Сердце Скал. Зверь (джен)

Толпа придворных всколыхнулась. Стоявшие рядом с Колиньяром государственный секретарь Вейсдорн и экстерриор Рафиано невольно отступили назад; стоявшие позади Маркус Фарнэби и Теодор Килеан, напротив, шагнули вперёд, любопытствуя узнать, что творится. Эр Дональд Адгейл сорвался с места, чтобы насладиться видом мертвенной физиономии Колиньяра, на одной щеке которого, как у паяца, краснело неровное уродливое пятно.

Возмущённый супрем двора издал негодующий вопль:

— Ваша светлость! Герцог! Вы в своём уме?.. Это же оскорбление величества! Вы забыли, в чьём присутствии вы находитесь?

Онемевший Фердинанд II уставился на своего Первого маршала потрясённым немигающим взглядом.

— Бросьте, сеньор Фукиано! — небрежно отозвался Алва, отмахиваясь от супрема как от назойливой мухи. — Разве я оскорблю его величество тем, что отпихну с его дороги вывалявшуюся в навозе дворнягу? Это мой долг верноподданного.

— Вы… вы… вы… — забормотал Колиньяр вне себя от ярости, тщетно ища дрожащими от негодования пальцами перчатки, которые предусмотрительный Рафиано с ловкостью карманного вора вытащил из-за пояса их законного владельца.

— Собираетесь вызвать меня на дуэль? — полюбопытствовал Алва, наблюдая за страданиями вице-кансильера насмешливо сверкающими синими глазами.

— Оставьте его, мой друг! — громко воскликнул граф Манрик, гневно раздувая ноздри. — Вы же видите: он издевается над вами! Государь, ваше величество можете убедиться сами: герцог Алва потерял всякое представление о приличиях. Разве трезвомыслящий человек способен так забыться в присутствии своего короля? Герцог сошёл с ума!

Алва довольно оскалился, оглядываясь по сторонам и демонстрируя окружающим совершенно безумную ухмылку.

— Государь, герцог явно не в себе, — негромко заметил осторожный граф Рафиано. — Потрясение от последних прискорбных событий…

— Это следствие вынужденного бездействия, ваше величество, — вмешался кардинал Сильвестр, ощутивший укол дурного предчувствия от того, что вся кэналлийская свита Рокэ потихоньку стушевалась. — Господина Первого маршала оторвали от войны, которую он вёл в Фельпе, и поэтому он устраивает военные действия там, где в них нет нужды. Но как только ваше величество прикажет герцогу отправляться в Ургот…

— Что вы говорите, ваше высокопреосвященство?! — загремел разгневанный Манрик, прерывая кардинала. — Вы хотите поставить безумца во главе армии?!

Алва ухмыльнулся Сильвестру прямо в лицо и вновь обратился к своей жертве.

— А ваш сын был посмелее вас, — произнёс он, смерив вице-кансильера презрительным взглядом. — Он хотя бы взялся за шпагу.

Колиньяр дёрнулся всем телом, с усилием освобождаясь от медвежьих объятий барона Штаффена, повисшего сзади у него на плечах.

— Я… Я не стану драться с сумасшедшим! — ответил он свистящим шёпотом, дрожа от переполнявшей его злобы.

— Кузен Алва! Опомнитесь! — воззвал Фердинанд несчастным голосом.

— Государь, я не нарушу ваших эдиктов, — успокоил короля Алва. — Вам известен мой обычай. Я стреляю в трусливых тварей, когда они мешаются у меня на пути, вот и всё.

Сенескаль Миоссан неодобрительно застонал из-за спины короля, вероятно, опять припомнив Грегори Карлиона. Барон Йонеберге осуждающе покачал головой. Граф Рокслей незаметно подал знак Дональду Адгейлу, и тот, хотя и неохотно, распорядился пропустить вперёд отряд королевских телохранителей, которые уже пробивались к безумному Первому маршалу.

— Государь! — заявил сеньор Фукиано, едва дыша от негодования. — Подобное неуважение к священной особе вашего величества не может оставаться безнаказанным! Герцог Алва должен быть немедленно арестован и сопровождён в Багерлее!

— Ваше величество, конечно, помнит, — возразил Сильвестр, сохраняя самообладание, — что по условиям договора с Урготом нашими войсками должен командовать именно герцог Алва. Талиг нуждается в нём, в каком бы состоянии он ни был. Герцог Фома…

— Немного подождёт, — непринуждённо перебил его Алва, усмехаясь. — Право же, всё это не стоит выеденного яйца. Минуту терпения, ваше высокопреосвященство! Не тревожьтесь, ваше величество: я бью цаплю влёт. Юноша, пистолеты!

И Алва повелительным движением вытянул руку вправо. Сильвестр даже вздрогнул: на миг ему показалось, что справа от Рокэ стоит, усмехаясь во весь рот, бесследно сгинувший в Гальтаре Ричард Окделл.

К счастью, это был просто обман чувств. Справа от Алвы стоял только молодой Придд, холодный и невозмутимый, как всегда.

— Ваша светлость, я оруженосец графа Рокслея, — ответил он неторопливо, чуть склонив безупречную каштановую голову.

— И что? — недоуменно приподнял левую бровь Рокэ. — У вас нет пистолетов?

— Нет, ваша светлость.

Алва посмотрел на Придда с глубоким сожалением.

— Герцог, из вас никогда не выйдет хорошего военного, — заметил он. — У вас всегда должно быть то, что требуется, за пять минут до приказа!

— Я намерен идти в законники, ваша светлость, — ответил Спрут с тонкой улыбкой. — Но благодарю за совет.

Королевские телохранители, успевшие уже окружить Алву, ждали слова короля.

— Кузен Алва, — произнёс Фердинанд глубоко несчастным тоном, — мы вынуждены покарать вас за неподобающее поведение в нашем присутствии… и перед лицом смерти достойнейшей из эрэа. Ближайшие две недели вы проведёте во Флотской башне в Багерлее. Ступайте за капитаном Синьоретти.

Король махнул рукой, и Алва, равнодушно пожав плечами, вручил свою шпагу начальнику королевских телохранителей. Его вывели на улицу в окружении сразу восьмерых солдат: похоже, капитан Синьоретти всё-таки побаивался реакции кэналлийцев. Те стояли с надутыми чопорными физиономиями, словно это не Алва оскорбил присутствующих, а присутствующие оскорбили его.

Фердинанд II, скомкано попрощавшись с графом Рокслеем и вассалами Дома Скал, уселся обратно в карету под непрекращающимся нудным дождём. Униженный и опозоренный Колиньяр — его заботливо поддерживали под руки тессорий и главный церемониймейстер — потащился следом за свитой. Кардинал Сильвестр замыкал шествие, машинально ощупывая письмо, которое спрятал сегодня утром под сутаной на груди. В его голове теснились встревоженные мысли. Рокэ, как было понятно даже младенцу, не собирался выполнять условия их договора, которому сам Сильвестр неукоснительно следовал. Алва разыграл сцену мнимого безумия с явной целью оттянуть, а то и вовсе отменить свой отъезд в Ургот. Сильвестр представил себе, как пишет герцогу Фоме, что Первый маршал не может прибыть к войскам, поскольку неожиданно рехнулся, и поморщился, как от зубной боли.

— Ваше высокопреосвященство! Вы так и не благословили её светлость герцогиню Надорскую.

Сильвестр повернулся, остановленный на самом пороге Зала Чести. Прямо перед ним возвышался епископ Риссанский, держа в одной руке кропило, а в другой — сосуд со святой водой.

— Насколько я знаю, герцогиня исповедовала эсператизм, — сухо бросил Сильвестр, собираясь перешагнуть порог.

— Её светлость была сторонницей церковного союза, достойный брат мой, — с лёгкой укоризной ответил Луи-Поль. — Перед смертью она исповедалась мне, служителю нашей праведной церкви, и будет погребена по олларианским обрядам, как и её супруг. Но, если вы разделяете непримиримость и нетерпимость фанатиков Лиги, ваше высокопреосвященство…

Сильвестр медленно повернулся обратно, нехотя забирая из рук молодой эпинской гадюки кропило. Хорошо, окажем уважение Скалам. Если Рокэ собирается играть в свою игру, сыграем и мы в свою. Катарину Ариго придётся уничтожить. А её любовник пусть посидит недельки две во Флотской башне, хуже не будет. Только режим окажется чуть построже, чем ожидает за свою выходку синеокий красавец!

Сделав несколько широких шагов, кардинал оказался в паре бье от возвышения, на котором стоял катафалк. Сейчас возле гроба жалась только потерянная Алиса Карлион с дочерью: сам граф Ангерран, давно уже переставший рыдать в носовой платок, перешёл в маленькую комнатку за Залом Чести. Дверь была приотворена, и Сильвестр отлично видел как Карлион перешёптывается о чём-то с братьями Рокслеями и Дональдом Адгейлом. За их спинами возвышался небольшой алтарь с тяжёлым серебряным ящиком. Там, несомненно, находились сосуды с внутренностями умершей: по обычаю знати их хоронили отдельно от тела.

— Сердце её светлости будет погребено завтра в часовне святого Дени, — сказал епископ Риссанский на ухо Сильвестру, проследив его взгляд через плечо.

Да уж, для Олларии нет подарка лучше! Сильвестр готов был прозакладывать свои чётки и молитвенник, что с завтрашнего дня к часовне святого Дени потянутся все недовольные эсператисты столицы. Ещё один возможный очаг бунта…

Епископ Риссанский ловко подставил сосуд со святой водой, и Сильвестр, не глядя, обмакнул в него кропило. Сделав ещё шаг, он поднялся на ступеньку возвышения и вздрогнул. Лицо герцогини Окделл находилось прямо перед ним. Бледное и худое, оно, однако, не выражало и тени того горя, которое свело старуху в могилу. Напротив: оно сияло улыбкой радостного торжества и казалось неожиданно помолодевшим и посвежевшим.

Это был дурной знак. Сильвестр не считал себя суеверным человеком, но триумфальное выражение на лице противницы заставило его невольно поёжиться. Какой скверный сюрприз готовит ему мёртвая ведьма с того света?

Королевский поезд догнать не удалось. Сначала Сильвестра задержал епископ Риссанский, потом — граф Рокслей, изъявивший желание лицезреть его высокопреосвященство на завтрашней панихиде в часовне святого Дени. Сильвестр отговорился состоянием здоровья. Уже на возвратном пути дорогу кардинальской карете перегородила колымага, тяжело гружённая винными бочонками. Когда Сильвестр наконец-то ворвался в королевскую прихожую, Фердинанд II уже отпускал двор.

— Господин вице-кансильер, — напоследок обратился он к Колиньяру, лицо которого из мертвенно-бледного успело стать чудовищно багровым, — мы позволяем вам с завтрашнего дня покинуть нас и освобождаем от обязанностей службы. Отдых в ваших имениях пойдёт вам на пользу.

Несчастный Колиньяр вздрогнул всем телом.

— Ваше величество, — проблеял он, — нет нужды…

— Мы освобождаем вас, — повторил король неприязненным тоном и, повернувшись ко всем спиной, удалился в Каминный зал, где обычно отдыхал до вечера.

Двор раскололся на две неравные половины. Часть придворных осторожно обошла Колиньяра по дуге: прилюдное оскорбление само по себе было бесчестьем, но вдобавок оно достигло цели, раз уж за ним последовала временная отставка. Возле герцога сгрудилась только партия Манриков, не слишком большая, но внушительная: в их руках сосредоточилось много власти. Вокруг важных сановников увивался маркиз Фарнэби — слепень, жадный до чужих крови и слёз.

Кардинал не стал задерживаться возле них и вошёл в Каминный зал следом за королём.

Фердинанд II в полном расстройстве чувств метался по комнате.

— А, вот и вы, ваше высокопреосвященство! — встретил он Сильвестра. — Вы, конечно, хотите показать ещё какие-нибудь протоколы, которые не успел предъявить нам господин вице-кансильер?

Сильвестр развёл руками.

— Нет, ваше величество. У меня нет никаких протоколов.

— Тем лучше! Тем лучше! — слегка задыхаясь забормотал король. — Я уже устал от этих бесконечных наветов… Известно ли вам, что я просил господина Колиньяра устроить моей жене очную ставку с матерью Моникой в моём присутствии? А? И известно ли вам, что господин Колиньяр отказал мне в этом?

— Вероятно, вице-кансильер посчитал это несвоевременным? — мягко предположил Сильвестр.

Фердинанд II топнул ногой.

— Речь идёт о моей жене! А также о моём сыне, ваше высокопреосвященство! Разве вы не слышали того, что сказал кузен Алва? Если моя жена виновна, она должна отвечать передо мной, а не перед господином Колиньяром, методы которого вам хорошо известны!

— Ваше величество желает говорить с королевой? — невозмутимо спросил Сильвестр.

— Да! — упрямо воскликнул король. — Я пойду к ней прямо сейчас, и вам не удастся отговорить меня от этого!

— У меня нет такого намерения, ваше величество, — спокойно ответил Сильвестр. — Более того: я сам пришёл просить вас об этом.

Поражённый король остановился: он ожидал уговоров и противодействия. Сильвестр быстро пробежал в уме то, что должен сказать Фердинанду. Рокэ нарушил договор, и тактика в отношении Катарины Ариго должна была измениться.

Фердинанд II остановился напротив кардинала, чуть склонив голову, как бык перед нападением.

— Почему это вы вдруг захотели, чтобы я сегодня пошёл к жене? — требовательно спросил он.

— Государь, — ответил Сильвестр не торопясь, — вам известно, что бумаги покойных герцога и герцогини Придд были изъяты и доставлены ко мне. Недавно я обнаружил среди них письмо весьма любопытного характера. Её величество написала его графу Джастину Васспарду всего за пару месяцев до… его трагической гибели на охоте.

— И что же? — спросил король подозрительно.

— Это письмо у меня с собой. Не желаете ли взглянуть, ваше величество?

Фердинанд в недоумении развернул листок, поданный ему Сильвестром. Он был из плотной розовой бумаги, украшенной личным вензелем королевы — такие изготовлялись на заказ исключительно для её величества. Весь листок сверху донизу заполняли спотыкающиеся каракули Катарины, превосходно передающие рыдающий характер письма. Некоторые слова были смазаны, словно на них потоком пролились горячие слёзы.

— Я не понимаю… — пробормотал несчастный король, пытаясь вникнуть в бессвязный текст, почти непристойный в своей скандальности.

— В этом письме, ваше величество, — любезно пояснил кардинал, указывая длинным пальцем на строки, — королева упрекает господина Джастина Придда, что во время их последнего свидания в аббатстве святой Октавии — одного из тех, о которых нам поведала мать Моника, — он не смог сдержать страсти и овладел её величеством прямо на скамейке в саду. Звать на помощь её величество не стала. Она мужественно перенесла насилие, не издав ни единой жалобы, но по прошествии двух месяцев послала любовнику это письмо, поскольку у неё появились причины полагать, что у приключения будут последствия. Соблаговолите сопоставить даты, государь. Письмо датировано 12 Весенних Молний 396 года из Тарники, а тайное свидание имело место ещё до отъезда двора, то есть в месяц Весенних Ветров. Мне не нужно напоминать вашему величеству, что принцесса Анжелика родилась на следующий год ровно через одиннадцать с половиной месяцев.

Безвольные губы бедного Фердинанда посерели.

— Что, что, что это?.. — забормотал он бессвязно, тыча письмом в сутану Сильвестра.

— Именно этот вопрос вашему величеству и следует задать королеве.

Несчастный король, дрожа как в лихорадке, попытался прочитать письмо, спотыкаясь на каждой фразе. Когда ему это удалось, он тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Кардинал стоял над ним молча: в эту минуту он, пожалуй, даже сочувствовал августейшему рогоносцу.

— Кто ещё знает об этом письме? — наконец глухо спросил король.

— Никто, ваше величество. Я сразу изъял его, чтобы герцог Колиньяр его не увидел.

Фердинанд II отнял трясущиеся руки от лица.

— Благодарю, ваше высокопреосвященство. Вы истинный друг. Сожгите… Пожалуйста, сожгите это, — и король указал на розовый листок, брошенный им на стол, — в камине.

— Я бы так и поступил, если бы речь шла о простой супружеской измене, — возразил Сильвестр. — Но ваше величество — глава государства. Как пастырь Талига я не могу допустить, чтобы трон ваших отцов наследовали ублюдки Приддов или Феншо-Тримейнов.

— Но ведь в этом письме, — отозвался король, с усилием хватаясь за последнюю соломинку надежды, — в этом письме речь идёт о моей младшей… То есть о принцессе Анжелике. Мой сын и моя старшая дочь…

— Государь, я ничего не могу сказать о принцессе Октавии, — ответил кардинал откровенно. — Но принц Карл… Увы, государь. Мне доставили детские портреты братьев Феншо-Тримейнов. Вы сами сможете сопоставить их с внешностью престолонаследника. Он уже сейчас куда больше похож на своего дядю, епископа Риссанского, чем на ваше величество.

Король с трудом встал, хватаясь за ручки кресла.

— Что же вы советуете мне делать, ваше высокопреосвященство? — спросил он, пытаясь сохранить хотя бы видимость достоинства.

— Супружеская измена карается смертью, ваше величество, — твёрдо ответил Сильвестр. — И нам нужно поспешить. Вашему величеству нужен настоящий наследник престола.

Король кивнул с несчастным видом и спросил:

— А как же… Как же эти несчастные дети?

— Они невинные жертвы, ваше величество. Но грех матери падает на головы её потомства до третьего и четвёртого колена. Так говорится в Книге Ожидания, государь. Однако наша церковь милосердна и примет их в своё лоно на воспитание.

— Что ж… Тогда пойдёмте к королеве, — вздохнул король.

Катарина Ариго уже второй месяц содержалась в угловых апартаментах левого крыла дворца. Их охраняли отряды королевских стрелков: дворец стал королеве настоящей домашней тюрьмой.

В распоряжении подследственной оставили только три комнаты: столовую, спальню и молельню. Столовая, шедшая самой первой, была сейчас пуста; в спальне возилась кастелянша королевы — немолодая женщина с некрасивым лицом, которое ещё больше портило неприятное выражение цепкого любопытства. Кардинал вспомнил, что дама была вдовой лаикского капитана Арамоны, таинственно пропавшего год тому назад. Кастелянше помогала её дочь — молоденькая девушка, хорошенькая, как картинка. Впрочем, кардинал не питал иллюзий: не пройдёт и десяти лет, как очаровательную мордашку обезобразит то же холодное, липкое выражение, которое оставило отчётливые следы на лице матери.

Катарина Ариго находилась в молельне. Она сидела за маленьким столиком, полностью погружённая в Книгу Ожидания. Оставленная ей фрейлина, сеньора Фарни (всецело преданная Сильвестру), старательно вышивала алтарный покров, ловко орудуя иголкой. При виде короля она вскочила и присела в глубоком реверансе.

Катарина заметила визитёров не сразу, словно святая книга полностью поглотила её внимание. Шелест платья приседающей сеньоры заставил её очнуться. Королева вздрогнула и вскочила, едва не уронив с плеч тяжёлую шаль. На ней было простое белое платье без всяких украшений: подлинная эсператистская мученица, обречённая врагами на заклание. Узнав короля, она присела так низко, словно хотела встать перед мужем на колени.

Кардинал движением руки выставил фрейлину вон.

— Сударыня! — отрывисто сказал король, у которого при виде жены, должно быть, случилась мигрень: во всяком случае, рот его перекосился, а лицо сморщилось как печёное яблоко. — Известно ли вам, в чём вас обвиняют?

Катарина выпрямилась с кротким достоинством.

— Да, государь. Господин вице-кансильер допрашивал меня несколько раз. Я отвечала ему, поскольку полагала, что такова воля вашего величества. Но мне хотелось бы услышать обвинение из ваших собственных уст.

— Вас обвиняют в тайных встречах в аббатстве святой Октавии! — с трудом выговорил король. — С разными… молодыми людьми из числа наших подданных.

— Не буду отпираться, государь, — ответила Катарина, опуская глаза и теребя переплёт Книги Ожидания, за которую она схватилась как за якорь спасения. — Некоторые из встреч, о которых спрашивал меня господин вице-кансильер, действительно имели место…

— С какою целью? — спросил король запальчиво.

— Граф Штанцлер и мои братья… Они просили меня оказать покровительство, государь…

— Кому?

— Некоторым юношам, находившимся у вас в опале. Новому герцогу Придду… Несчастному Ричарду Окделлу… Ещё… некоторым другим.

— В их числе покойному графу Васспарду и покойному генералу Феншо-Тримейну, — вставил Сильвестр. — Вас не удивляет, дочь моя, что приходится так часто говорить «покойный», упоминая ваших бывших протеже?

— Ваше высокопреосвященство ошибается, — возразила королева, взглянув на Сильвестра ясными голубыми глазами. — Я никогда не встречалась с графом Васспардом или генералом Феншо-Тримейном наедине.

Щёки Фердинанда II дёрнулись.

— Не стоит лгать, дочь моя, — мягко ответил Сильвестр, ласково улыбаясь. — Его величество располагает вашим собственноручным письмом, которое полностью изобличает вас.

Катарина взглянула на кардинала с таким недоумением, что, не знай он её так хорошо, поверил бы.

— Письмом? Каким письмом? — спросила она.

— Вашим письмом покойному графу Васспарду, дочь моя. Его нашли среди бумаг покойной герцогини Придд.

И кардинал вручил королеве розовый листок, который только что показывал королю.

Катарина благоговейно положила Книгу Ожидания на столик. Пока она пробегала глазами собственные каракули, на лице у неё отчётливо проступало недоумение и брезгливость.

— Государь!.. Что это? — проговорила она совсем так же, как её муж недавно, протягивая письмо ему.

Фердинанд II отстранился, поджав губы.

— Это ваше письмо, ваше величество, — ласково ответил кардинал. — Разве вы не узнаёте свою руку?

— Но это не моё письмо, ваше высокопреосвященство… Почерк — да, почерк очень похож, но он не мой. Я не писала этого… Этого… Клянусь Создателем!

— И это всё, что вы можете сказать в своё оправдание?

— Что же ещё я могу сказать, как не правду, ваше высокопреосвященство? Какое другое оружие есть у меня? Граф Васспард мёртв, он не может изобличить подделку… Постойте, когда это написано? — спохватилась Катарина.

— Вы написали его три года назад, ваше величество. Тогда граф Васспард был ещё жив.

— Постойте! — лихорадочно воскликнула королева, жадно пробегая глазами бумагу. — Я, кажется, помню… Вот здесь говорится о переезде двора в Тарнику… Серьга с аметистом… Я потеряла её по дороге… Двенадцатый день Весенних Молний! Это правда, ваше величество!

Последние слова она произнесла с такой радостью, что кардинал едва не подпрыгнул. Король помрачнел.

— То есть вы вспомнили, как писали это? — ехидно поинтересовался кардинал.

— Ваше величество, умоляю вас, — с лихорадочным волнением обратилась Катарина к мужу, не обратив внимания на вопрос Сильвестра, — умоляю вас, напрягите вашу память! Это письмо, которое, кажется, так ловко состряпано вашими врагами, на самом деле способно спасти нас! Вспомните: три года тому назад, весной, мы собирались в Тарнику, как обычно… В день накануне отъезда мы с вами завтракали вместе — из-за строгостей этикета это случается так редко!.. Вы пожелали лично налить мне отвар из лепестков йернских роз, который, как вам известно, я люблю. Струя случайно плеснула мимо чашки и попала мне на руку… Вы помните это, государь?

Теперь и Фердинанд II проявил все признаки сильного волнения.

— Да… — забормотал он, — да-да, я вспоминаю! У вас на руке был сильный ожог…

— И капитан Савиньяк помог нам скрыть эту маленькую неприятность! — радостно воскликнула Катарина. — Никто ничего не знал, только на другой день в дороге я потеряла аметистовую серьгу и долго искала её. Здесь, — она показала пальцем на письмо, — здесь упоминается об этом! Должно быть, тот, кто написал письмо, услышал от камеристок о потере и решил упомянуть ради убедительности. Но он не знал, государь, того, о чём хорошо знаем только вы и я: из-за ожога я ещё неделю не могла держать перо в руках. Взгляните же: здесь есть дата!

Фердинанд II порывисто выхватил письмо из рук жены и, сияя, перечитал его, топчась на месте от восторга. Сильвестр почувствовал себя так, как, должно быть, чувствует себя одураченная цапля, когда уже почти схватив лягушку, убеждается, что та всё-таки успела нырнуть назад в болото.

Мёртвая мегера не зря сегодня смеялась над ним!

— Это правда, ваше высокопреосвященство! — воскликнул Фердинанд, ликующе тряся письмом. — Королева не могла написать этого! Клянусь вам!

Хитрая лживая кошка! Сильвестр нутром чувствовал, что во всём этом скрывается какой-то подвох, но не мог определить, где он.

— Но кто же тогда мог так хорошо подделать почерк её величества? — спросил он с плохо скрытой иронией.

— Я не знаю, ваше высокопреосвященство, — ответила Катарина с обезоруживающей простотой. — Ещё час назад я не поверила бы, что у короля есть враги, способные на такую подлость!.. Впрочем, — добавила она задумчиво, — есть человек, который умеет хорошо подделывать руку его величества. Я не обвиняю его…

— Штанцлер! — воскликнул король яростно.

— Возможно, он ни в чём не повинен, ваше величество, — тут же вступилась Катарина за беглого кансильера. — Я даже уверена, что он здесь ни при чём.

— Я охотно верю вашему величеству! — ядовито согласился Сильвестр. — Ведь граф Штанцлер всегда был самым горячим вашим сторонником. Зачем бы ему губить вас?

— Тот, кто предал короля, не может быть моим сторонником! — с достоинством осадила его Катарина, гордо выпрямившись. — Вы, кажется, сказали, что эта гнусность была найдена в бумагах герцогини Придд?

— Да.

— Подумайте, ваше величество, — обернулась Катарина к мужу, — зачем бы герцогине понадобилось хранить такое письмо? Ведь оно позорит её собственного сына! Не говоря уже о том, что вся эта интрига была явно нацелена против наших детей!

Фердинанд едва не хлопнул себя по лбу.

— Вы правы, дорогая моя, вы правы! — торопливо забормотал он. — Кузен Алва предупредил меня…

— Герцогиня Ангелика могла сохранить письмо, чтобы объяснить семье причины трагической гибели графа Васспарда, — сухо вмешался Сильвестр. — Но я готов согласиться с её величеством, государь. Все сторонники её величества, которых она так неосмотрительно поддерживала много лет, предавали её на каждом шагу — и всё это, заметьте, без какой-либо выгоды для себя. Но какой вес может иметь их слово против слова королевы? Государь, я решительно утверждаю: лгут все, и только её величество — она единственная — говорит святую правду.

Фердинанд II, уловивший тяжеловесную иронию, замялся на месте.

— Сударыня, с какой целью вы тайно ездили в аббатство святой Октавии? — спросил он снова, но уже гораздо мягче.

Катарина низко опустила голову и принялась нервно теребить концы своей шали:

— Это была моя ошибка, ваше величество. Я… Я слишком близко принимала к сердцу просьбы моих братьев… и графа Штанцлера.

— А они хотели, — ехидно вставил кардинал, — чтобы её величество оказывала покровительство только красивым юношам не старше двадцати лет.

— Это не совсем так, — почти шёпотом возразила Катарина, нервически дёргая шаль, — но я не хочу искать себе оправданий… Я виновата перед супругом, и готова принять любую кару, какую ваше величество соблаговолит назначить мне… Но ради наших детей, государь, ради наших детей молю вас верить: я скорее бы умерла, чем нанесла ущерб вашему величеству! Никогда я не позволяла себе забыть о долге, который накладывает звание супруги государя!

— Даже с герцогом Алвой? — не выдержал кардинал.

Говорить этого не следовало, но невероятное лицемерие эпинской кошки подействовало Сильвестру на нервы.

Король снова помрачнел.

— Да, сударыня, — произнёс он тяжеловесно. — До нас доходили слухи, что вы были непозволительно близки с нашим кузеном.

Катарина Ариго побледнела так, словно вот-вот лишится чувств. Из её глаз покатились крупные слёзы.

— Государь… Признаюсь перед вашим величеством как на исповеди перед самим Создателем… Я не раз испытывала искушение… в присутствии герцога Алвы. Увы! Это не могло укрыться от моего супруга. Женская слабость не пощадила меня… Но я королева, государь. Сознание моего долга всегда было для меня важнее всего. Клянусь вам спасением моей души, ваше величество: хотя соблазн и коснулся меня, я не поддалась ему.

Тьфу! Сильвестр поморщился с досады, вспоминая представление, некогда устроенное ему Рокэ и его августейшей шлюхой. Лживая похотливая кошка! Эта святая невинность, победившая соблазны, была весьма… впечатляюща.

— Вы не поддались или герцог Алва не соблазнился? — не удержался он.

Раздираемый противоположными чувствами король нечленораздельно замычал: шокирующие откровения матери Моники и девицы Дрюс-Карлион всё же не прошли бесследно.

— Я поверю вам только в одном случае, сударыня, — выдавил он из себя, уставившись на жену бесцветными рыбьими глазами. — Я поверю вам, если вы поклянётесь мне жизнью сына, которого ваше легкомысленное поведение поставило под удар.

Леворукий и его кошки! Какой простофиля! Бесхарактерный тюфяк! Сильвестр едва не скрипнул зубами с досады. Конечно, сейчас Катарина поклянётся в чём угодно!

— Клянитесь мне, — продолжал взволнованный король, — клянитесь мне его жизнью, что вы никогда — никогда! — не нарушали своего супружеского обета!

Катарина благоговейно опустилась перед мужем на колени и подняла сложенные как в молитве руки. Сильвестру показалось, что он стал участником какого-то дешёвого балагана.

— Клянусь вашему величеству, — произнесла Катарина прерывающимся от слёз голосом, — клянусь вами самим, кого я люблю больше всего на свете, и жизнью нашего дорогого сына, что я всегда была верна вашему величеству!

Теперь прослезился и Фердинанд. Он умилённо посмотрел на жену и протянул к ней руки, желая помочь ей подняться.

Сильвестра обожгло как кипятком. Нашего сына!

— Позвольте, ваше величество, — с лёгкой улыбкой обратился он к королю (Фердинанд повернулся к нему, недоуменно моргая, вследствие чего Катарина так и осталась стоять на коленях с воздетыми руками), — я сыграю здесь роль Генерального атторнея. Господин Флермон иногда слишком придирчив, но он в совершенстве знает закон… Он указал бы вам, государь, что клятва её величества не имеет силы. Ведь королева поклялась вашим сыном, а следствие как раз призвано доказать, что кронпринц Карл действительно является сыном вашего величества. Но что, если он — дитя прелюбодеяния? Тогда её величество клянётся жизнью того, кого просто не существует, государь! Поэтому я смиренно прошу ваше величество убедить вашу супругу повторить за вами, не меняя ни одного слова: «Клянусь жизнью моего сына, что я невиновна в супружеской измене».

— Это одно и то же, ваше высокопреосвященство, — возразила Катарина, не вставая с колен. — Я уже поклялась. Неужели… неужели дошло до того, что ваше величество готовы отказаться от собственных детей?! — воскликнула она с ужасом, поворачиваясь к королю.

Король замялся.

— Ваше величество, — настойчиво повторил Сильвестр, — суд не примет подобной клятвы.

Фердинанд сморгнул застывшие в глазах слёзы и неловко обратился к жене.

— Сударыня?

— О! — воскликнула Катарина, поднимаясь в приступе праведного негодования. — Теперь я вижу, кто мой враг, ваше высокопреосвященство! Вы готовите мне и королю низкую ловушку! Вы, вы, служитель церкви, задумали совершить преступление перед лицом Создателя! Увы! Мой супруг, естественный защитник жены, поддался на ваши уловки. Но не рассчитывайте, что ваши интриги легко осуществятся! Я — мать, и я до последнего вздоха буду защищать своих детей!

— Почему её величество угрожает мне, государь, когда она так легко принесла свою первую клятву? — вкрадчиво спросил Сильвестр короля, не теряя присутствия духа.

— Прошу вас, мадам… — залопотал совершенно удручённый Фердинанд. — Умоляю вас! Я полностью вам поверю…

— Какие интриги, дочь моя, вы усматриваете в том, чтобы повторить вашу клятву с заменой одного местоимения? — спросил Сильвестр, пожимая плечами. — Это же в ваших интересах.

Катарина смерила его презрительным взглядом:

— Я не знаю, как вы хотите использовать мою клятву. Может быть, как признание вины?.. О, если бы речь шла только о моей жизни, я не стала бы противиться вам. Я приняла бы любую несправедливость, ибо Создатель посылает нам испытания, чтобы проверить нашу стойкость. Но ради детей… Государь, возлюбленный супруг мой! Ради спасения наших бедных детей, я не стану делать того, к чему меня понуждают враги! — И Катарина поникла, словно лишившись сил от избытка переживаний.

Испуганный Фердинанд кинулся к ней на помощь. Однако Сильвестр, совершенно уверенный, что бедная страдалица быстро придёт в себя, едва они выйдут за порог, кликнул фрейлину и служанок. Поручив бледный гиацинт их заботам, кардинал увёл короля назад в Каминный зал.

— Не стоит сегодня больше тревожить вашу супругу, — сказал он Фердинанду. — Ей нужно как следует отдохнуть… в преддверие процесса. И помните, ваше величество, — добавил он, многозначительно помолчав, — что королева так и не поклялась жизнью своего сына.

Нанеся этот удар, Сильвестр счёл необходимым откланяться. Однако король окликнул его, прежде чем кардинал успел открыть дверь.

— Постойте, — сказал он словно через силу. — Пришлите мне протоколы допросов матери Моники и этой… девицы Дрюс-Карлион. Я хочу… Да, я хочу сам разобраться в этом.

— Все протоколы, ваше величество? — уточнил Сильвестр деловито.

— Да! Все.

Сильвестр поклонился согбенной королевской спине. Что ж… Это было неплохо. Возвращаясь домой, он подумывал о том, что, пожалуй, заслужил сегодня одну чашечку шадди.

— Ваше высокопреосвященство! Ваше высокопреосвященство! — задыхаясь, окликнул его один из его прознатчиков, когда Сильвестр вышел из кареты у своего особняка. — Важные новости! Мне удалось узнать, — вполголоса продолжал отец Игнасий, подбежав к кардиналу почти вплотную, — что сегодня днём в особняке Рокслеев…

— Случился скандал, и герцог Алва дал пощёчину герцогу Колиньяру! — воскликнул кардинал, не совладав с собой. — Благодарю покорно, но мне об этом прекрасно известно. Я сам при этом присутствовал.

— Но, ваше высокопреосвященство, — с удивлением глядя на патрона ответил отец Игнасий. — Я собирался сообщить не об этом… Я хотел сказать, что молодой герцог Окделл, который якобы пропал в Гальтаре… Он жив!

Сильвестр круто остановился и уставился на своего прознатчика — серого и неприметного, как ему и полагалось.

— Откуда это известно?.. Это слух? Сплетня?..

— Нет, ваше высокопреосвященство, я ручаюсь. Я сам слышал, как об этом говорили в прихожей у Рокслеев после отъезда короля. Граф послал надорцев на северный тракт, чтобы те встретили герцога у заставы. Говорят, его ждали ещё вчера вечером, поэтому и назначили прощание на сегодня. Неделю назад он прислал в столицу своего гонца.

— Гонца? — переспросил Сильвестр, не веря собственным ушам. — Почему об этом никто не знал?

— Всё держалось в строжайшей тайне, ваше высокопреосвященство. Как я понял, об этом знали только капитан надорской стражи, граф Рокслей да сама герцогиня Мирабелла, которая тогда была жива. Говорят, она не выдержала радости, узнав, что её сын невредим… Она велела отправить людей навстречу герцогу. Но, когда вчера он не приехал, граф Рокслей переполошился, и тайна просочилась наружу.

Сильвестр ожесточённо закусил губу. Неужели оруженосец Рокэ жив?.. Какое неуместное чудо!

— Эти сведения чрезвычайно важны, — сказал он, нахмурясь. — Вы ручаетесь за их достоверность?

— Ваше высокопреосвященство, я собственными ушами слышал, как надорский капитан велел удвоить дозоры у заставы, — доверительным шёпотом ответил отец Игнасий. — Говорят, что гонец на прошлой неделе привёз собственноручное письмо герцога и получал приказы лично от него.

Леворукий и все его кошки! Так вот почему покойница на катафалке улыбалась так, как не приличествует убитой горем матери! Она знала. А Колиньяр оказался не таким уж надёжным инструментом… Но что делать с надменным неубиваемым юнцом, если он и впрямь окажется в столице? За прошлый месяц его обелили до состояния невинного агнца, а он воскрес так некстати! Колиньяр и Манрики, конечно, поспешат отделаться от него… Но нет! Кардинал злорадно усмехнулся. Нет! В умелых руках этот мальчишка — сильный козырь. Пока господин Первый маршал сидит во Флотской башне, его оруженосец сам идёт к Сильвестру в руки. Юнца нужно обработать, как следует, и пользоваться им как манком для Ворона. Очень удачно, однако, что Рокэ отправился в Багерлее именно сегодня.

— Благодарю, отец Игнасий, — любезно произнёс Сильвестр. — Сегодня вы оказали Талигу огромную услугу. Но вы можете оказать ещё одну — лично мне.

— Слушаю вас, ваше высокопреосвященство! — с готовностью отозвался прознатчик.

— Я хочу, чтобы вы отправились на ту заставу, где ждут герцога Окделла… Вы ведь знаете его в лицо, не так ли?

— Да, ваше высокопреосвященство. Я видел герцога вместе с Первым маршалом на торжественной встрече после Варасты.

— Чудесно. Тогда отправляйтесь на ту заставу, и, если герцог проедет её… то есть когда он её проедет, я хочу сказать… передайте ему, что я нижайше прошу его светлость… Слышите, отче? Нижайше прошу… посетить меня как можно скорее… в связи с арестом его эра.

Мальчишка, конечно, пропустит это приглашение мимо ушей и первым делом поедет к Рокслеям. Там он узнает о Большом Совете прошлого месяца и о сегодняшнем аресте Алвы. Дальнейшее предсказать не трудно: Окделлы всегда отличались глупейшим прекраснодушием. Узнав о роли Рокэ в решении его судьбы и о его заточении в Багерлее, Окделл тут же примчится к ненавистному Дораку.

Забавная штука жизнь! Мальчишка станет хлопотать за убийцу своего отца! Однако он поступит именно так, это несомненно.

— Возвращайтесь сюда, когда поговорите с Окделлом, — добавил Сильвестр уже собравшемуся бежать на заставу отцу Игнасию. — Когда бы это не произошло, понимаете? Не бойтесь меня разбудить, если это случится поздно.