Жить вопреки (джен)

Деревня пылала.

Огонь, лившийся из пастей дра-ко-нов (она запомнила, как называли местные люди этих Крылатых Змеев! Запомнила!) охватывал дом за домом, неумолимо расползаясь по всему селению, лишая людей крова.

Вновь витал удушливый, тяжёлый запах гари и крови.

И ещё — содержимого раскиданных по земле человеческих внутренностей.

И — жженой плоти.

Люди кричали, пытались отбиться, спастись или умереть в сражении, но получалось у них только погибать — кого-то буквально развивали на части, кто-то стал жертвой шипов, кто-то просто сгорал заживо, неистово крича и не находя спасения.

Их одежда обугливалась, металл пряжек и украшений намертво сплавлялся с плотью, кожа под действием смертельного жара покрывалась волдырями и лопалась, обнажая мышцы, тут же начитавшие сгорать тоже.

Впрочем, к этому моменту люди обычно уже умирали от болевого шока, и огонь пожирал уже мертвое тело.

Кости трещали и раскалывались от высокой температуры, и вот — на месте совсем недавно живого человека были только почерневшие кости.

Большая часть погибших такой страшной смертью — дети. Те самые дети, что в своей истинно животной панике, истинно зверином желании выжить, спастись любыми способами пытались убежать и не успевали.

Карающее пламя заставало их раньше.

Маленькие тельца извивались и кричали, пытаясь сбить огонь, катались по холодной, сырой земле, там, где она ещё не была оплавлена.

Многие матери, видя это, видя, что спасения не было, и никаких шансов уберечь своих чад не предвиделось — доставали кинжалы.

Они, воя и плача, проклиная своего врага, тот день, когда они перешли этому чудовищу дорогу, и вождя, моля богов о снисхождении и вечной жизни, быстрым и отточенным движением убивали своих сыновей или дочерей, вырывающихся, в ужасе отползающих от родительниц и все так же не находящих спасенья.

Люди сражались с драконами столько веков, столько поколений были уверены, что способны устоять, не понимая того простого факта, что их просто грабили, только обворовывали, оставляли голодать.

И вот теперь их истребляли.

Целенаправленно, безжалостно. И неумолимо.

Люди наконец осознавали, насколько сильны были их враги, насколько были милосердны к ним, простым селянам.

Она не знала, откуда к ней приходили эти знания. Они просто были.

Как и боль.

И страдание.

И отчаяние.

И мрачное удовлетворение того, кто все это устроил.

На лице молодого парня застыло насмешливое и злое выражение. Он смеялся, слыша крики людей, но не весело — горько и даже печально.

Он кривил губы, смотря на мучения людей и не предпринимал ни единой попытки прекратить этот ад.

Какая-то воительница с татуировками на лице и секирой в руках бросилась на этого парня, желая убить его, чтобы если не остановить этот кошмар, так хоть не оставить его зачинателя безнаказанным.

Тот легко и грациозно увернулся от яростного удара, он что-то кричал белокурой красавице, но слов опять было не разобрать.

Все его существо источало такую яростную ненависть, что становилось поистине страшно — ну не могли люди так полностью погружаться во тьму этого злого чувства, не могли так выгорать дотла, что от души оставался лишь жирный, черный пепел да зола…

Но этого человека кто-то сломал.

Кто-то заставил его стать таким — жестоким, горящим ненавистью, живущим одной только жаждой мести, сделавшим ее своей целью, своей недостижимой мечтой. Своим смыслом.

Ослепленная гневом, воительница не видела опасности, бесстрашно кидаясь на своего врага.

Она тоже что-то гневно кричала, она явно знала своего противника лично. Слишком хорошо знала.

И он ее тоже знал.

Она упустила момент, когда меч парня, матово-черный, как чешуя его Крылатого Змея, легко прочертил почти прямую линию от правого плеча девушки до середины ее живота.

Воительница, удивлённая и растерянная, ещё не осознавшая случившегося, выронила секиру.

Она крупно содрогнулась и вдруг громко, хрипло закричала, смотря на собственную рану.

Изо рта у нее потекла струйка крови, она же пропитала все одеяние стремительно побледневшей и даже как-то посеревшей девушки.

Воительница упала, глаза ее, удивленные и испуганные, стеклянно смотрели в такое мирное, ясное небо.

Вокруг слышались крики, плач и молитвы.

Парень скривился и плюнул на труп своей противницы, всем своим видом выказывая презрение к павшей воительнице.

И обернулся.

Глаза у него были пепельно-серые, а лицо — знакомое-знакомое, только повзрослевшее лет на пять.

Он все так же беззвучно что-то сказал и как-то грустно усмехнулся, чуть покачал головой. И перестал казаться опасным.

Он сделал несколько шагов в сторону обрыва, которым оканчивалась скала, на которой доселе он стоял. Парень, остановившись на самом краю, балансирующий между безопасной твердью и бездной и широко улыбнувшись, глядя ей в глаза, сделал ещё один шаг.

Ощущение пустоты вокруг и свистящего ветра, неконтролируемого падения охватило ее.

В миг, когда она должна была разбиться об острые камни берега, она открыла глаза.

Ее вновь держал за руку брат, смотря так печально и так виновато.

Она лишь на манер того парня поджала губы.

* * *

К вечеру следующего дня Аран и Айва успели пролететь лес, увиденный юношей. Они двигались вдоль той самой реки, что вилась по равнине. Вдалеке виднелись зеркала озёр, в которых отражались облака.

Полёт над ма-те-ри-ком, как его назвала Айва, отличался от полёта над морем. Возможность приземлиться появлялась намного чаще, но и драконов здесь, из-за обилия людей, было намного меньше, а потому и относительная безопасность путешествия улетучилась, как утренний туман под лучами солнца.

Иногда попадались деревушки с домами незнакомого вида. И об этом удавалось судить только по едва различимой с такой высоты форме крыш.

От деревень отходили вытоптанные дороги, их окружали распаханные поля на месте вырубленного леса, из которого и были построены дома. Все поселения располагались вдоль реки, которая и для людей, и для драконов здесь была главным ориентиром.

По этой самой реке иногда проплывали корабли незнакомого вида. А иногда очень даже знакомого, с почти родными гербами на парусах. Те торговцы, что часто посещали Олух.

Он часто у этих самых торговцев выкупал книги — между прочим, одна книга стоила у них дороже двух хороших мечей! — и изучал по ним разные науки и даже языки! И учился произношению этих языков у тех же торговцев. Они вообще были людьми образованными, ведь чтобы вести дела с разными народами их надо, как минимум, понимать, а для этого надо знать несколько языков или иметь специального человека в команде.

А поскольку экипаж у торговцев, зачастую, минимальный, то они сами учили языки и соглашались подучить и Арана, естественно, тоже за свою плату.

Привычные гербы на белых парусах вызвали улыбку. Пусть и печальную.

Да… Людей здесь было действительно много. Ну, относительно разбросанных в океане островов, конечно. Поэтому приходилось лететь над облаками, чтобы не попадаться местным на глаза. Чего зря пугать мирных селян?

Те, кто привык выращивать хлеб, а не отбирать его у других, по мнению Арана, были достойны наибольшего уважения. Применить грубую силу относительно просто, большого ума не надо. А вложить эту силу в то, чтобы вспахать поля, посеять, ухаживать за урожаем, а потом собрать его… Это было труднее. Это требовало терпения, трудолюбия.

Местные Арану вообще на удивление казались очень мирными. Живущие вдали от большой воды, они использовали корабли только для торговли. Не то что викинги, живущие морем и войной.

Даже отсюда — с высоты драконьего полёта, не было видно ни конца, ни края золотистому ковру осеннего леса. Изредка попадавшиеся речушки да поляны разбивали это однообразие, но все равно, куда ни глянь — золото и багряность.

Моря уже давно не было видно — несколько дней точно.

Воздух становился всё более сухим и пыльным.

В нём не было соли и той необъяснимой морской свежести, которая есть только на островах и побережьях и которой нет в глуби земель. Все больше преобладал над солью аромат дикого леса и прелой листвы.

Знакомый, до щемящего чувства в груди знакомый!

Родной!

И такой чужой…

Люди не замечали этой красоты. Они спокойно жили там, где родились. Это было действительно удивительно для Арана.

Как можно было жить без моря? Без вечного солёного ветра, без той свободы, от которой даже не вздохнуть, так она завораживает!

Тут, над облаками, было очень холодно, словно зимой. Он давно это заметил. В смысле, что чем выше — тем холоднее.

А ещё тут был невообразимо сильный ветер. Не было слышно даже собственного крика. Туго бы Арану пришлось, если бы он уже давно, предусмотрительно, не обмотал шею и лицо тканью, оставив открытыми лишь глаза, да не накинул капюшон.

Это с земли кажется, что облака медленно плывут. Что это маленькие комочки пуха.

Но это были громадные клубы тумана.

Холодные и сырые, равнодушные.

Ещё одна разбитая сказка.

Но величественность этого творения природы — облаков — не уменьшилась в глазах Арана, вовсе нет.

А ещё Аран понял, почему Айва назвала такой большой срок путешествия.

Да, людские поселения, которые, несомненно, следовало огибать по широкой дуге, имели значение, в смысле, были причиной, но лишь второстепенной. Главная же — ветра.

Воздушные потоки просто не давали свернуть с намеченного Змеевицей пути. Конечно, если бы она пожелала, то они могли бы и полететь против ветра, но это могло бы стоить травм, сломанных крыльев и уймы потраченных сил.

Поэтому проще просто отдаться на волю ветра. Ведь тут, на высоте, Айва просто парила. Впрочем, даже следование этим ветрам тоже отнимали у неё очень много энергии, поэтому приходилось часто садиться и отдыхать.

По тихой просьбе Арана, Айва согласилась позволить ему посмотреть на жизнь местных людей, остановившись в роще недалеко от одного небольшого селения.

Юноша понимал, что, скорее всего, Змеевица дала своё согласие лишь потому, что который день бушевали дожди, прекращаясь лишь ненадолго. Лететь в такую погоду было очень трудно, а учитывая наличие маленького всадника — и вовсе опасно.

И, по мнению Айвы, если её маленький человеческий детёныш переждёт непогоду среди достаточно дружелюбных людей, которые и в драконов-то не особо верили.

Они, сытые и мирные, страдали только редкими нападениями других племён да некоторых воинственных кочевых народов, но не более того.

И потому, проводив мальчика взглядом, пока он не дошёл до селения, не зашёл в отворённые врата, дракониха отправилась к облюбованной коряге — громадному стволу явно упавшего дерева, под которым было достаточно сухо и тепло.

Айва, немного повозившись, устроилась поудобнее и заснула. Почему-то за своего человека она не волновалась — была уверена, что с ним все будет хорошо.

* * *

Когда по их маленькому селению разнеслась весть об ещё одном путнике, Мирослава даже почти не удивилась.

Не могла она удивляться больше — не после того, как ей довелось умереть в собственном сне и увидеть на следующий день своего убийцу, которого пустили переночевать к себе их соседи.

Мужчина этот был холоден и чуть высокомерен, совершенно не обращал внимания на местные сплетни и шепотки в её сторону, вёл себя с ней, как с равной, со взрослой, всё понимающей. Спрашивал, как она себя чувствовала, все ли с ней хорошо.

Чужак был невероятно вежлив, но от него всё так же веяло опасностью.

Следующей ночью в своём сне она увидела, как человек в чёрных доспехах сражался с её Врагом, и схватка эта была явно тяжёлой.

Чужак явно недооценивал своего противника — насмешливо что-то говорил, как и убивая её саму, высокомерно задавал какие-то вопросы, но слов было не разобрать.

Воин в чёрном не отвечал на едкие замечания, молча и неотвратимо напирая на своего противника.

А тот не умолкал, и смысл его слов стал ей почему-то ясен — мужчина говорил, что именно он уничтожил всех Фу-ри-й, что он убьет и последнюю. Он называл Чёрного воина мальчишкой и глупцом, предавшим род человеческий, и продолжал пытаться вывести своего противника из душевного равновесия.

И в конечном итоге совершил ошибку, чуть отвлёкся, за что и поплатился.

Рана на груди мужчины была такой же, как и её собственная — пробитое легкое, перебитый позвоночник, струйка крови, стёкшая изо рта.

И стеклянный взгляд.

Ей не было жалко своего Врага, но и злорадства она не почувствовала. Зачем вообще радоваться чьей-то гибели? Это неправильно.

И потому следующие несколько дней Мирослава старательно избегала иноземца, так и не узнав его имени.

Радмир, её умный и внимательный братик, конечно, заметил её отношение к этому странному и, надо всё-таки признать, страшному человеку, а потому, словно прислушавшись к молчаливому, невысказанному совету сестры, старался избегать его, проводя с сестрой как можно больше времени.

Парень радовался, что в глазах Мирославы помимо вечной печали появилось другое выражение, но само это выражение, непонятное и затаённое, — нет.

Девочка стала похожа на сжатую пружину, на натянутую тетиву лука, которая вот-вот рванёт, и случится страшное.

Страшное, в общем-то, уже произошло — в ту самую ночь, когда девочка, сначала ворочавшаяся и шептавшая какие-то слова на непонятном, незнакомом языке, вдруг замерла и перестала дышать.

Он бросился тогда к ней, схватил её за холодную, маленькую ладошку, словно желая согреть, и уставился в немигающие открытые, почему-то остекленевшие, как у покойника, глаза.

И пребывал в холодном ужасе с полминуты, боясь пошевелиться и поверить в что-то ужасное, произошедшее этой ночью, как Мирослава выгнулась дугой и судорожно вздохнула, но изо рта её не вырвалось ни стона, ни всхлипа.

С того дня он не отходил от сестры дольше, чем на полчаса, боясь, что подобный приступ мог повториться. Боясь и совершенно не зная, к кому обратиться за помощью.

И даже когда она вдруг сама подошла к Иноземцу, которого до этого всеми силами избегала, он был рядом.

— Ваша самоуверенность станет причиной вашей гибели, — холодно заметила девочка, неотрывно смотря в глаза Чужаку.

Тот в ответ лишь усмехнулся и чуть покачал головой, но взгляд его заледенел — он воспринял её слова всерьёз, принял их к сведению.

Да и странно было бы пропустить мимо ушей обращённые к нему слова, казалось, едва ли не немой девочки — так редко она говорила.

Люди, их окружавшие, — три мужчины, молодой парень и две девушки — на это лишь усмехнулись — её слова казались им полнейшей глупостью. Мужчина тоже усмехнулся — презрительно, высокомерно, но направлена насмешка была не на девочку, как показалось людям, а на этих самых селян.

Мужчина, пусть и делал вид, что ему плевать на местные сплетни, слушал их внимательно и анализировал каждую.

И самое важное, что он сумел понять — эта хмурая девочка иногда говорила совершенно непонятные, незначительные, а потому и нелепые фразы, но они рано или поздно сбывались. Все до единой.

Девочка-провидица.

На юго-западных землях её бы уже сожгли, назвав ведьмой за подобное проявление необычных способностей.

Сколько юных дев стало жертвами этой их «священной инквизиции»?

Скольких люди убили просто потому, что они думали иначе, потому что могли то, что было недоступно им самим, простым людям?

Это вот человеческое свойство его раздражало донельзя. Люди могли убивать своих врагов, угрожавших их жёнам и детям, люди могли убивать драконов, разорявших целые селения, но зачем внутри одного народа убивать своих же?

Это было безумием.

Да, он и сам не был невинным младенцем — руки его были по локоть в крови, и он прольёт её ещё больше, если потребуется. Но! Он это делал исключительно ради высшей цели — ради очищения от этой напасти, ради спасения рода людского.

И эта мысль весьма и весьма тешила его самолюбие.

Он не убийца, не безумец — спаситель.

И когда девочка-провидица — Мирослава, кажется, — выхватила обеспокоенным взглядом из толпы одно-единственное лицо, он понял — того путника стоило запомнить. Если видящая отметила этого человека, то он явно был не так прост, как казался.

А казался он совершенно безобидным, пусть и совершенно здесь чужим — по-северному бледное лицо, странная одежда с незнакомыми узорами. Седая прядь на виске и серо-зелёные, тусклые глаза.

Это был мальчишка лет пятнадцати, стройный, даже худой. Его взгляд был каким-то не по-детски серьёзным, усталым и внимательным.

Что-то странное было в жестах и походке мальчишки, что-то неуловимо знакомое, и это заставляло ещё сильнее задуматься о происхождении этого юного странника.

Они встретились взглядами, и он с удивлением понял, что не было в глазах юноши ни страха, который часто мелькал у других людей, ни интереса — только холодное, серое равнодушие.

Девочка же смотрела на него с плескавшимся в столь же тускло-серых глазах потрясением и страхом. Судьбу этого юноши она явно знала, и быть ему явно кем-то ужасающим. Кем-то, кто сумел потрясти даже её до самой глубины души.

Когда он, немного растерянный, и, видимо, отвыкший от людской суеты, медленно прошёл мимо, она метнулась к нему и схватила за руку.

Брат девочки не успел её остановить. Да вообще никак среагировать не успел — она была быстрой и ловкой, как кошка. Не поймать, не удержать — увернётся.

На лице странника появилось выражение легкого недоумения и непонимания. Девочка заглянула ему в глаза и сильнее стиснула ладонь юноши.

— Отпусти его, — сказала Мирослава тихо-тихо, но, как он пораженно понял, не на местном языке, а на его родном. — Отпусти своего брата и все мысли о мести. Она ни к чему, кроме горя для всех, не приведёт.

Юноша при первых словах удивлённо, но с примесью страха глянул на девочку. Последние же слова заставили его крупно вздрогнуть. В глазах его появилось что-то странное, непонятное, незнакомое.

Мирослава больше ничего не сказала, только обняла странника, так и не вымолвившего ни слова.

* * *

Дикие Степи! Земли кочевых народов, отменных воинов, однако, не стремившихся воевать ради войны. В отличие от викингов у них была одна конкретная цель — новые земли для пастбищ, новые территории для кочевания.

Воинственные жители этих земель не любили гостей, достаточно часто совершали набеги на города и деревни, но не осмеливались начинать полноценную войну.

А ещё кочевники, жившие в местных степях, считали драконов духами своих предков, которых чтили и помнили. Никогда не нападали на них, не пытались убить.

Тех же пришлых на этих землях, кто осмелился поднять руку даже на Жуткую Жуть, ждала незавидная участь. Жрецы кочевников приносили таких глупцов в жертву Духам Предков, желая отвести от себя гнев своих божеств.

По глупости своей, Аран и Айва сумели остановиться рядом с временной стоянкой одного из этих племён, умудрившись как-то эту стоянку не заметить. Впрочем, надо было отдать должное кочевникам, маскироваться и прятать собственную настоящую численность они умели прекрасно.

Все те дни, что занял путь до Диких Степей, Аран обдумывал слова той странной девочки.

Айва, когда юноша рассказал ей про этот случай, ничего толкового рассказать не смогла — не доводилось ей доселе встречаться с людьми, видевшими будущее — Стражи могли заглядывать только в собственное прошлое, насколько ей было известно.

Откуда девочка могла знать про Беззубика?

Откуда в ней было столько уверенности, молчаливой решимости, хотя во взгляде мелькал истинно животный ужас?

Слова незнакомки резали не хуже ножа — они вновь разбередили только затянувшуюся рану, и от этого вновь хотелось то кричать, то плакать, то просто лежать на холодной сырой земле.

Но ему нужна была эта встряска — эта боль, словно рану прижгли, обеззаразили, была ему необходима.

Отпустить мысли о мести.

Иккинг, сколько бы ему не причинили боли, не стал бы мстить, остался бы выше этого, прощая неразумных своих обидчиков, но ведь он — не Иккинг, он — Аран. И потому, конечно, он задумывался о том, чтобы восстановить справедливость и заплатить кровью за кровь.

Но сейчас ему было противно даже от одной мысли о том, что он позволял подобным идеям рождаться в своей голове — слова девчонки стали для него якорем, тем самым искомым оком бури, штилем посреди шторма.

Отпустить их всех.

Он так и сделал.

Не простил — но отпустил. Оставил в прошлом — ведь они были недругами Иккинга. Не его.

И сразу стало легче.

И сразу стало проще идти дальше.

Пытаясь ни о чём не думать, юноша стал оглядывать местность.

Большая река протекала совсем рядом, однако весь её берег зарос колючим кустарником, поэтому пришлось искать более-менее пригодную для стоянки полянку.

Подходящее место нашлось возле небольшого холма, из которого торчали несколько камней. Что-то подсказывало путешественникам, что эти валуны здесь оказались не просто так. Но, впрочем, вряд ли это сделали люди — слишком уж большими были камни.

Самый примечательный из них имел необычно вытянутую форму. Он, нацеленный в зенит, напоминал коготь какого-то сверхгромадного зверя, который, впрочем, давно погиб, ибо сей коготь был явно отделён от тела.

Фантазировать на тему происхождения этого причудливого камня можно было ещё долго, но путешественники не располагали такими запасами времени, а потому созерцание прекрасного пришлось прервать.

Сказав юноше пока собирать костёр, чтобы приготовить рыбу, которую она пошла ловить, Айва отправилась на, собственно, поимку этой самой рыбы. Аран же отправился в ближний перелесок, дабы собрать сухих веток для костра.

Тишина абсолютной не была. Её разбивал вой степного ветра, щебет птиц и шуршание листьев. Закрыв глаза, Аран погрузился в воспоминания, и ему на миг показалось, что он стоит в лесу своего родного Олуха, наслаждаясь вечерней прохладой.

Напрасный самообман.

Слишком корявый, очевидный.

Ветер здесь был не такой, как там. И вечный запах прелых степных трав стал уже привычным.

Аран помотал головой, отбрасывая лишние мысли. Он открыл глаза и замер.

Прямо перед ним сидела Жуткая Жуть. А где одна Жуть, там и вся стайка. И лучше к ним без еды не подходить.

Аран медленно, не желая спугнуть, подошел к дракончику, присел рядом с ним, приветливо улыбнувшись.

— Привет, малыш, — сказал он. — Я тебя не обижу.

— Странный человек.

Эта фраза вызвала у Арана ещё более широкую улыбку. Эта ситуация ему определённо что-то напоминала. Видимо, это была его судьба — считаться всеми странным.

— Знаю, Айва мне это уже говорила.

Юноша аккуратно коснулся мордочки дракончика, уже убедившись однажды, что касание помогает в создании ментальной связи.

Дракончик забавно распахнул глаза, даже не сразу поняв, что Аран сделал. А когда понял, тихо фыркнул.

— Она хорошая. Значит, ты — друг!

Жуткая Жуть внаглую полетела к Арану и уселась к нему на коленки, начав даже издавать глухое урчание. В этот миг Жуть напоминала мурлыкающую кошку.

Растерявшийся было юноша быстро сообразил, что нужно делать и стал аккуратно почесывать дракончика за правым рогом. Прилетевшая по новообразованной связи волна радости, благодарности и безмятежности заставила юношу улыбнуться.

Раздавшийся посреди повисшей тишины шорох заставил Арана быстро вскинуть голову и замереть.

Прямо на него из-за кустов уставились три пары карих глаз.

* * *

Мальчишка лет тринадцати внимательно оглядел степь и, не увидев ничего подозрительного, дал знак своим друзьям — их компанию отпустили в небольшой перелесок, но только при условии, если они будут аккуратными.

Тихие слова на каком-то полузнакомом языке заставили их замереть.

В душе мальчика боролись любопытство и осторожность. Наконец, решив, что в случае чего, они-то с одним человеком точно справятся, он все так же, жестами, сказал своим друзьям, чтобы они следовали за ним, и сам направился к источнику того голоса.

Взору мальчишек предстало невиданное зрелище — человек, юноша лет шестнадцати на вид, держал на руках Духа, гладил его и смел ещё с ним разговаривать!

Подобное отношение к тем, кого их народ уважал, почитал и боялся, вызвало у мальчишки ужас.

Кем возомнил себя этот чужак?

Насколько он силён?

Вдруг чужак замер. Спустя всего мгновение душу мальчишки обжёг взгляд больших зелёных, как его родные степи весною, глаз, стремительно потемневших.

Дети тоже замерли. И спустя миг рванули в сторону стоянки.

* * *

— Ори, сынок, что ты видел? — обеспокоенно спросила у забежавшего в юрту мальчишки его мать.

Тот, всегда насмешливый и гордый, очень напугал женщину своим видом. Взлохмаченный, запыхавшийся и сильно побледневший, он мало походил на себя обычного.

— Я видел Духа Степей и человека, посмевшего его взять на руки!

Само то, что он видел Духа, было плохим знаком, по мнению женщины, а уж на руках у простого человека… Быть беде!

— Ктоор, ты понимаешь всю серьёзность своего заявления? — угрожающе пророкотал вошедший в юрту отец мальчика.

Он прекрасно знал, как любил подшучивать над всеми его сын. Но и грань между безобидной шуткой и деянием, за которым последует наказание, Ктоор прекрасно знал.

— Но Хариш и Литну тоже это видели! На этом берегу Священной Реки, в перелеске возле Каменного Когтя!

— Ты говоришь, что человек посмел коснуться Великого Духа?

— Да! — с отчаянием выкрикнул мальчик.

Множество легенд ходило о том, что бывает с племенами, от которых отвернулись Великие Духи. И войны с соседними племенами, прознавшими о немилости Предков, являлись лишь помехой, и даже возможностью нажиться на глупости соседей.

Но перспектива медленно умирать от голода и холода, гибели табунов от неизвестных жрецам и шаманам болезней, не прельщала Ктоора. Он — будущий вождь, и он обязан заботиться о благополучии своего народа. И если для этого придётся унижаться, чтобы выпросить у отца всадников, которых надо пустить на поиски опасного чудака, то пусть!

Главное, что племя будет в безопасности.

— Хорошо. Несколько воинов отправятся с тобой, покажешь им, что нашел, приведёшь этого человека.

Счастье, сверкнувшее на лице мальчика, надежда буквально ослепили мужчину, обдали его морской волной. Теперь вождь был полностью уверен в том, что мальчик не соврал.

— Спасибо, отец!

— Учти! Узнаю, что это глупая шутка, — выпорю прилюдно!

* * *

Странные мальчишки, видимо из местных, удивили Арана своим поведением. Чудные какие-то… Чего так пугаться-то?

— Я бы на твоём месте поспешил уйти отсюда. Они вернутся. Со взрослыми.

— Спасибо, что предупредил, малыш.

Аран быстро дособирал сухие ветки и почти бегом направился в сторону того камня-когтя.

Предчувствие завопило, закричало.

Что-то случится.

И это точно не что-то хорошее.

Юноша бросил свою ношу, побежал. Не оборачиваться, не сбивать дыхание. Только бы успеть до Айвы! Предупредить, убраться отсюда раньше, чем воинственно настроенные противники схватят и…

Нет.

Нельзя к Айве.

Нельзя!

Он не хотел потерять ещё одного друга по собственной глупости. Успокоиться. Выровнять дыхание. Остановиться. Аран замер и повернулся в сторону предполагаемых преследователей.

Не предполагаемых.

Вот они, пятеро всадников.

Глаза застелила алая пелена, из горла, кажется, вырвался поистине драконий рык.

«Не хочу опять терять друга!» — зло подумал Аран.

«Не хочу!»

* * *

Аран резко открыл глаза, пытаясь окончательно прийти в себя и понять, где он находится. И что же произошло.

Получалось никак.

Последние воспоминания опять были смутными, чересчур размытыми и подозрительно отрывочными. Просто цветные пятна и картинки, ничего не объяснявшие. И последнее воспоминание — пять спешившихся всадников, угрожающе двинувшихся в его сторону.

Привкус крови во рту, что-то мокрое и тёплое на руках, чей-то вскрик. Боль в затылке.

Аран попытался пошевелиться. Ощущение собственного тела вернулось. Руки были связаны за спиной, ноги тоже. Сбежать бы не получилось. Надежда была только на кинжал, предусмотрительно спрятанный в сапоге.

Впрочем, ему пока не пришло время.

Юноша вновь прикрыл глаза и попытался сосредоточиться на собственном дыхании. Спустя какое-то время он провалился в транс. В таком состоянии он определил, что Сгустков Жизни, как он их называл, ну или Искорок Жизни, вокруг было не меньше сотни.

Так, с этим разобрались, он в поселении кочевников и, по всей видимости, примерил на себя роль пленника. Что само по себе не есть хорошо.

Аран вышел из транса, открыл глаза и, наконец, осмотрелся.

Его темницей оказался какой-то шатёр из шкур неизвестных ему животных. За стенками шатра послышалось ржание и фырканье коней, вызвавшее инстинктивную тревогу. Он за дни путешествия привык к драконам и с некой неприязнью относился к ездовым животным, хотя и признавал их пользу в быту людей.

Раздались чьи-то шаги. Точнее, Аран слышал их краем уха и раньше, но не заострял на них своего внимания, так как был занят собственными мыслями. Теперь же стало ясно, что необходимо разобраться в ситуации, понять в чем его обвиняют, связаться с Айвой и, выждав подходящий момент, сбежать.

В шатёр вошел мужчина странной внешности. У него были короткие черные волосы, узкие, словно прищуренные, карие глаза, кожа была загорелой. Она сильно контрастировала с природной бледностью Арана.

— Кто ты такой, чужак? — сказал вошедший с сильным акцентом, но на одном из знакомых юноше торговых языков.

На самом деле Арана уже давно мучил этот же вопрос. И он не знал, что же ответить самому себе, что уж говорить про незнакомца.

Кто он?

Изгнанник. Больше-не-человек. Предатель своего племени. Брошенный со своим горем ребёнок. Обиженный всеми подросток. Странник. Друг дракона… Но это всё не то…

— Я не знаю.

Да, это был самый точный ответ. Аран просто не знал, кто же он. Он потерялся. И ему не к кому было обратиться, кроме Айвы. Она — единственное, что у него теперь было. И она находилась неизвестно где.

Рисковать Айвой было просто нельзя, но она не раз говорила, что местный народ никогда не нападёт на дракона. Слишком они верят в своих Духов. Слишком сильно боятся их гнева.

— Странный ответ, — ехидно заметил мужчина. — Все, кто осмеливался осквернять величие Духов, всегда называют своё племя. С гордостью, словно этот набор слов им что-то даст.

Осквернять величие Духов… Что это вообще за бред такой? Что он не так сделал? Посмотрел под неправильным углом на их идолы, не по правилам прошелся по травке, не пал ниц перед Жуткой Жу… Вот оно что…

— У меня нет племени. Я один, — слова тяжелыми глыбами падали, и обстановка лишь накалялась.

Кочевник подошел вплотную к Арану, заглянул ему в глаза и замер, словно ища что-то в его глазах. Юноша безропотно вынес этот взгляд, не отвел глаз, с вызовом смотря на мужчину.

Тому это, кажется, сильно не понравилась, тот чему-то усмехнулся и отошел. Каждое его движение было пропитано желанием показать Арану, что тот — жалок и беспомощен. Что он зря сунулся на эти земли.

Возможно, с местными это работало. Возможно, мирные Южане испугались бы. Но прошедший через войну с драконами, сотни нападений вражеских островов и просто суровую жизнь на севере Аран не испугался.

Он просто устал.

От всего этого устал. И дикое желание лечь и, не моргая, глядеть в хмурое небо отказывалось его покидать. Как и головная боль.

— Как же ты попал сюда, чужак? — спросил наконец кочевник.

— Вы всё равно мне не поверите.

— Не поверю. Ты ранил лучшего друга моего сына, а также двух моих не самых слабых воинов, и я должен был бы казнить тебя, как положено. Но ты удостаиваешься великой чести — тебя принесут в жертву во славу Великих Духов.

— Какое счастье, — хмыкнул Аран, нахально закатив глаза. Примерно на такой исход он и рассчитывал.

— Радуйся, чужак. Твоя душа станет пищей для наших предков, ты навсегда останешься в наших степях. Тебя запомнят.

Аран ничего не ответил. Он мысленно потянулся к своей связи с Айвой, позвал её на помощь, рассказал ей, что произошло и какой у него есть план.

— Ритуал пройдёт на закате. А пока мои люди приготовят тебя к нему.

* * *

Странный чужак удивил Олада.

Вождь племени Ритта многое видел на своем веку. Много разных людей из совершенно разных племён осмеливались вступать на землю его народа. Они приходили сюда, чтобы посметь осквернить их, кочевников, святыни. Они приходили, чтобы никогда не вернуться.

У его народа есть только степь и могилы отцов. И они никому не позволят считать себя здесь хозяевами. Это их, кочевников, земля! Только их и ничья больше.

Но все чужаки желали захватить их степь. Изуродовать землю, вскрыть ей, Матери Жизни, кожу, чтобы посадить в неё нужные им травы.

Иноземцы надругались над своим происхождением, над Великой Матерью. Они забывают своих предков, они готовы убить своих братьев и отцов ради власти. Они были совершенно безумны.

Связь крови — Сила Крови! — главная сила кочевников. Пока от семьи остаётся хотя бы один человек, семья была жива, и предков чтили. Пока стоял их мир, сила кровных уз и семьи в их кланах будет нерушима. Если для этого придётся приносить в жертву чужаков, то так тому и быть…

Все предыдущие чужаки без раздумий пытались убить Духов. Они нападали на них, навлекая на кочевников немилость предков и беду. Кара за деяния чужаков обрушивалась на его племя.

И потому, смотря, как вырезали сердца иноземцам, он чувствовал не радость, в конце концов он не волк, не лис, чтобы радоваться смерти и крови. Нет, он чувствовал, что ценой жизни этого человека, этих чужаков, его племя будет жить дальше.

Иноземцы всегда боялись.

Они до безумия боялись смерти, пытались вырваться, пытались убежать, а потом, отчаявшись, бросались на воинов, словно дикие звери. Они, забывшие предков, обезумели. Они убивали перерождения своих отцов, не понимая, что сия могила не для их врагов — она для них самих.

Но этот странный чужак… Мальчишка с громадными глазами, стремительно серевшими из-за неизвестно чего.

Этот юноша не молил, не плакал, не угрожал. Он был непрошибаемо спокоен. И эти его слова… О том, что он один.

Так говорили те, кого изгнало его родное племя. Но это всегда взрослые воины, многое в жизни повидавшие. Но не мальчишки, которые на вид даже и на коне не удержатся!

Если бы Олад не видел последствие боя этого мальчишки с его воинами, то ни за что не поверил бы, что это создание способно причинить вред.

Он с голыми руками бросился на всадников, одного едва не задушив, другому сломав несколько костей так, что теперь тот воин может навсегда остаться калекой, а третий!.. Ванур никогда не отказывался от компании его сына, многому его научил, вместе с ним на охоту ездил… Олад всегда радовался, что у его сына, его наследника есть такой друг.

И вот Ванур, получивший несколько ран от собственного кинжала, мечется в горячке. Остаётся только молить Духов, чтобы они не забирали его душу.

Дерзко смотрящий, но такой юный чужак пугал. Серьёзностью своего взгляда. Своим безразличием к собственной судьбе. Тот, кто посмел держать Духа в руках.

И погибнет он не по велению Духа.

Но во славу его.

От руки людей.

Это казалось Оладу неправильным, но он ничего не мог поделать с этим. Выживание племени важнее жизни какого-то странного мальчишки.

* * *

Время уже близилось к назначенному часу. В шатёр зашло двое мужчин в тёмной одежде, обвисшей и совершенно незнакомой по своим очертаниям. Оба вошедших были темноволосыми и узкоглазыми, кожа их была смуглой, а черты лица — непривычными, совершенно чужими. Но они были как раз свойственны жителям этих земель.

Мужчины сильно походили друг на друга, и дело было даже не в том, что все представители этого племени были Арану на одно лицо. Учитывая, что один был гораздо старше, юноша решил, что это были отец и сын.

Дальше происходили странные действия, хотя Арану они показались в какой-то степени забавными.

Вот же свойство человеческой натуры — искать что-то хорошее даже в самой безвыходной ситуации, отказываясь верить в то, что это конец, что выхода нет.

С Арана должны были снять всю одежду выше пояса — следовало нанести ритуальные рисунки и провести иные необходимые приготовления к священному действу кочевников.

Эти самые мужчины долго спорили: как же это так сделать?

Ведь руки то у него были связаны!

Решили начать с самого простого, они стянули с пленника платок, сделанный из длинного куска ткани, что до этого закрывал лицо и шею от ветра, распахнули меховую жилетку и…

А дальше началось зрелище!

Сын предложил рискнуть и развязать руки чужаку, что с дикой боязнью в глазах отказался сделать отец, решив что его одежду можно просто аккуратно разорвать или лучше разрезать, ведь позже ее можно будет снова сшить и благополучно носить, ведь смертнику она больше не понадобится. Сын согласился с таким решением, но в разговор резко вступил сам Аран:

— Не нужно ничего разрезать! Развяжите руки! Я вас не убью, так уж и быть,

И ухмыльнулся слегка ошалевшим мужчинам. Он и так собирался бежать, но куда без одежды то?

Юноша понимал — вот он, его шанс.

Дождаться, когда тонкие пальцы распутают узел верёвки, обхватившей его запястья, быстрым движением выхватить спрятанный в правом сапоге кинжал и…

А что дальше-то?

Какой смысл ему пытаться сбежать? Ну убьёт он эти двоих — но это только усугубит его положение. Ни покинуть территорию поселения, ни просто пробраться мимо зорких воинов, стерегущих жертву было невозможно.

А потому сопротивляться сейчас было совершенно бессмысленно.

На смену совсем недавно пришедшей волне решительности и оптимистичности пришла волна иная — она окатила его с головой, безжалостно погасив затеплившийся огонёк надежды.

Безразличие.

Равнодушие.

Конечно же, все его планы не пережили бы и первого столкновения с суровой действительностью — всё это были лишь грёзы, мало что имеющие общего с реальностью.

А жаль.

Конечно, мужчины не повелись на его слова.

Конечно, они решили действовать по озвученной ранее схеме.

Отточенная полоса стали без особого труда разрезала по швам и отложили в сторону.

В каждом движении эти двоих чувствовался опыт, уверенность в правильности собственных действий, и это было жутко.

Скольких же до него эти люди готовили к принесению в жертву?

Бездна лишь знала…

Когда холодный металл, царапнувший кожу, вырвал Арана из его размышлений, юноша едва удержался от того, чтобы вздрогнуть.

В юрте было тепло, но прохладный воздух сухими языками лизнул открывшуюся кожу.

Аран с раздражением ощутил на себе взгляд этих мужчин — пристальный, с холодным, исследовательским интересом.

А что там было интересного?

Тонкие ребра, решеткой проступавшие на покрывшейся мурашками коже. Да, он был худ, но при его жизни и не получить себе хоть какую-то мышечную массу было просто невозможно — он был жилистым, быстрым и гибким. И недооценивать его не стоило — стройный, худой волк был намного опаснее отъевшегося.

Лицо молодого стало сосредоточенным, приобрело какое-то отстранённое выражение. Он достал из принесённого с собой мешка три чаши, ещё несколько маленьких мешочков с чем-то непонятным внутри и с десяток крохотных пузырьков с какими-то жидкостями.

Парень налил в чаши странное, нежно пахнувшее масло из самого большого пузырька и туда же высыпал содержимое трех мешочков, оказавшееся цветной пылью — в каждую разную.

В Чаши он добавил странный порошок из четвёртого мешочка.

Краска, как опознал её Аран, загустела и напоминала по консистенции уже не воду, а жирные сливки.

В юрту забежал какой-то мальчишка, принёсший с собой странной формы расписной кувшин с идущим из него паром.

Старый добавил в кувшин какие-то травы — на сухих стебельках были видны фиолетовые мелкие цветы. Мужчина стал бормотать какую-то то ли молитву, то ли просто песню, размешивая содержимое кувшина, на каждом третьем слове добавляя к него каплю из странной, резко пахнущей баночки.

Смутно знакомый запах, ассоциировавшийся с дорогими заморскими благовониями, что довольно часто везли с собой торговцы на Олух, ударил в нос, заставил поморщиться.

Арана развернули к ним спиной и, не обращая внимания на заведенные за неё руки, стали горячей, смоченной в содержимом кувшина тряпочкой протирать кожу.

Та же участь постигла всю его спину, а потом и грудь, и живот, и руки.

Кожа, молочно-бледная, усеянная веснушками, стала казаться золотистой.

Сразу прошла волна слабости по мышцам, сил на сопротивление совершенно не осталось, глаза стали закрываться, веки словно свинцом налились — безумно захотелось спать.

От того, чтобы провалиться в блаженное беспамятство его спасало пугающее ощущение отточенного лезвия кинжала на спине.

Отрезвило его резкая, пусть и не особо сильная боль — не рана, но длинная, сочащаяся кровью царапина.

На его спине цветком расцветал чужой знак, с каждым лёгким, неглубоким надрезом сознание теряло связь с реальностью.

Царапин коснулась на этот раз, видимо для разнообразия, прохладная тряпочка — теперь на его многострадальную спину наносили краску, подчеркивая и оттеняя ими вырезанный символ.

Жжение и ощущение тёплой, такой жидкой крови текшей вниз, причудливыми разводами, наверняка, вплетавшейся в чужой знак.

Так и надо было?

Этого и добивались эти люди?!

Пусть всё уже закончится!

От резких ароматов полузнакомых трав кружилась голова и слезились глаза.

Безумно хотелось пить.

Но и пришедшая на смену всему этому безобразию тьма ему тоже подходила.

* * *

Солнце на вновь ясном небе казалось всевидящим оком. Плачущим кровавыми слезами, так горько его было от творимого людьми кошмара.

Арана вывели на площадь, посреди которой стоял Камень-жертвенник, он был готов ко всему, кроме того, что произошло.

Он был готов драться за свою жизнь — он должен был её Беззубику, и отдать её просто так… было бы глупо и просто обидно.

Но и смерти не боялся.

Вокруг собралась большая толпа — люди с предвкушением ждали этого занимательного действа — принесения в жертву Духам пойманного Чужака.

Многие удивлялись, что иноземцем оказался простой мальчишка — парни и старше него не всегда получали право называться взрослыми. А уж этот… Худой, бледный, на вид — совершенно беспомощный.

Но руки его были связаны за спиной, а значит — был опасен.

Его вели по тропе к камню сквозь толпу, словно специально — медленно, давая народу рассмотреть его. Запомнить того, чья душа навсегда останется блуждать в этих степях.

Где-то близко и, всё равно, далеко раздались непонятные крики, не то удивлённые, не то испуганные. Послышалось конское ржание, тоже обеспокоенное.

Но это было далеко, фоном.

Каждый шаг отдавался в голове гулкими ударами, в чём-то похожими на стук сердца.

Порезы на спине саднило, холодный воздух заставлял кожу покрываться мурашками, и только силой воли он не позволял себе дрожать. И не понятно отчего — от холода ли, от страха ли.

Предчувствие взвыло раненным драконом — что-то случится. Вот прямо сейчас.

В этот миг.

— Остановитесь!

Голос, разлетевшийся над толпой, был сильным и властным — ему хотелось подчиниться.

На площадь ворвался конь, вставший на дыбы, гася скорость, и оттеснил Арана от ведших его к камню воинов.

Всадник коня немедленно спешился.

Всадница.

Люди в испуге смотрели на неё, явно узнавая, и все в панике отступили на несколько шагов, образовывая широкое кольцо вокруг неё, коня и Арана.

Послышался ещё топот копыт, и толпу окружили ещё около двадцати всадников, одетых схоже с говорившей. Видимо, она была у них главной.

— Отойди, Айша, дочь Амира.

Вождь племени не подал вида, что испугался — но это можно было понять по некоторым деталям его поведения.

Он старался говорить ровно и уверенно, так же властно, как и девушка, но получалось у него, откровенно говоря, не очень.

— Ты ошибаешься, Олад, — спокойно заметила девушка, — если думаешь, что я позволю тебе убивать на территории моего народа детей, кем бы они ни были.

Она решительно загородила собой Арана, закрывая его от толпы, чем юноша и воспользовался, быстро достав спрятанный кинжал и разрезав верёвку на руках — без ограничений в движениях он, естественно, чувствовал себя намного увереннее.

— Этот чужак посмел коснуться Духа! — яростно выкрикнул кто-то из толпы и несколько десятков голосов его дружно поддержали.

— Он, в первую очередь, — ребёнок, — невозмутимо ответила Айша в ту сторону. — У тебя самого, Олад, сын немногим младше. Если я сейчас вспорю ему глотку, будет в том справедливость?

При упоминании сына, мелькавшего где-то в толпе, мужчина разъярился — перспектива лишиться наследника из-за этой наглой девицы, посмевшей взять в руки оружие и теперь называющей себя воином, была ему противна и вызывала только гнев.

— Да как ты смеешь!.. — начал он, но договорить ему не дали.

— Я — смею, — жёстко оборвала его Айша. — Это — моя территория, на которой вам позволили остановиться.

Толпа замерла, вслушиваясь.

Люди особо не заморачиваясь, решив не раздумывать, на каких условиях они остались на территории чужого племени, не захватив её, но и не выгнанные сами, продолжали заниматься своими повседневными делами.

Они не осознавали до конца, что чужаки здесь — именно они. И хозяева этих земель были вправе вырезать все их племя, но, почему-то, отказались от такого радикального решения проблемы, хотя западные соседи Ритта никогда не упустили бы возможности поквитаться со своими противниками в борьбе за выживание.

— Этот ребёнок сумел не просто коснуться Духа, как вы их называете, он с ним разговаривал. Вы своими же руками хотите убить столь долгожданного вами Пророка.

Люди, доселе галдевшие и возмущавшиеся, на последнем слове замолчали.

И ошарашено глянули сначала на Айшу, а потом на Арана.

— Но…

— Мальчишка держал путь в Чёрные Горы, а значит, он пойдет со мной. Только мой народ вправе решать его судьбу!