнул щипцы на себя. Они ударились о каминную решётку, но кансильер не успел поднять голову: Валме с силой опустил своё импровизированное оружие на его затылок.

Звук удара вышел глухим, точно Марсель разбил трухлявый пень. Лоб Штанцлера стукнулся о столешницу, и всё его тучное тело обмякло, распластавшись на ней.

«Вот и конец эпинскому мятежу», — подумал Марсель в ступоре. — «Право, Алва должен быть мне благодарен за это».

Вытянув шею, он опасливо присмотрелся к бывшему кансильеру. На седых волосах расползалось багровое пятно, и крупные капли крови уже скатывались из-под каминных щипцов на высоко задравшийся воротник камзола.

Штанцлер оставался неподвижен и производил впечатление трупа.

«Он и есть труп, кошки закатные!».

«Что же мне делать?» — лихорадочно думал Марсель. —«Если его найдут здесь, мне не избежать расстрела или того хуже — виселицы! А его непременно будут искать, и хорошо, если не кто-нибудь не ввалится сюда прямо сейчас».

Однако у него на душе немного полегчало: Штанцлер был гораздо опаснее Карваля со всеми его солдатами. Особенно после того, как выдал свою главную тайну.

Королева — его дочь!

Карл Оллар, где бы он ни был, теперь окончательно потерял права на престол. Внуку Штанцлера нечего делать на троне Талига.

Алва должен узнать об этом.

Марсель сунулся к окну, но увидел лишь то, что знал и прежде: решётка была очень крепкой. Он оглянулся на дверь, всё ещё припёртую ящиком для дров. Такой малостью солдат не удержишь.

Впрочем, Штанцлер, кажется, сказал, что собирается пробыть до утра? Значит, время ещё есть.

Но что делать? Уложить тело на кровать? Тьфу, что за глупость! Довольно странно притащиться к узнику и завалиться спать в его постель! Лучше будет просто посадить его в алькове. Так, словно они беседуют. Обсуждают подробности мифической переговорной миссии, о которой Штанцлер так оживлённо распространялся всего пару минут назад.

Марсель шагнул было к телу, но ужас сковал его движения. При мысли о том, что он находится наедине с человеком, которого только что прикончил, Валме сильно замутило.

Что за напасть! Что с ним такое? Разве он не убивал в бою? Разве он не ходил по палубе, усеянной трупами от носа до кормы, и не распевал при этом во всё горло? Почему же сейчас от трясётся при виде одного трупа, как истеричная девица?

К тому же кто говорит о трупе? Штанцлер может быть просто ранен. Возможно, он всего лишь потерял сознание! Марсель ведь не проверял его пульс. А офицер Первого маршала по особым поручениям способен оказать помощь бедолаге, которому размозжили череп каминными щипцами.

Марсель решительно сорвал с себя колет и закатал рукава сорочки. Вытряхнув из сундука салфетки и полотенца, любезно предоставленные ему маркизой Жозиной, Марсель соорудил нечто вроде повязки на голове бывшего консильера. Кровь упрямо просачивалась сквозь слои материи, но он не сдавался. Поверх он намотал пёстрый платок, подаренный друзьями-кэналлийцами. Его манипуляции придали Штанцлеру поразительный вид — одновременно жалкий и залихватский.

Зато теперь раны не было видно.

Перенеся свой стул в альков постели, Марсель ухватил Штанцлера за пояс и с трудом перетащил туда его грузное тело. Здесь возникли новые сложности: «раненый» никак не хотел садиться, постоянно норовя соскользнуть на пол. Марсель едва ли не зубами дотянулся до простыней и, разодрав их, принялся привязывать упрямого кансильера к спинке и сиденью. В конце концов ему это удалось, хотя и не вполне удачно: Штанцлер сидел, горестно скособочившись, неловко свисая на одну сторону.

Марсель отёр пот со лба и, подумав, накинул на него свой плащ.

Теперь сцена убийства стала выглядеть безобидно, даже отчасти по-домашнему. Штанцлер походил на доброго дядюшку, пришедшего вразумить племянника на сон грядущий, и задремавшего на стуле у его ложа. Чем не идиллия? Марсель перевёл взгляд на себя.

Его рубашка была вся измазана кровью.

— Кошки закатные!

Марсель схватил свой халат, лежавший в изножье кровати, и закутался в него. Теперь он походил на человека, собирающегося лечь или только что вставшего с постели — за стаканом воды, например.

Его колотила мелкая нервная дрожь.

«И что теперь? — лихорадочно соображал он. — Было ли у него оружие?».

Оружие у Штанцлера было: короткий и широкий кинжал, подвешенный к поясу. Марсель снял его и спрятал в рукаве собственного халата.

Дальше предстояло самое сложное: постучать в дверь, чтобы привлечь внимание охраны, и сообщить, что граф Штанцлер просит одного из караульных войти внутрь за его распоряжениями. А после этого положиться на удачу и на Леворукого.

К тому же, если в замке идёт панихида по Эсперадору, солдат могли позвать на неё. Если повезёт, то охранников будет вполовину меньше, чем обычно: всего двое.

Марсель глубоко вздохнул, как перед броском в воду, отодвинул ящик для дров в сторону и несколько раз стукнул кулаком в крепкую дубовую доску. Караульные откликаться не торопились. Возможно, проклятые эсператисты молились, а возможно, тянули тинту за упокой души Юнния. Нервное напряжение Марселя достигло своего предела: он нетерпеливо выругался, ещё раз саданул кулаком по двери и с силой дёрнул её на себя.

1) Филипп Депорт. «С годами я узрю за муки воздаянье» (пер. Ю. Верховского).

Вернуться к тексту

2) В роли Филиппа Лепорта выступает Филипп Депорт.

Вернуться к тексту

3) Поспешай медленно (лат).

Вернуться к тексту