Жить вопреки (джен)

Она до крайности удивилась, узнав, что прошло около полугода с той страшной, безумной битвы за тот клочок земли, в которой она по глупости своей пострадала, так нелепо подставившись под удар.

Полгода.

Шесть лун.

Сатин, уже более спокойная, приняла факт укрепления и усиления в принципе Связи между ней и её Мастером, ведь это означало, что не просто так она вернулась, не зря…

Мирослава, ставшая первой, кого девушка, очнувшись, увидела, спокойно и слегка снисходительно, как бабушка своей внучке, рассказывала обо всём произошедшем на протяжении этого полугода, не забыв упомянуть об Аране.

Что тот — всё это время провел рядом с ее кроватью, поддерживая Сатин собственной энергией.

Не давая уйти.

«Она — мой Свет…»

Столько всего в этих словах — и больно, и радостно, и страшно — неопределенность и какая-то недосказанность все же напрягала.

Причина, по которой тот всё же сорвался в путь в неизвестном направлении, тоже беспокоила.

А ещё беспокоила невнятная боль в груди.

Там, где раньше была Связь с Бурей.

А потом она вспомнила.

Нет.

Просто — нет.

И Связи больше нет, потому что Бури больше не было, вот и все — так просто, и так страшно в своей неотвратимости и невозможности что-то исправить.

Спасти.

Так, получается, чувствовал себя Мастер, потеряв Беззубика?

Почему-то не было ни убивающего горя, ни полного осознания трагедии — просто разраставшаяся в груди пустота и такой привычный и до боли родной покой.

И печаль.

Смутная, словно просто по привычке.

Родная печаль.

Потом, много позже, Мирослава честно призналась, что за пахучими и, надо признать, всё равно очень действенными, травами в отваре крылись ударные дозы Драконьей Мяты, которая, как уже было известно, на Стражей действовала не меньше, чем на их крылатых Братьев.

Оттуда и покой.

Мастер вернулся к Берсеркам спустя сутки после того, как умчался в неизвестном направлении. В тот момент на острове уже, помимо Венту, была ещё одна Фурия — она называла себя Хеттир.

Та, оказавшаяся наставницей Мирославы, тоже хотела встретиться с её Учителем.

Но вернулся Аран совершенно разбитым, потерянным — словно он лишился чего-то важного, столь неожиданно и странно, будто и не мог он предположить то, что чего-то «этого» можно было лишиться.

Что случилось?

Но как загорелись глаза Мастера, когда Сатин, стоя на пороге лекарской хижины, встречала его с усталой полуулыбкой.

И тихое, нежное «Одуванчик…»

Обнимать Мастера, уткнувшись ему в сильно отросшие и словно ещё больше потемневшие волосы, в которых запутались крупные, резные снежинки, слыша ритм его сердца, на миг сбившийся, было прекрасно, пусть и можно было уловить, как пахло от его одежды гарью и страхом.

Пусть.

Всё закончилось.

Теперь — всё хорошо.

* * *

— Что же ты сделал, Страж? — спросила Мирослава у Арана, когда тот, блаженно улыбаясь, вышел к ней, на улицу, отправив Сатин кушать — пусть она не отвлекается.

Взгляд Видящей был слишком пронизывающим.

Слишком.

Счастье, нескончаемо бившее ключом, словно прямо из сердца, пусть и не улетучилось, но отошло на второй план, уступая былым вопросам и переживаниям, терзавшим Драконьего Владыку всё это время.

— Я отпустил всех, кто отказался сражаться, — признался он наконец.

Тревожная и напряжённая складка меж бровей разгладилась — лицо Мирославы застыло вновь бесчувственной маской.

— И много их было? — спросила она почти безразлично.

Аран прищурился, но сделал вид, что не понял, о чём именно спрашивала Видящая, однако, всё же ответил:

— Больше тысячи ушло.

Мирослава даже не стала задавать ещё вопросов, утверждая, что говорила не об этом.

Аран молчал.

Его вновь начинало легонько потряхивать, ведь события сегодняшнего дня, перенасыщенного тяжёлыми впечатлениями, не могли пройти бесследно, не оставив своего отпечатка на состоянии молодого Стража, будь он хоть трижды Драконьим Королём.

Из головы не выходил образ исказившегося в душевной муке лица отца, а потом — его умиротворение, потустороннее спокойствие, с которым он говорил своё «Прощаю…»

А ведь от них с Валкой не осталось даже пепла.

Только сплавившиеся в один два зелёных кристалла-накопителя (из которых он много позже сделает кулоны для своих подросших детей).

— Ты всё же убил его.

Это был не вопрос — утверждение.

Слишком меткое.

Чересчур много этих «слишком» для одного дня.

— Он не мучился.

А это — не оправдание.

Это — лишь попытка убедить самого себя.

Едва ли успешная.

— Быстро?

— Почти мгновенно, — со вздохом ответил Аран, несколько нехотя, но он знал, что лучше самому рассказать и так всё знавшей про него Видящей, чем выслушивать всё то же самое, но уже из её уст. — Я не понимаю, как это получилось — словно и не я был…

Ведь всё это рассказать нужно было в первую очередь именно ему — Мирослава и так наверняка знала всё.

А если не знала — догадывалась.

— Он узнал тебя?

— Да. И сказал, что прощает.

Осознание собственной силы и собственной же ничтожности по сравнению с ней, крывшейся внутри, было как вспышка молнии — ослепляло и пугало, дезориентировало.

Сбивало с пути.

И лучше всего сейчас было — замереть.

Разобраться во всём.

— Что же ты сделал такого, что так ошарашен теперь?

— Энергия… — попытался Аран подобрать слова для того, чтобы описать всё испытанное им, — она словно сама из моих рук вырвалась пламенем.

Взгляд и выражение лица Мирославы мгновенно преобразились — стали обеспокоенными и очень сосредоточенными, словно она прямо сейчас просчитывала все варианты уже с учётом открывшегося этого обстоятельства и пыталась понять, чем это все грозило.

— Какого цвета? — спросила она жёстко, требовательно, и промолчать в ответ было просто невозможно.

И какая-то надежда была в её голосе.

И скрытое отчаяние.

— Синий, — и надежда перевесила. — И словно — фиолетовый, как у Фурии.

— Понятно, — явно расслабившись, ответила Мирослава, словно её устроил ответ Арана. — Что-то ещё?

А молодой Страж попытался собраться с мыслями.

— Я видел призрака.

Мирослава этому явно не удивилась, даже не смутилась абсурдности этого высказывания, словно это было в порядке вещей — она, что ли, предполагала такой вариант развития событий?

Впрочем, это же Видящая.

Чему тут удивляться?

— Кого? — спросила она только, совершенно невозмутимо. — Своего друга?

И снова — в точку!

— Да, и я в растерянности — ведь Руни — это перерождение Беззубика, как они могут существовать одновременно?

— А как ты можешь сосуществовать с Иккингом в облике Магни?

Этот вопрос ставил в тупик.

На самом деле, Аран не сумел до конца понять всю суть того феномена, которым было перерождение его собственного Разума, условно умершего, в облике его младшего брата.

— Мы разные люди, — заметил Страж, не забыв про себя добавить, что оба — живые. — И разные личности.

— Так и Беззубик — это другой Разум, не Руни, — растолковывала Мирослава ему снисходительно. — Это тоже совершенно другая личность.

— Как же так?

— Ты же Страж, пусть и сильнейший, не Видящий и уж тем более не Странник, потому и много нюансов упускаешь. Ты был прав — ты адепт Дха, Тьмы, как положено, на самом деле, в основном Небесным Странникам.

* * *

Как-то незаметно так случилось, что Сатин и Аран сыграли свадьбу.

Просто в один прекрасный день (в тот самый день, когда девушка только очнулась, на самом деле) Аран заявил, что раз всё равно никто не справится с трудной задачей спасения из тех ситуаций, в которые попадала она, благодаря своей просто волшебной способности находить приключения себе на голову и другим на беду, то этим и продолжит он заниматься, но уже на более законных основаниях, так как ученичество её, в большей своей степени, было окончено.

Сатин же, неожиданно, не стала возражать.

Так совпало, что было решено в один день праздновать бракосочетания правителей обоих народов — ждавший больше пяти лет Дагур более препятствий не видел, а потому развёл бурную деятельность.

Инга ему не мешала — женщина, наконец-то, наслаждалась покоем, когда она могла не бояться за себя и своих детей.

Вообще, история того, как за женщиной ушла немалая часть отказавшихся сражаться и уставших от бесконечной войны Лохматых Хулиганов, была совершенно неожиданной в плане того, что на её сторону встал, привлекая идти за собой, не только Сморкала Йоргенсон, как ещё один наследник Вождя, идущий сразу после Викара, при котором регентом была его мать, но даже Астрид.

Её решение прекратить бесконечную войну и найти наконец себе покой оказалось для народа неожиданным, но тот же Сморкала видел — всё закономерно.

Перегорело что-то в стальной Хофферсон — что-то, что не вернуть назад.

И тому, что условно мирная часть олуховских Лохматых Хулиганов ушла искать приюта у Берсерков, а не на завоёванных Стоиком островах — было тоже не удивительно.

Ведь всё держалось на Стоике.

С его гибелью — распалась громадная сила, началась грызня за власть, и только самые небрезгливые и отчаянные бросились туда, как вороны на место побоища.

Инга совершенно спокойно отнеслась к старшему брату своих детей — те, по крайней мере, его любили и безгранично им восхищались, а не принимать это во внимание было бы глупо и недальновидно, что было бы совершенно несвойственно вдове самого страшного и сурового Вождя одного из самых свирепых племён Варварского Архипелага.

По крайней мере, она была благодарна Арану за то, что он её, собственно, и сделал вдовой.

И вновь — завидной невестой с солидным приданным в виде целого жаждавшего мира и покоя, ручного труда племени, ушедшего за своим наследником.

И ведь Лохматые Хулиганы не растворились среди Берсерков — Дагур милостиво позволил племени, с которым его супруга за столько лет по-настоящему сроднилась, заселить один из условно захваченных, а на деле — диких островов.

Его и назвали Новым Олухом, на нём же и поселились чета Йоргенсонов, Торстон, всё так же не отходящий от своей сестры и своих племянников, Хофферсон, и даже Плевака — в мирное время нужны были не мечи и стрелы, а серпы и ножницы для стрижки овец, а тут без кузнеца было никуда.

Условие для Лохматых Хулиганов было одно — освоить остров.

Вспахать и засеять поля.

Развести скот…

В общем, заниматься всем тем, чем уставшие от так грезившейся им вечной войны Лохматые Хулиганы были только рады.

Даже если для этого пришлось жить в нейтралитете с драконами.

Вообще, новоолуховцы к раскрытию тайны личности Покорителя Драконов отнеслись весьма философски — выживает всегда сильнейший, а старший сын Стоика не просто выжил, а ещё и возвысился так, как не снилось ни одному простому смертному.

Жить хотели все, так что пытаться лезть в чужой монастырь со своим уставом никто не пытался — у всех и так было много работы, не до пустых размышлений о несбыточном.

История не знала сослагательного наклонения.

И размышлять о том, что было бы, прими они Иккинга таким, каким он был, было бессмысленно.

И глупо.

Сделанного не воротишь.

* * *

Тогда, в миг, решивший её судьбу, Инга не сомневалась, выбирая, куда именно направиться изгнанникам, ведь, по сути, конкретно у неё и её сына выбора-то особо и не было.

Но её удивило количество тех, кто отправился вместе с ней.

В том, что уставший от войны и бесконечных скитаний глава рода Йоргенсон примет её сторону, она как раз таки и не сомневалась — слишком повзрослел за эти четыре года выросший у нее на глазах мальчишка.

Где чета Йоргенсонов — том и Торстоны.

А вот решение двоюродной сестрички, пошедшей уже не в первый раз вопреки воле собственных родителей, бывших людьми крайне радикального толка, оказалось весьма неожиданным.

Хотя, если верить всё тому же Сморкале, — совершенно естественным и, несомненно, единственным путём это было для Астрид.

«Те, кто лицом к лицу встречался с Араном, потом хотят лишь мира!»

Было в этой фразе недосказанное «лишь бы не воевать с ним, ибо очень, очень страшно…»

Думать о том, как Дагур совладал с этим чудовищем, заключив с ним взаимовыгодный союз, не хотелось — хотя и вождь Берсерков внезапно прекратил свои победоносные походы на чужие земли, занявшись внутренними делами своего народа, только изредка давая от ворот поворот тем, кто был слишком непонятливым и жадным.

Впрочем, реальность оказалась не такой страшной, как она себе напридумывала.

Если не учитывать, конечно, то, всё же немалое, количество народа, ушедшее от Хеддоков к другим владениям Лохматых Хулиганов, среди которых потом началась грызня за власть, и они оказались подмяты неожиданно вернувшимся на арену забытым противником, Охотниками на Драконов, но на этот раз те и не возражали.

Когда изгнанники в составе почти семи сотен человек самого разного возраста прибыли на столичный остров племени Берсерков, они обнаружили там того, кто лишил их дома, но всё же милостиво позволил уйти.

Народ был удивлён, даже поражён тем, как легко держался Сморкала в разговоре с Покорителем Драконов, как счастлив был видеть живой его невесту, оказавшуюся весьма неожиданно (или нет?) вполне знакомой, живой и вроде даже здоровой Сатин.

Дагур тоже был счастлив, что теперь он не должен был скрывать своих намерений относительно Инги.

Та, заметив вполне дружеское общение своего теперь уже жениха и того, кто позволил этому стать возможным, решила просто последовать примеру Дагура, перестав заморачиваться и, наконец-то, понять, что же это за человек — старший брат её детей.

Её пасынок, получается.

И он оказался весьма интересной личностью, с теплотой отнёсшийся к мачехе и её народу, высказавший свою готовность помочь, но если те не будут предпринимать какие бы то ни было враждебные действия уже к его народу.

Дружить с драконами он не заставлял — ему было достаточно прочного нейтралитета.

А Дагур же высказался на тему того, что готов назвать Викара своим сыном, и наследником, принять его в род (для чего, собственно, требовалась только воля вождя и отца, а тут они ещё и были в одном лице), что решило сразу же множество проблем.

Вождь Берсерков, не заморачиваясь, отдал народу возлюбленной один из плодородных, но не освоенных островов с наказом построить там деревню и развить сельское хозяйство.

Таким образом жители Нового Олуха стали формально входить в племя Берсерков, в то же время оставаясь самостоятельными.

Во главе их встал Йоргенсон, чему никто и не удивился.

Его кандидатуру поддержали все.

Викар же (и его потомки в будущем) стали гарантом подчинения новоолуховцев Дагуру, ведь он всё ещё оставался наследником Лохматых Хулиганов, и против того, чтобы подчиняться в будущем именно ему, никто не возражал.

Как-то всё слишком хорошо складывалось.

Не сглазить бы.

А вот к тому, что у Дагура постоянно на острове присутствовала Фурия, пусть Ночной её назвать получалось едва ли, несколько напрягало, особенно в свете того, что к её хозяйке очень часто наведывались уже привычные всем Порождения Молнии и самой Смерти.

Вот к этому бывшие Лохматые Хулиганы привыкнуть так и не сумели.

Смириться и молчать — да.

Но не привыкнуть.

Будь это «простые» драконы вроде Жутких Жутей или Змеевиков, то куда бы ни шло, но Фурии…

И только вечно жизнерадостные Мия и Магни в компании более взрослого, не столько внешне, сколько внутренне, Руни, не отходившие почти ни на шаг от порождений Бездны, и совершенно их не боявшиеся, показывали — всё хорошо.

Всё было так, как и должно было быть.

* * *

Она с удивлением смотрела на странных существ, похожих на пернатых драконов, или же на просто до крайности непонятных птиц — ни их названия, ни привычек она не помнила.

«Бойся забыть так же, как многие боятся помнить!»

Она больше не боялась.

Видеть лица странных людей с непонятно-фиолетового цвета глазами и чисто-чёрными волосами было странно, и столь же странно было слышать их речь, замечать их полные недоумения и какого-то неожиданного удивления взгляды, было до крайности странно.

Что в ней такого?

Выглядела она так же, как и всегда — очень схоже с этими людьми, и даже внешне была мало отличима.

Неужели их так смущала её сила, струившаяся через неё мощными горными потоками энергия, бурлившая, но послушная своей хозяйке, словно преданный и умный пёс.

Впрочем, одно она уяснила для себя достаточно давно — здесь ей не причинят вреда, ведь, в отличие от её снов-Видений, всё, абсолютно всё происходящее здесь было лишь порождением её собственного разума.

Её памяти.

Может, всё это, или что-то подобное, и происходило с её душой, с её предыдущей инкарнацией, но теперь всё это было не более, чем миром, смоделированным её сознанием.

Воистину, мир внутри неё.

Это было странно и жутковато, но со временем пришло осознание — никто и ничто не способно было её здесь убить.

Совершенно.

Как только она сумела понять это для себя — перестала бояться, а на место былого страха пришла неожиданная спокойная, какая-то сытая уверенность в собственных силах.

Вера в свои способности.

И интерес, конечно, — куда без него?

Вот и теперь выверты собственного сознания, последствия нелёгкого бытия Видящей, она воспринимала с исследовательским любопытством и лёгким недоумением — это что такое?

Находиться в мире странных, похожих на неё внешне людей; в мире, где солнце, тускловатое и какое-то красное, называли почему-то Исой, где она не видела ни единого коня или быка, но зато не раз взглядом тут или там выхватывала различных размеров птиц и каких-то ящеров, но при том не находила ни единого из ставших привычными дракона, было несколько странно.

Какие только миры она не повидала в подобных своих странствиях — достаточно только Алую Пустыню вспомнить, когда она увидела свою предыдущую инкарнацию впервые.

А то измерение стеклянных троп?

Сатин ей рассказывала об увиденных ею Храмах, хотя и она встречала на пути своём Пирамиды, это никогда не было чем-то столь масштабным, как то, что видела Страж.

Впрочем, разные Храмы она видела, и разным Богам обращённые.

В разных мирах.

И только в этом — в странном мире, где её почему-то видели, замечали Разумные, большинство которых, не меньше трети, по крайней мере, были хотя бы слабыми Одарёнными — люди и не совсем люди верили в Небесных Странников, почему-то называя её необычным, непривычным, но почему-то словно знакомым именем.

Авен.

Как странно…

Впрочем — не столь важно это, особенно в свете того, что местные Мастера тех самых Храмов называли её, почему-то не Видящей, а Странницей.

Пока ещё не Небесной, но — перспективы…

О своей природе она хорошо знала — спасибо громадным массивам литературы, которые ей довелось в своё время изучить, да и познания её Души и предыдущих воплощений явно не были лишними.

Да, в перспективе — не самая слабая Небесная Странница.

Тем и способности Видящей той силы, что ей принадлежали, объяснялись — далеко не юная Душа Одарённой оказалась в мире с подходящим для дальнейшего её развития, плодородным, так сказать, энергетическим фоном и дало это прекрасные результаты.

Так что же за мир виделся ей в снах уже достаточно продолжительное время?

Мир, по меркам которого ей исполнилось только двенадцать лет…

Двенадцать…

Священное число всех Одарённых…

Может быть, всё дело в этом?

Впрочем, её вопросы ещё долго будут оставаться без разгадок, ведь, кроме неё самой, никто не мог ответить, почему Душа, ставшая полноценной Странницей, решила продолжить свой Путь.

Предпочла жизнь вечности.

* * *

За минувшие со дня уничтожения Олуха три года произошло немало событий, в том числе и для молодой семьи Стражей, за которыми, словно мудрая старшая сестра, присматривала Мирослава — чтобы не натворили чего нехорошего.

По глупости, конечно же.

Случайно, естественно.

В общем — не скучно было жить им.

Мия и Магни теперь часто летали к матери, но жили со старшим братом — было принято единогласное решение не нарушать процесс учёбы близнецов, ведь они были, по словам Арана, очень и очень способными, осталось только дать им знания и вбить на уровень рефлексов умения как этими способностями пользоваться.

Ведь необученный сильный Одарённый — беда для всех.

Без исключений.

Так что, после продолжительной лекции на эту тему в исполнении Мирославы уже никто не имел ни единого возражения.

Как-то спокойно и невозмутимо Мирослава отнеслась к тому, что к ней однажды заявились Аран с который уже день неважно чувствовавшей себя Сатин, прямо перед закатом.

И вердикт её был безоговорочен.

Сатин, как оказалось, носила под сердцем новую жизнь, о чем Видящая и поведала, попеняв будущему отцу на то, что тот вроде сильный и талантливый Одарённый, а заметить изменение в энергетических потоках своей молодой супруги не сумел.

Совершенно обезумевший от навалившегося на него внезапно счастья, Аран стал до абсурда подозрителен и даже параноидален в вопросах защиты Сатин и реальных и мнимых угроз, хоть до этого и так готов был спрятать её от всего мира.

Драконий Король был уверен — за счастье платят горем, и за эти мгновения ему придётся ещё многое потерять в будущем.

И потому боялся.

Безумно боялся.

Ведь теперь — ему вновь было что терять.

На исходе года Сатин подарила своему супругу близнецов — сына и дочь (Мирослава, лукаво глянув только, снисходительно пояснила, что у семьи Арана, по всей видимости, предрасположенность к двойням), которых назвали Арека и Деврон.

Мия и Магни нарадоваться не могли племянникам, с которыми проводили немалое количество времени, просто потому что могли.

И потому что всё действительно налаживалось.

* * *

Аран, не до конца отошедший от разговора с Мирославой, раз за разом погружался в воспоминания о том, как встретил того, кто когда-то был для него почти смыслом.

Единственным маяком.

— Почему именно сейчас, Брат? — спросил Аран тогда у него. — Почему не раньше?

— На то есть много причин… — ответил ему Беззубик в привычной своей манере — уклончиво, расплывчато.

— И все же?

— Всё тебе расскажи, — по-доброму усмехнулась Фурия.

Аран тоже усмехнулся — горько, с нескрываемой печалью.

— Ну, ты же меня знаешь.

— Вот потому и сейчас — раньше ты был просто не готов к этой встрече. А я, как бы ни жаждал её сам, мог и подождать, ведь впереди у меня целая вечность.

Слова самого верного и дорогого сердцу друга отдавались странным эхом в голове, бередя уже давно обратившуюся в рубец рану на душе, вскрывая её вновь и заставляя её кровоточить.

И острое чувство потери снова, как и десять лет назад, не давало вздохнуть.

Душило.

Слезами душило — теми самыми, что он так часто стал проливать в последнее время. Разорённое малое гнездо и мёртвое будущее у собственных ног, гибель родителей от его собственных рук и как венец всему тому — Беззубик.

Солёная влага, такая тёплая и щекотящая, прокатилась по холодной, покрасневшей на морозном ещё ветру щеке и собралась на подбородке, чтобы каплями сорваться и исчезнуть в снегу.

Слёзы — не признак слабости, они признак наличия сердца.

— И всё же, я — не Иккинг, — говорить было трудно — словно комок встал в горле, — и всё это так странно…

— Главное — суть, а не форма, и, будь уверен, имена играют тут последнюю роль.

— Главное — Душа?

— Верно.

Аран долго молчал, собираясь с мыслями, вспоминая все свои знания о Душе и стадиях её существования, пусть известно ему было намного меньше, чем той же Мирославе, некоторые нестыковки он всё же заметил.

И всё же решился их озвучивать.

— Но ведь твоя Душа переродилась — Руни тому наипрямейшее подтверждение.

— Мальчик действительно моя реинкарнация, но он — жив, и мне не составило труда передать некоторые знания о собственной биографии.

— Но ты — мёртв? — всё же уточнил Аран.

— Относительно, — проворчал Беззубик, закатив глаза. — Я же говорил тебе, всегда говорил — всё в этом мире относительно и неоднозначно! Но с твоей точки зрения я действительно мёртв окончательно и бесповоротно, со своей — пусть и не жив, но существую.

— Но как такое возможно?

— Рядом с тобой так часто находится сильнейшая Видящая тысячелетия — прямо-таки век талантов! — негодовал дракон. — Спроси у неё, она будет всё же более образована в этом вопросе. Теорию становления призраком мне никто не рассказывал, а практика тебе едва ли будет понятна…

— Заумные вещи ты говоришь, — вздохнул Аран в ответ.

Фурия обогнул человека по дуге и вдруг улёгся прямо на снег — и таким знакомым было это действие, что сердце удар пропустило.

Игнорируя заворочавшийся где-то внутри здравый смысл и там же заворчавшую голосом Мирославы логику, Аран так же опустился на землю, как часто он это делал рядом с Алором, а до этого — с Беззубиком.

И пусть не ощутил он спиной драконий бок, но ощущение фантомного тепла не оставляло.

И это напрягало.

— А ты так вырос… — с лёгкой грустью заметил зачем-то Беззубик. — Птенец покинул гнездо?

— И даже основал собственное.

— Я знаю — как бы то ни было, но за событиями архипелага я по мере сил слежу.

— Как это?

— Ну, принадлежность к условно мёртвым открывает новые горизонты — например, я спокойно могу ориентироваться в информационном поле этого мира, — усмехнулся Беззубик.

— Опять ищешь плюсы везде?

— А зачем просто так страдать?

— Действительно…

— Просто будь счастлив. Вопреки всему! — вдруг заявил Фурия.

Аран прищурился.

— Жить вопреки всем?

— И это тоже.

Фурия с удивлением смотрела на то, как его брат резко встал на ноги, выпрямился весь, гордо и властно, что сразу стало видно — Король, пусть и драконий.

— Я буду жить, — ох, и почему ему казалось, что не в первый раз он произносит эти слова? — За тебя и ради тебя, брат!

— Тебе есть, ради чего жить. И ради кого.

* * *

Кира была неприятно удивлена, когда узнала, кто именно был повинен в том, что Аран, чуть не потеряв в битве свою Ученицу, на которой он теперь, вполне закономерно, женился, отвернулся от своих бывших союзников.

Да, Драконий Владыка не стал нападать, уничтожая Кальдеру Кей, как он поступил совсем недавно с Олухом, от поселения которого не осталось ничего, кроме выжженных скал и почерневшей от пепла земли, — только чудо в виде снега не дало погибнуть лесу, который, спустя десятилетия, полностью скроет под своей сенью руины погибшей деревни.

Он даже не почтил остров Драконьих Защитников своим визитом ни разу с того дня, когда ему довелось встретиться здесь со странной воительницей, потерпевшей кораблекрушение.

Он просто оставил их без своей защиты.

Самая страшная месть…

Когда Кира поняла, чем именно было равнодушие Покровителя к их судьбе, она сначала была почти в ярости на Кровавого Владыку, но узнав причины подобного поведения, поняла, что все было справедливо с его стороны.

Аран — в своём праве.

Мала — фатально ошиблась в своей глупой зависти.

А жители Кальдеры Кей должны были выбирать между верностью своим древнейшим устоям, преданностью своей оказавшейся такой недальновидной Королеве и собственной жаждой жить, спасти свои земли и этот самый свой народ со всеми его традициями и обычаями.

Очевидный с виду выбор таковым совершенно не был — пришлось метаться между тем и другим, ища выходы из сложившейся ситуации, но находя лишь единственный приемлемый.

Они — воины.

Верно?

Значит, надо было доказать свою преданность тому, кто вызвался быть их защитником и Покровителем, и кого так вероломно предала их Королева.

Даже если для этого им придется принести Арану голову Малы.

* * *

Рыбьеног хвалил себя за предусмотрительность и за то, что не стал присоединяться ни к одной из сил Архипелага — Берсеркам, Охотникам на драконов и Лохматым Хулиганам, — оставаясь в тени и не высовываясь.

Не привлекая к себе внимание Покорителя Драконов.

И не навлекая на себя его гнев.

Ранее, те немногие недовольные политикой нового главы клана Ингерманов, узрев красочный пример того, чем все могло закончиться, начни они лезть на рожон и провоцировать противника на активные действия по их ликвидации, умолкли стыдливо и боязливо.

Итоги уничтожения Олуха были потрясающими — клан стал верить в решения своего лидера безоговорочно, убедившись на практике в его проницательности.

А ведь всего-то стоило — не лезть на территории Покорителя Драконов.

Ведь охотиться можно было где угодно, тварей было везде много, даже на самой периферии Варварского Архипелага, на которой, противоположной от Драконьего Гнезда, и обитали Ингерманы.

И занимались своим опасным, но прибыльным ремеслом.

Ведь — была бы сноровка, а того, на кого охотиться, всегда можно было найти.

И когда к Рыбьеногу пришёл странный человек с ещё более странным предложением о союзе, пообещавший дать в обмен на него, помимо прочего, естественного и неотъемлемого для любого договора, ещё и самое бесценное для молодого главы Клана Ингерманов.

Знания.

А ради запретных знаний можно было и принять предложение этого незнакомца, назвавшегося Гриммелем.

Примечание к части

На самом деле, неплохо было бы закончить на этой радостной, или условно радостной ноте эту работу, но "жили они долго и счастливо" редко бывает в нишей жизни.

Не все рассказано. Не все истории закончены.

Именно поэтому — ещё три главы и эпилог, ибо бесконечно тянуть резину я не вижу смысла.