Лишний человек (джен)

Толпа потихоньку начала расходиться. Квадратный человек увел с собой человека из инженерной службы и Диму. Он заикнулся, что и остальным надо бы покинуть помещение, но Вера лишь досадливо поморщилась, и никто не решился ей возражать. Понятное дело, она режиссер, переживает. И артистка, ей надо постоять над трагической картиной, заломив руки в безмолвной скорби. Начальник охраны давно работал в театре и здешнюю публику понимал. Это все он громким шепотом сообщил Диме, когда они выходили из зала. Саша, встретив его взгляд, одобрительно кивнул — точно, с артистами надо осторожнее, это публика нервная! И, как только их шаги затихли в коридоре, осторожно затворил дверь.

— Ну и что все это значит? — спросил Ваня, когда посторонних под разными предлогами выпроводили из цеха. — Это привет от нашего дорогого друга?

— Несомненно. От кого же еще? — Вера опустилась на скамейку и потерла виски. — Творить зло в прежних масштабах он уже не может, начал пакостить по мелочам.

— Вот гад! А мы еще его в больнице навещали! — Ваня возмутился с таким простодушием, что Саша невольно улыбнулся. — Слушайте, а тут ведь следы! Кто-то испачкался в краске и натоптал… Вот, смотрите!

— Ваня, уймись, дружок, — устало попросила Вера. — Тут полно народу было, кто угодно мог натоптать. Вон, они тут везде. Да и неважно это уже. Мы и так знаем, кто это сделал.

Но Ваня продолжал разглядывать следы, которых и впрямь было немало. Сёма тоже прошагал вдоль края полотна и остановился, что-то рассматривая на полу. Саша подумал, что вместе они являют странную трагикомическую картину — две застывшие в растерянности фигурки, Онегин и Ленский, которые хотели сойтись в смертельном поединке, но обнаружили, что в порыве чувств ненароком обрушили декорацию.

Стоп. Вот же оно! Поединок между заклятыми врагами, но никто не погиб, потому что один из дуэлянтов не рассчитал и нанес слишком сильный удар. И рухнули декорации, и спектакль остановился, и оркестр умолк, и зрители перепуганы и растеряны...

— Слушайте, я понял, — сказал он, и когда на него не обратили особого внимания, перешел на крик: — Я, кажется, понял! Это он, Всемуконец! Все из-за него!

На мгновение повисла тишина.

— Саш, ты только не волнуйся, — ласково сказала Вера. — Ну конечно, это его рук дело. Кто еще мог нам такую подлянку устроить?

— Нет-нет, я про другое! То, что случилось с Сёмой… да и с самим Великашей… это его вина! Господи, ну как мы не догадались с самого начала! Не понимаете? Да ведь все просто. В том-то и дело, что слишком просто, мы даже не подумали… Нет никакой третьей силы, не надо плодить сущности. У нас только один враг, и нет другого источника бед и несчастий. Он хотел уничтожить Сёму, это была очередная попытка. Но на этот раз он надеялся покончить с этим раз и навсегда. Ну? Поняли?

При взгляде на их озадаченные лица Саша едва сдержал неуместный нервный смех. Ладно, сейчас они сами догадаются. Господи, ну правда ведь, все так просто!

И тут откуда-то сверху, из-под потолка, раздался хорошо знакомый голос, спокойный и неприветливый.

— Нет, они все еще не понимают. Ты соображаешь быстрее остальных, я всегда это говорил.

Высоко над их головами, на галерее, откуда только и можно охватить взглядом расстеленное на полу полотно, стоял человек. Даже отсюда, издалека, его легко было узнать — массивная фигура в перепачканной краской спецовке — таксист подался в художники. Там, на галерее, весь зал виден как на ладони. Художник во время работы поднимается туда, чтобы понять, соответствует ли результат эскизу. А теперь там стоял Великаша. В руках у него было ружье, и он целился в Сёму.

Ох, какие же идиоты! Все были заняты разглядыванием поврежденного задника, никто и не подумал поднять глаза… Сколько времени он там стоит, потешаясь над их муравьиной суетой?

— Вот так-то, друзья мои. Саша правильно сказал. Это все устроил я.

— Зачем? — Сёма медленно развернулся в его сторону. — Ты дух хаоса, но и у тебя ведь должен быть какой-то план. Зачем ты это сделал?

— Зачем я превратил нас в обычных людей? Чтобы закончить эту бессмысленную гонку. Нет-нет, не двигайся. Стой где стоишь. Ты думаешь, все кончилось для нас с тобой, когда мы стали людьми? Нет. Но кончится сейчас. И на этот раз навсегда. Навсегда, бесповоротно! Понимаешь теперь? Раньше мы не могли уничтожить друг друга, а теперь можем.

Саша переступил с ноги на ногу. Вера пошевелилась на скамейке. Но Великаша не смотрел на них, он не сводил взгляда с Сёмы.

— Ну что за ерунда? — спокойно спросил Сёма. — Зачем этот фарс? Мы все прекрасно знаем, что это бутафорское ружье. Я сам держал его в руках, и не я один. Это реквизит.

— Оно не бутафорское.

— Нет?

— Нет. Помните, оно куда-то подевалось и его не могли найти в реквизиторской? А потом нашли. И кто же его туда принес? Кто подменил болванку настоящим ружьем? Тот, кто не раз бывал в этом театре. Да что там, не просто бывал, а ходил сюда на работу, изучил все ходы и выходы, все секреты и тайные механизмы. Тот, кто был режиссером, а теперь — всего лишь неприметный рабочий, чьего лица никто не может запомнить, но зато и подозрений он ни у кого не вызывает. Это настоящее ружье, и я сам зарядил его сегодня, внимательно и аккуратно. Я слишком долго шел к этой минуте и слишком многим ради нее поступился, чтобы позволить какой-нибудь досадной случайности нарушить мой замысел. Так что насчет ружья не сомневайтесь.

— Вранье.

— На этот раз правда. Даже я иногда говорю правду, если нет смысла лгать. Впрочем, если хочешь… проверим?

Дуло ружья чуть сместилось, и Саша понял, что мишенью стал он сам.

— Теперь тебе есть что терять, молодой супруг, а? Уже не так хладнокровно смотришь в лицо смерти? У меня тут две пули. Как раз по одной — вам обоим. Так что, проверим, настоящее оно или бутафорское? Один выстрел я, так и быть, готов на это потратить.

— Не надо, — сказал Сёма все тем же ровным и каким-то скучным голосом. — Ты же ради меня все это затеял? Вот и целься в меня.

— Хм. Обычно указания раздает тот, у кого оружие, а не те, в кого он целится. Впрочем, как тебе будет угодно. Последнее желание, так сказать. Святое дело.

Великаша снова навел ружье на Сёму. Идеальная позиция для стрельбы, идеальная дистанция для охотничьей двустволки. Но кое-что он упустил из виду — все-таки их слишком много там, внизу, безобидных муравьишек, и когда держишь на прицеле одного, другие могут выкинуть какую-нибудь штуку. Не все они одинаково хладнокровны и благоразумны. Саше хотелось утереть пот со лба, но он боялся поднять руку и привлечь внимание — не столько к себе, сколько к той части зала, где он стоял. Потому что если Великаша чуть повернет голову, он заметит, что Алекса нет на прежнем месте.

Он двигался к лестнице, ведущей на галерею — абсолютно бесшумно, с чисто звериной прытью и осторожностью. Достигнув лестницы, он пропал из поля зрения Великаши. Но один лишь неосторожный шаг, самый слабый шум в напряженном безмолвии…

— Ружье, которое в первом акте висит на стене, в последнем должно выстрелить, — неожиданно подал голос Ваня.

Его попытка привлечь внимание не удалась, Великаша не шелохнулся и не посмотрел в его сторону. Но зато и в противоположную сторону не посмотрел. Алекс шагнул на галерею. Теперь Великаша может почувствовать легкое сотрясение пола и понять, что он тут не один.

Сёма вдруг покачал головой.

— Нет, не надо. Не делай этого. Послушай… нет!

Он со своей стороны пытается отвлечь Великашу… Да нет, он же говорит это Алексу! Но тот ведь все равно не понимает по-русски. Впрочем, слово «нет» он уже знает. А заговорить с ним по-английски Сёма не может, это сразу его выдаст.

— Не надо так волноваться, — Великаша был спокоен, никакого нервического возбуждения. Спокоен и доволен, он знает, что он делает и зачем. — Сейчас все кончится. Я тебе обещаю. Это просто…

Мелькнула рука с ножом, на этот раз удар был точным и сильным, и тяжелое тело повалилось на Алекса, подмяв его под себя, и должен был грохнуть нечаянный выстрел, но выстрела не было, только крики и чей-то пронзительный визг. Там, наверху, еще шла борьба, и Саша, который стоял ближе всех к лестнице, добежал туда первым. Что-то полетело вниз — ружье… И вслед за ним, перевалившись через перила, на пол мешком обрушилось окровавленное тело.

Он умирал по-настоящему, как человек, без всяких фокусов. Он еще хрипел и давился, и сведенные судорогой пальцы намертво вцепились в Сёмину руку.

— Врача? Скорую? — Саша машинально вытер перепачканные кровью ладони о штаны и полез за телефоном.

— Вызывай. Они не помогут уже, но… вызывай, — Сёма пытался нащупать пульс на шее умирающего.

— Они позвонят в полицию, — тихо сказала Вера. — Это ведь убийство.

Саша замер. Потом поднял глаза на Алекса, который послушно отдал ему нож и теперь стоял в стороне, пытаясь совладать с дрожью. Слово «полиция» он понял и, встретив устремленные на него взгляды, молча кивнул.

— Он нам угрожал, — сказал Саша. — Вон ружье. Оно заряжено, и на нем отпечатки пальцев.

Ваня выпрямился, шагнул к ружью и взял его в руки.

— Его нельзя зарядить. Оно бутафорское. То самое, которое у нас было на репетициях. Он все наврал.

Саша уставился на телефон. Ему хотелось кричать и ругаться от обиды и отчаяния, и пришлось несколько раз ударить кулаком по стене, чтобы не взорваться воплем. Великаша надул их. Но зачем? В этом должен быть смысл. Если бы он просто хотел покончить с собой, зачем ему устраивать это представление? Если он хотел увлечь за собой в бездну Алекса, он мог сделать это еще в Лондоне, просто подвернувшись ему под руку. Нет, Великаше нужны были они. И даже не так. Ему нужен был Сёма.

Саша снова подошел к ним и опустился на колени рядом.

— Сёма, послушай. А ты можешь его исцелить? Ну, как раньше делал.

— Ничего не могу, — Сёма пошевелил пальцами, и вдруг с неожиданной легкостью высвободил их из клешни Великаши. — Даже не знаю, как это делается.

— Попробуй. Ну пожалуйста, попробуй! Он был уверен, что ты можешь, иначе бы не стал… Давай!

И Сёма запел — суховато и неуверенно, словно впервые в жизни.

Fliegt der Schnee mir ins Gesicht,

Schüttl' ich ihn herunter.

Wenn mein Herz im Busen spricht,

Sing' ich hell und munter.⁽¹⁾

Это было дико, нелепо, невозможно — напевать бодрую песенку над агонизирующим телом, которое еще корчилось у них в руках и вздрагивало, и хрип надрывал душу и заглушал негромкий Сёмин голос. Но мелодия, пробившись на свет, зазвучала сама собой, помимо голоса, и ожили, проснулись, заколебались невидимые струны, радуясь неведомо чему.

Lustig in die Welt hinein

Gegen Wind und Wetter…⁽²⁾

Саша и сам был одной из этих струн, и он влился в звучание музыки. Он зажмурился. Только не смотреть вниз, не смотреть туда, где смерть и боль, потому что если музыка не властна больше ни над чем, то это действительно конец и ничего никогда уже не исправить… Но она была уверенной, она лилась, как всегда, ничего не страшась, все увлекая за собой.

Will kein Gott auf Erden sein,

Sind wir selber Götter!⁽³⁾

Песня кончилась. Саша открыл глаза. Первое, что он увидел, это были его собственные руки — сухие и чистые, будто он не пытался зажать рану на окровавленном теле.

Не было и самого тела.

Где-то у него за спиной вдруг всхлипнула Люша, потом кто-то еще.

— Что? — спросил Саша шепотом. — Где он?

Сёма тоже посмотрел на свои руки, потом на него, а потом засмеялся легко и радостно — как смеялся прежде, давным-давно, до того, как они встретились на лондонской улице у газетного киоска.

— Эх ты! А еще самый догадливый! Не понял? Он снова стал сам собой. Духом хаоса, бессмертным и неуязвимым. И ускользнул у меня между пальцев — почти буквально… И я впервые этому рад.

— То есть, получается, ты… теперь тоже стал сам собой? — тихо спросил Ваня, который так и продолжал сжимать в руках бесполезное и безобидное ружье. — Что вообще произошло?

— Сейчас объясню. Хотя Саша в основном уже догадался, кажется, да?

— Не знаю… Ты лучше сам расскажи! Хотя нет, погодите…

Он огляделся. Великаша исчез, и на одежде у них ни пятнышка, только Ваня перемазался где-то белой краской. И нож, который так и лежит рядом с ними на полу, тускло отражает косой солнечный луч чистым клинком. Никаких следов кровавой драмы, только лицо у Алекса землисто-серое, и Люша стоит неподвижно, прикусив зубами сжатый кулак, и не сводит глаз с того места, где только что корчилось в конвульсиях тело.

— Ну так что? — нетерпеливо спросила Вера. — Давайте уже те, кто знает, расскажут тем, кто не знает.

— Мы с ним оба снова обрели свою сущность, — Сёма оглянулся на Алекса и перешел на английский. — Одновременно — так же, как и потеряли. А заодно я излечился от своей амнезии.

— Это он был виноват! — вырвалось у Саши.

— Да. Это сделал он. Хотя он не ожидал именно такого эффекта, а уж того, что за этим последовало — тем более. Он искал способ расправиться со мной раз и навсегда. Не просто изгнать за пределы мира, как это мы обычно делаем, а развоплотить навечно и бесследно.

— Ты же говорил, что это невозможно!

— И еще я говорил, что не всеведущ и могу ошибаться. Но все же в этом случае я был прав, а ошибся именно он. Он готовил удар, перед которым мне не выстоять. Это… ну, сложно объяснить. А действовал при этом по старой схеме: чтобы я не смог ему противостоять в полной мере, он должен был ослабить меня, нанести болезненную рану, отвлечь и вывести из равновесия. Для этого ему был нужен Алекс.

— Что?.. Я?!

— Именно ты. Полагаю, он следил за мной, выжидая удобного случая. И знал о нашем с тобой разговоре в Борнмуте, но истолковал его по-своему. Решил, что ты — новый герой в моей суперкоманде, самый юный и неопытный. И решил применить к тебе свою разрушительную силу: либо переманить на свою сторону, либо подтолкнуть к чему-то плохому… хотя интересовал его в конечном счете я, а не ты. И в этой части его план сработал.

— Я… не знал.

— Разумеется, ты не знал. И у тебя почти не было шансов устоять перед этим искушением, — мягко сказал Сёма. — Это трудно даже тем, кто старше и опытнее и кто гораздо лучше представляет, с кем имеет дело. И я тоже виноват. Я думал, что сумел тебе все объяснить, сумел успокоить. Но не ожидал, что в эту историю вмешается он. И то, что ты попал в больницу, моя вина: я нес за тебя ответственность, я должен был тебя предостеречь, обезопасить. Но я не удержал тебя, не вывел из-под удара.

— Опять ты слишком много на себя берешь! — проворчала Вера.

— Ну… неважно. В общем это был тяжелый груз на моей совести, и такое состояние делало меня самого более легкой добычей для Всемуконца.

— Но ты же потом нашел меня в больнице, мы с тобой говорили про все это, и все было хорошо!

— Нет. Я не успел все выправить как надо. Если б все было хорошо, ты бы не носил с собой нож и не горел идеей отомстить. Ты все еще был в его власти. Мы бы справились и с этим, но тут настала моя очередь. Он нашел меня той ночью, после спектакля, в парке. И хотел уничтожить — тут же, на месте, навсегда. Я был ослаблен, он застал в меня врасплох. И в некотором смысле он добился своего, — тень улыбки на Сёмином лице угасла, он снова насторожился, словно напряженно прислушиваясь к чему-то, недоступному их ушам. — Я не исчез, я не могу исчезнуть. Но он лишил меня памяти, отсек от мира, разорвал связь между мной и всем сущим. И это было еще не все. Его попытка нарушить закон мироздания ударила по нам обоим и заставила покачнуться весь мир. Он что-то поломал в нем по неосторожности. Ему удалось нейтрализовать меня, но он и сам лишился своей сути и силы. Его преимущество было лишь в том, что он понимал, что произошло. А я — нет. Я даже имени своего не помнил. Впрочем, и он, видимо, не сразу осознал, что натворил.

— А когда осознал, бросился тебя искать, — продолжил Саша. — Вот зачем ты был ему нужен! Он надеялся все исправить и вернуть на свои места.

— Да. Наверное, ему понадобилось время, чтобы до этого додуматься. И вряд ли он был рад это признать, но деваться некуда. Мы оба замерли в том положении, в каком нас застал его фокус. И вернуть к прежнему состоянию его одного было невозможно. Надо было восстанавливать нас обоих.

— Он мог бы рассказать это нам, — нахмурился Саша. — Это было бы проще всего! Мы бы все вместе нашли тебя и…

— Ага, конечно! — Ваня сердито фыркнул. — Как бы он нам это рассказал? «Ой, вы знаете, ребята, я тут слегка перестарался и стукнул Сёму по голове так, что он теперь сам себя не помнит…» На этом месте я бы сам его стукнул по башке так, что тут бы все и кончилось!

— Он мог бы рассказать не тебе, а Саше. Саша поумнее, и никого стукать бы не стал, — заметила Вера.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво протянул Саша. — Не могу за себя поручиться. Но слушайте, тогда вообще все понятно! Если он знал, как все вернуть на свои места, то он просто подстроил все вот это. И действительно шел к этому моменту с самого начала, просто мы не понимали… Получается, надо было вышибать клин клином. Или как это… минус на минус дает плюс. Сёма должен был сделать то, что противно его природе: исцелить своего врага и вернуть ему разрушительную силу. А Всемуконец, который не выносит музыку, мог сохранить свою жизнь и суть только под ее воздействием. И это, видимо, вас обоих так шокировало, что вы от потрясения снова стали сами собой.

— И он опять использовал для этого меня, — сказал Алекс, который упрямо не поддавался общему радостному оживлению. — Он знал, что из всех вас я один хотел его убить. И придумал спровоцировать нападение на себя… с помощью этого дурацкого ружья! А я-то удивлялся, что он так легко меня к себе подпустил, пока целился в вас. А он специально, он и не думал уворачиваться. Ему надо было подтолкнуть Сёму, чтобы он включился. Я опять был пешкой в его руках. И… я теперь убийца.

— Ты был под его влиянием, — сказал Сёма. — Сейчас ты свободен. Все кончилось. И теперь ты знаешь, как это бывает, и будешь осторожен.

Он наклонился и подобрал с пола нож.

— Но это что же, получается, если все теперь стало как было… — Ваня растерянно огляделся, словно в поисках улик, но, похоже, все действительно стало как было. — Получается, и наши суперспособности должны вернуться?

— Думаю, уже вернулись, — кивнул Сёма. — Можешь проверить.

— Только, будь добр, ничего тяжелого не поднимай, — попросила Вера. — И это… потише, ладно? Чтобы народ опять не сбежался.

— Ладно, — согласился Ваня, переходя на шепот. — Можно и потише.

И действительно замурлыкал чуть слышно:

Parla più piano e nessuno sentirà,

il nostro amore lo viviamo io e te,

nessuno sa la verità,

neppure il cielo che ci guarda da lassù.⁽⁴⁾

Со стеллажа у стены соскользнула банка краски и медленно поплыла по воздуху. Люша, которая стояла между Ваней и стеллажом, охнула и отбежала подальше, да и остальные опасливо посторонились. Но банка благополучно пробралась между ними и опустилась в заботливо подставленные Ванины руки.

— Прекрасно, — сказала Вера, без особого, впрочем, энтузиазма. — Остальным предлагаю поэкспериментировать попозже. А сейчас…

Дверь за ее спиной распахнулась, и на пороге возник Дима.

— А, вы тут еще? Там этот, из охраны который, сейчас камеры будет проверять. Ну, кто выходил-выходил. Бардак у них там… — он осекся и во все глаза вытаращился на Сёму.

Сёма все еще держал в руках нож.

— Это вы чего тут? — Дима попятился и перевел взгляд на Ваню, который нежно прижимал к груди банку с краской.

— Это… ну, ты же нас с репетиции выдернул, — быстро сказала Вера.

— А зачем вам на репетиции нож?

— Да вот подумываем, может, пусть Онегин Ленского не застрелит, а зарежет? Как тебе идея?

— А краску зачем взяли?

— А это для ссоры на ларинском балу.

Дима чуть пошатнулся, шагнул к скамейке, уселся на нее и вытер лысину платочком.

— И что, они там на балу будут друг друга краской поливать? — он недоверчиво хмыкнул.

— Нет, это мы просто мизансцену обсуждали, а краска под руку подвернулась. Они не краской будут, а… это… ну, то есть…

— Брусничной водой, — пришел на помощь Сёма. — Как это там было... Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда. Такой реверанс в сторону литературной первоосновы, понимаешь?

— Именно, — подхватила Вера. — Именно так. Ленский совсем теряет голову от ревности, хватает со стола кувшин и выливает Онегину на голову.

В глазах у Димы блеснула искорка понимания.

— Э, мать! Да ты, я смотрю, переутомилась. Отдыхать надо. Жара еще эта… все с ума посходили, ей-богу.

1) Снег летит мне в лицо,

Но я смахну его вниз.

Когда сердце стонет в груди,

Я пою светло и радостно.

Вернуться к тексту

2) Шагай по жизни легко и весело

Сквозь ветер и ненастье…

Вернуться к тексту

3) И если нет бога на свете,

Мы сами будем богами! (В. Мюллер. Мужайся! Из цикла «Зимний путь»)

Вернуться к тексту

4) Говори чуть тише, и никто не услышит,

как мы с тобой переживаем нашу любовь.

Никто не знает правду,

даже небо, которое смотрит на нас.

Вернуться к тексту