Жить вопреки (джен)

Она вновь открыла глаза.

Да что же это такое!

В густой, хоть загребай ладошками, тьме потусторонне смотрелись отблески холодного, тусклого света, впрочем, мало видимые ей.

Она лежала на чем-то твердом и, к её неудовольствию, неровном.

Как выяснилось — в том самом каменном кругу, рядом с непонятным алтарём, посвященным неизвестно кем неизвестно кому, и чудом огибавшими её струйками воды, вытекавшими из той самой спасительной чаши.

Взгляду её предстал такой далёкий потолок башни, терявшийся в темноте, совершенно неразличимый в ней. Сколько ни щурилась она, ни пыталась сфокусировать своё зрение — ничего не получалось разобрать.

Пошатываясь, с тихим стоном едва сдерживаемого отчаяния, она медленно поднялась на ноги и, к своему удивлению поняла: ранки на её ногах, ожоги от солнца, царапины и синяки — всё прошло, исчезло бесследно.

Она умом понимала — после неопределённо длительного времени, большую часть которого она благополучно провела в беспамятстве, голод должен мучить её невероятно, и ведь так и было до недавнего времени.

Теперь — нет.

Пропали все ощущения и в то же время они все обострились до невероятного.

С удовольствием отметила она, что тело слушалось её — было лёгким и полным сил, энергии — она действительно чувствовал себя по-настоящему отдохнувшей, и это было прекрасно.

Всё казалось теперь не таким страшным — голод, боль и жажда её больше не сбивали с позитивного настроя.

Она с удивлением поняла, что вся покрылась мурашками — холодный ночной ветерок, пробравшийся в помещение через арку-вход, скользнул по коже, обдавая свежестью.

Был вариант выйти наружу, подумать, куда идти дальше, но… Зачем тогда она так долго шла в это место? Нет! Она просто обязана максимально исследовать эту башню, облазить её сверху донизу!

И первым делом надо было оказаться на самом верху — оттуда наверняка можно было бы оглядеть округу, в конце концов, это строение просто поражало своей высотой, а значит, и вид с крыши, плоской, как она увидела ещё издалека, должен открываться великолепный.

Она с некоторой печалью глянула на вившуюся спиралью лестницу — путь наверх обещал быть очень длинным.

Впрочем, по сравнению с уже пройденным расстоянием это было не так страшно.

Считать оставшиеся позади ступени было весьма занимательно — отвлекало от явно лишних в данной ситуации размышлений о том, что, собственно, происходило в данный конкретный момент.

От мыслей о происхождении этого странного мира.

От попыток понять смысл этого строения, его назначение.

Правда, на девятьсот тридцать седьмой ступеньке она сбилась со счёта, и начинать сначала не хотелось.

Ноги гудели от напряжения, в противовес дневной жаре, пробирающий до костей холод охватил её, и только постоянным движением она могла не позволить себе замерзнуть.

Вновь клонило в сон — как всегда зимой с ней бывало.

Ступени были шершавыми, чуть неровными и в некоторых местах потрескавшимися — они дышали древностью, как и стены.

Было невероятно темно — тусклый свет с улицы уже не добирался сюда, а до верха было ещё, по всей видимости, далеко.

Однако она почему-то всё видела.

Не так хорошо как днём, конечно, как при солнечном свете, но этого вполне хватало для того, чтобы не спотыкаться и не врезаться в стены.

Было невыносимо интересно, очень хотелось прочитать все эти цепочки символов, выбитых на стенах, но язык был незнаком, и понять его она не могла.

И это её сильно расстраивало — надписи сии наверняка приоткрыли бы завесу тайны, окутавшей эту башню в частности и мир в целом.

Ступени, почему-то сохранившие в себе тепло Солнц-Братьев и ещё не остывшие, всё-таки становились всё более холодными и ясно различимыми. Она не сразу поняла — вот она, вершина.

Она оказалась права — вид отсюда открывался действительно просто великолепный: при свете Братьев алые или багряные, сейчас под холодными лучами пески казались фиолетовыми, почти чёрными, и только в самой их глубине (для понимания этого ей пришлось несколько минут очень внимательно вглядываться в ночную даль) таилась прежняя багровость; горы так и остались плохо различимыми таинственными чёрными силуэтами, но смотрелись они внушительно и чуть пугающе.

Отдельных восторгов удостаивалось небо.

Густо-чёрное на первый взгляд, оно казалось чуть фиолетово-зеленоватым и красноватым на второй. Тысячи не имевших названия, но ясно ею различимых оттенков предстали перед ней.

Звёзды были крупными и очень-очень яркими, они словно виноградные гроздья складывались в чужие созвездия — причудливые фигуры, и внутри у неё теплилось странное, пугающее узнавание, словно она не в первый раз их видела.

Но всё это было ничтожно по сравнению с тем, что бросилось ей в глаза в первую очередь — Луны.

Именно луны, а не луна.

Громадный, намного больше привычных и двух остальных, тоже поражавших своими размерами, полумесяц висел едва ли ни в зените; вторая луна внушительным серпом повисла немногим выше горизонта и была больше похожа на громадную улыбку, скорее злую и насмешливую, чем добрую, но это все мелочи; третья луна оком странного монстра повисла за её спиной — чтобы увидеть ту, пришлось обернуться.

Луны были голубоватыми — их холодный свет заставил её поёжиться. А может дело было в сильном ветре, извечном спутнике высоты?

Верхнюю площадку башни украшал тот же круг, что и внизу — символы даже располагались так же по отношению к сторонам света — по крайней мере, где запад в этом странном мире, она, кажется, поняла.

Символы светились странным, розовато-фиолетовым огнём, бледным, но хорошо различимым в ночи, несмотря на то, что Луны светили очень даже ярко, и она с некоторой отстранённостью заметила, что в три разных стороны от неё падали три разные тени.

Стоило ей ступить на поверхность Круга, цепочки знаков загорелись ярче, намного ярче, даже ослепили её на миг, заставили зажмуриться, но не отшагнуть.

Когда она открыла глаза, то увидела перед собой тонкую девичью фигуру в странной одежде — девушка была укутана в сотканный словно из самой тьмы чёрный плащ с глубоким капюшоном, откинутым сейчас на спину, и её бледное лицо казалось совсем белым.

На этой молочной белизне горели не хуже символов под ногами её глаза — глубоким фиолетовым, с затаившимся в самой глубине венозно-кровавым, пряди чёрных, как воронье крыло, развевавшихся на ветру волос скользили по лицу, задевая нос, на мгновения закрывая глаза.

Да и само это лицо не могло не привлечь её внимания — то самое лицо, отражение которого она увидела в той самой чаше.

— Бойся забыть так же, как многие боятся вспомнить.

Голос девушки казался невероятно знакомым.

Ну конечно.

Ведь это её собственный голос.

Странная девушка подошла к ней, даже не попытавшейся отойди, попятиться, словно скованной невидимыми путами, и то был не страх.

Незнакомка коснулась её солнечного сплетения своими тоненькими пальчиками, и в груди разлилось тепло, растекшееся по венам, странный свет был ей практически виден — так реален.

— Главное — помни.

Девушка отошла, как-то вымученно улыбнулась и распалась тысячами красноватых искр, погасших на поверхности Круга.

Слова этой странной незнакомки были непонятными, но думать об этом сейчас не хотелось совершенно — у неё целая жизнь впереди, чтобы найти ответы, так почему бы сейчас не полюбоваться на такой, наверняка, прекрасный, только начавший теплиться рассвет?

Небо на одной стороне горизонта стремительно светлело, причудливыми красками смешивались дневной янтарь и уголь ночи, порождая совершенно умопомрачительные оттенки, которым она всё так же не могла дать имя — не было человеческих слов, чтобы описать их.

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем из-за горизонта медленно выглянуло Большее Солнце, совершенно белое, без капли багровости, которой было щедро одарено всё вокруг.

Тени от гор, казавшихся в эти мгновения совершенно чёрными, причудливо упали на пески.

Между тёмными пиками промелькнули три крылатых силуэта, но она уже даже не удивилась — если всё-таки была жизнь в этом мире, если он был не окончательно мёртв, то это чуть-чуть успокаивало её — она не побеспокоила, не осквернила громадную могилу какой-то сверхдревней цивилизации.

Когда Меньшее Солнце стало неторопливо выплывать из-за горизонта, она уж была полна решимости — она знала, что делать.

Она стояла на самом краю верхней площадки таинственной башни, и в миг, когда второе солнце полностью выглянуло, и весь мир обдало жаром, словно уже был полдень, она сделала шаг вперед.

Удара она так и не почувствовала.

* * *

После своеобразного Ритуала Инициации, проводимого всякий раз при принятии в Гнездо чужаков и отсеивавшего всех недостойных, Стая Фурий приняла Арана, как родного. В принципе, так для них теперь и было — он стал для них носителем их крови и тайны.

Никто не смотрел на него как на чужака.

Воля погибшего брата для них была сильнее собственных предрассудков.

Фурия… Беззубик назвал его братом и дал имя.

Только теперь Аран осознал, насколько для Фурий это важно.

Боль ушла.

Знакомые, такие родные чёрные силуэты заставляли улыбаться, забывать обо всех собственных печалях — будущее вновь казалось таким близким и в то же время далёким, и приходило осознание, что впереди у него была целая жизнь, которую не стоило тратить на вечную бессмысленную скорбь.

Надо заметить, сначала Аран даже не понял, как именно Фурии будут его учить, и главное — чему? Но потом все вопросы ушли на второй план.

Надо просто жить.

Это уже не мало.

Адэ’н выделила Арану личную пещерку с наказом обживать её — в ближайшие годы она станет его домом, после чего Старейшина решила разъяснить некоторые моменты, которые его так беспокоили.

Например, что ему нужно будет выбрать Напарника из Инициированных, прошедших Великое Странствие Фурий — в одиночку он, всего лишь человек, просто не справится.

У всех Людей-Стражей всегда были Напарники из Фурий, реже — из других драконов, но это были скорее исключения из правил, ведь только у Детей Ночи была настолько сильна и развита связь Разума и Души.

Этот момент Аран принял спокойно — обзавестись товарищем, с которым ему придется создать сильную Связь, которому можно будет доверить прикрывать спину, который станет едва ли ни Братом, было весьма заманчиво. К слову, многие Напарники становились друг другу названными братьями, проводя все необходимые ритуалы и условности.

Неприятно было то, что с Айвой ему придётся расстаться надолго — на время его обучения им будет запрещено встречаться, ведь очень многие тайны Старшего Гнезда запрещено разглашать, а определить, что можно, что нельзя, могли, по мнению Совета, лишь те Фурии, что прошли Великое Странствие или уже были признанными готовыми к нему.

Разлука с Змеевицей, ставшей ему за последний месяц такой родной, лишение возможности нормально с ней попрощаться жгло сердце не хуже раскалённого железа — было горько и даже обидно.

Но все эти чувства он раздавил в себе, не дав им расцвести — он всё понимал, ведь это всё было придумано из соображений безопасности, и винить Адэ’н в том, что она заботилась о своём народе, было бы глупо и недальновидно.

Старейшина привела его к потенциальным кандидатам в Напарники — десятку молодых Фурий, находившимся в зале Инициации — аналоге Большого Зала на большинстве островов.

Как объяснила Адэ’н, эти драконы сами вызвались в на эту роль, кто именно станет товарищем Арана на ближайшие много лет, выбрать должен будет он сам.

В этот раз Зал не казался объятым тьмой — он всё прекрасно видел, и мог рассмотреть десяток драконов, с интересом и практически детским любопытством уставившихся на него. Они были разными — шесть самцов и четыре самки. Кто-то крупнее, у кого-то больше крылья, у кого-то более явно были выражены шипы и слуховые отростки.

Насколько разными могли быть люди, настолько различались и Фурии.

И понимал Аран это с нескрываемым восторгом — у него теперь, значит, был достаточно намётан глаз, раз он сумел заметить эти различия. Ведь все остальные знакомые ему люди ничего подобного не сумели бы сделать!

И вдруг юноша встретился взглядом с самым молодым драконом.

Тот зацепил чем-то Арана, но он никак не мог понять, чем именно.

Чешуя его, в отличие от более старших особей и самок, не отливала какими-то оттенками, будь то зелень, синь или багровый, — она была угольно-черной, и это было совершенно неожиданно знакомо.

Несколько чуть более светлых, чем основной тон кожи шрамов «украшали» дракона — его правую переднюю лапу, шею, и пара были даже на хвосте и крыльях!

Но всё это было второстепенно.

Главное — глаза.

Слишком знакомо они сияли в темноте.

В тишине разумов, готовых к маленькому чуду, раздался звон от образовавшейся Связи.

Золотая нить соединила две Души.

* * *

Едва заметный в наступивших сумерках белый силуэт некрупного дракона скользил в облаках, спеша поскорее добраться до конечной точки своего пути — до родного Гнездовья.

Венту давно не был дома — уже больше пяти месяцев длилось его Великое Странствие, и осталось ему совсем немного, всего недели три пути, ведь повсюду здесь жили люди, но этот путь был самым коротким.

На пути своём молодой дракон видел немало различных существ — разумных и не очень. Пытался даже наблюдать за Чужими Людьми, да только всё без толку — понять их он так и не сумел.

Пару раз ему удавалось даже встретить Чистокровных…

Лишь увидев Ночных Фурий, отвращение и брезгливость в их глазах, он окончательно понял, почему его Стая жила крайне закрыто и держала собственное существование в тайне, совершенно не контактируя с другими стаями и Гнёздами, за исключением соседних стай — но те были почти частью их Гнезда, они тоже имели много запретных знаний, которыми не стоило бы светить перед остальным миром…

Было невыносимо обидно — они, Отверженные, были не виноваты в собственном происхождении — они не выбирали, кем рождаться.

Поговаривали, что на севере от его родного Гнезда проходил путь Странствования маленькой, скрытной стаи ещё одних Чистокровных.

Возможно, среди этих Фурий была его мать, — Венту не помнил её, ведь самка даже не позаботилась о том, чтобы детёныши выжили, — сразу после появления их на свет, она исчезла — вернулась в своей стае.

О нём, новорождённом Отверженном, заботились такие же как он — брошенные матерьми дети, только выросшие, вошедшие в силу. Они — одна стая, одно единое Гнездо братьев и сестёр, и плевать, что не по крови, и они с радостью принимали в свои ряды таких же брошенных изгоев.

Да, их было мало — не больше сотни, в то время, как Чистокровных было тысячи, но сила их в единстве. Да, среди них были и те, родителями чьих детей тоже были Чистокровные, не столь брезгливые, как большая их часть, но зачастую даже не все детёныши выживали — они, Отверженные, просто не успевали помочь им, спасти.

Сами Чистокровные предпочитали стыдливо молчать о существовании таких, как он, — ведь это была именно их вина, только их.

Таких, как он, считали ошибкой.

Но разве мог быть ошибкой птенец?

Разве могло быть ошибкой неизбежное последствие разумных и осознанных действий двух взрослых драконов?

Сам себе Венту уже давно поклялся — он не позволит своим детёнышам погибнуть, и матерью их будет точно не Чистокровная, ведь она уйдёт, исчезнет, как утренний туман.

Усталость брала своё, и молодой дракон приземлился, перед этим выбрав подходящее место.

В этих лесах до него точно никому не будет дела, а его запах отгонит мелких хищников. Ну, или, в любом случае, их приближение он почует и защититься сумеет — это же не Фурии, и даже не Змеевики с Ужасными Чудовищами, с волками и медведями он справится.

Выбрав достаточно крепкое, по его мнению, дерево, и зацепившись хвостом за самую мощную и надёжную его ветку, молодая Фурия укуталась в свои чёрные крылья, пряча белый живот — наследие двух родственных между собой видов, не подумавших о последствиях, и только белые пятна на элеронах хвоста выдавали в этом драконе Полукровку.

* * *

Общество Фурий оказалось странно непохожим даже на другие драконьи стаи — слишком специфично сказывалась усиленная связь Души и Разума.

Например, отсутствием вожака.

Вообще, их Стая (а точнее Старшее и Младшие Гнёзда Фурий) была единственной, которую возглавлял Совет. Даже не все людские племена и народы додумались до такого! Вообще почти не было такого у людей!

Каждая Фурия выбирала себе свой род занятий — по врождённым способностям, по неожиданно раскрытым талантам.

Кто-то возился с малышами, кто-то обучал подросших птенцов. Кто-то охранял покой и порядок в стае, усмиряя наглецов, решивших нарушить правила, и отражая атаки извне. Кто-то странствовал всю жизнь и нигде надолго не задерживался. Кто-то изучал мир и остальных драконов, или пытался узнать что-то о других. Кто-то исследовал все упоминания о Небесных Странниках, искал потерянные Библиотеки. Кто-то был гонцом, передавая важную информацию разным советникам или, например, главам других гнёзд. Кто-то выполнял задания Совета.

Сам Совет делился на две части — Полный Круг и Неполный Круг.

Неполный Круг — шесть Фурий, пять Советников и Старейшина Старшего Гнезда, постоянно находившихся в стае, не покидающих Гнездо и принимающих решения относительно него. Они могли, не созывая Полный круг, решать проблемы своей стаи, но когда вопросы были более глобальными, касавшимися всех Фурий, мира или хотя бы задевавших их интересы, созывался Полный Круг.

Ещё шесть Фурий — представители шести дочерних стай. В каждой из этих стай был свой Совет наподобие Неполного Круга. Но в Высший Совет, как иногда называли Полный Круг, входили только Старейшины Младших Гнёзд, подчинявшихся Старшему Гнезду, или их преемники.

Совет Младшей стаи мог, не уведомляя Старшую, решать свои внутренние проблемы, пока те не станут затрагивать интересы другой стаи или всех Фурий. Потом в игру вступал Высший Совет.

Стаи беспрекословно подчинялись Совету.

За всю историю только один раз Младшая стая попыталась выйти из-под власти Старшей.

Всё могло закончиться маленькой войной между стаями и усмирением наглецов, но тогдашний Старейшина Высшего Совета решил иначе — он просто обрубил все контакты между стаями и запретил остальным Младшим Стаям помогать мятежникам и даже общаться с ними.

Маленькая стая сильных драконов была обречена на вымирание, неспособная решить внутренние разногласия и лишившаяся поддержки других Фурий.

Это произошло, когда сама Адэ’н, старшая из ныне живущих Фурий, только-только завершила своё Великое Странствие, больше тысячи лет назад.

Именно после того конфликта Фурии по-настоящему стали ценить родственные связи. Именно после того, любого, кого Фурия называла братом, принимали без вопросов.

Слишком показательным был пример мятежников.

Ведь именно тогда Фурии до конца поняли и осознали, что их сила — в единстве.

* * *

Это всё рассказал Арану Алор.

Именно так звали молодого дракона, привлекшего внимание юноши, именно с ним у Арана образовалась Связь — то было не желание Воли, но желание Души, причём у обоих, а потому оба Стража даже не поняли, что произошло, как оказались прочно связанными друг с другом Узами.

Алор только-только перестал считаться подростком и стал числиться взрослым, ибо он уже прошёл Великое Странствие.

Он — исключение из правил, шумный и весёлый, наделённый бунтарским духом, счёлся достойным последнего испытания намного раньше остальных. Птенцы его поколения только готовились к нему.

Талантливый и упорный, Алор стремился сразу к большему, благу для всех, к знаниям и мастерству, и надеялся, что Напарник в виде человека будет ему готов помочь в этом.

Молодой дракон уже был опытным — ничто не было способно заставить дракона повзрослеть так эффективно, как Великое Странствие. Увидевший немало темного на своём пути, он сумел сохранить свет своей души, свою жизнерадостность, пусть и обзавёлся мудростью, не свойственной его юному возрасту.

Алор сам напрашивался на роль Напарника, узнав кто именно назвал юношу братом. Конечно, его не допустили бы, если бы Адэ’н не замолвила за него словечко — ведь он сумел впечатлить даже её, а следовательно, помогать своему человеку он точно был способен! Его даже не смутили обязанности, которые на него будут возложены в случае, если выберут именно его.

Разве мог позволить гордый дракон оседлать себя, позволить человеку летать на нём?

А Алор, узнав историю знакомства Арана и Беззубика, согласился, не раздумывая.

Алор был младше Беззубика на несколько лет, он был меньше его, не так много странствовал, но он помнил погибшего друга ещё совсем птенцом. Ещё до того, как погибла вся семья Беззубика, и тот ушёл из стаи, отрекшись от собственного имени и прошлого, Алор был дружен с ним, и часто обращался к старшему товарищу за помощью.

Но Алор и Беззубик были всё равно до закипающих в душе Арана слёз, до немого крика, до холодного ужаса похожи.

Особенно глазами.

У них были совершенно одинаковые глаза.

А глаза — зеркало души, не так ли?

На почве привязанности к Беззубику Аран и Алор ещё больше сдружились.

Выделенную Арану пещеру, весьма комфортабельную, надо заметить, ему помогли обустроить на человеческий лад. Сделать не самый плохой очаг, соорудить некое подобие кровати, сделать стол и кривую-косую, но табуретку… Застелить пол шкурами пойманных им на охоте животных.

Даже находясь среди драконов ему ведь можно жить по-человечески?

Почему бы и нет?

Особенно хорошо обустроиться получилось после знакомства с монахами, жившими не так далеко.

Эти ребята казались Арану несколько странными, но хорошими, дружелюбными, а главное, почтительными по отношению к драконам.

Потому, после знакомства с ними у Арана появились множество книг, новые блокноты для записей, даже перо и чернила, а также новая одежда и оружие.

* * *

— Что слышно от Кломы и Тагуша?

— Они успешно добрались до Архипелага, начали создавать новую Сеть, но…

— Что такое там стряслось опять? Неужели невозможно никак обойтись без этих проклятых «но»?!

— Они не виноваты. Осложнения возникли по независящим от них причинам. Появилось неожиданное препятствие — там, в основном, власть поделена между двумя крупными Гнёздами, возглавляемыми Истинными.

— Действительно — проблема! Какой ужас, они же, бедненькие, никак не могут надавить на Истинных! Сами же они всего лишь самые опасные в своей «весовой категории» драконы.

— Да, проблема! Ибо многие драконы свободных стай просто не доверяют Фуриям! Наши ребята перестарались, создавая вокруг Чёрных Гнёзд такую секретность — многие перестали нас считать силой, которую стоит бояться!

— Они теперь думают, что Фурии — одиночки, не способные ужиться в одной стае, донельзя редкие причём.

— В каких-то моментах нам это выгодно. Особенно, если дело касается Вожаков Гнёзд.

— Безусловно, такое положение дел по-своему выгодно, и полезные моменты найти можно и в нём, я не спорю с этим. Но тот факт, что с нами более не считаются…

— Когда-то им придется пожинать плоды собственных ошибок — их самоуверенность станет причиной их гибели.

— Или порабощения.

— Знаете, лично для меня второй вариант более предпочтителен.

— Твоя безудержная жажда подчинить себе более слабых не хуже их самоуверенности ослепляет. Она станет причиной уже твоей гибели.

— Согласна.

— Конечно! Ведь если просто убивать неугодных драконов — так все их души переведутся в нашем мире, а этого нам точно не нужно. А вот если они будут нам преданно и верно служить…

— Хватит!

— Действительно, достаточно.

— А что я такого сказал?

— Твои мысли навевают на меня понимание мотивов Красной Смерти. Такие вот психи и причиняют добро, а заодно наносят справедливость. Попутно, так сказать.

— Прошу прощения — профдеформация.

— У всех она, но почему-то такими отнюдь не пацифистскими настроениями разит только от тебя.

— Просто в отличие от кое-кого я — не ханжа, не лицемер, и в открытую говорю о своих намерениях, о своих мыслях, пока вы прикрываетесь этим сомнительным изобретением людей — моралью. К слову, люди-то как раз ею не прикрываются — те же викинги режут всех и вся, будь то святые, просто монахи или мирные селяне, грабят их и сжигают то, что не сумели утащить с собой. И это только пример, и, надо заметить, они хотя бы не пытаются говорить что-то об убийстве, как грехе, скрывая свою животную натуру, как это делают их южные соседи.

— И к чему это твоя столь интересная лекция напополам с обвинениями?

— Это я к тому, что вы и сами пользуетесь весьма сомнительно выглядящими методами, про которые предпочитаете не говорить, и в то же время осуждаете за них меня, однако я отличаюсь лишь тем, что не стесняюсь говорить о них вслух.

— Да как ты смеешь!..

— Наглец!

— Только из-за материного крыла вышел, а уже борзеет!

— И ваши возмущения, многоуважаемые Советники, лишь подтверждение моих слов, как это ни печально.

— Ах ты!

— Довольно.

— Адэ’н! Ну хоть скажи ему!..

— А что мне ему сказать? Он, в общем-то, прав.

— Но…

— Все мы не такие, какими желаем казаться, и это неизбежно. Но суть состоит в том, что многие копят силу лишь для себя, и творят зло лишь в личных целях, желая удовлетворить собственные амбиции. Мы от этих безумцев отличаемся тем, что творим страшные вещи во имя процветания нашего Гнезда, а, следовательно, во благо. Зло на службе у добра.

— Слишком много в нас человеческого…

— Это хорошо или плохо?

— Это просто есть — это нельзя изменить в нас, ведь это наша суть.

* * *

Восходящее солнце, только-только явившее свой лик миру, слепило юноше глаза, но он всё еще крепко держался в седле, и поколебать его решительность было совершенно невозможно — он больше не верил в Богов, но верил в чудо.

Длинный шлейф пыли, поднимаемой с сухой от продолжительного отсутствия дождей дороги, тянулся за мчащимся галопом конём.

Ветер, свежий и влажный от тающего под лучами солнца утреннего тумана, бил в лицо, даря бодрость и силы, показывая, что он тоже — живой и счастливый!

Глядя на улыбавшуюся, ещё не так широко, как было ей свойственно ещё год назад, но уже теплее и ярче, чем в начале зимы, Мирославу, Радмир не мог сдержать своего восторга — живая!

Он прижимал её к себе, ведь ездить верхом она ещё не умела так искусно, как он сам, да и мала она была для этого.

Ладно-то он!

Их, мальчишек, чуть ли не с рождения учили держать меч в руках, и на коне держаться они умели, ещё не научившись ходить.

Радмир утрировал, конечно, но суть от этого не менялась — сейчас он был как никогда до этого благодарен их системе воспитания, при которой, несмотря на выбираемое мальчишкой дело — ремесло ли, бытие воином-дружинником у князя ли, земледелие ли, любой мужчина мог взять в руки топор, или корьё, или меч и пойти на врага, причём умело — абсолютно все сыновья учились у своих отцов воинским премудростям, и без знания их не имели права называться мужчинами.

Конечно, Мирослава с детства просила научить и её сражаться — бойкая девчонка с усердием выполняла всё то, что придумывал для неё брат, запоминала всё, что он ей рассказывал.

Безусловно, не девичье то дело — с мечом наперевес скакать по полю брани, но уметь защитить себя она должна, ведь на свете было немало людей с разными плохими намерениями, а он, Радмир, мог в один «прекрасный» миг просто не успеть прийти на помощь своей чересчур бойкой сестрёнке.

Сейчас же это ему очень пригодилось, он мог быть почти спокоен за Мирославу. Да и защитить её, в случае чего, тоже мог.

Мирослава…

Он не знал, что именно Боги, в отсутствии которых он уверился почти окончательно, взяли с него, как плату за сотворённое чудо, но уверенность в том, что с самого начала и по сей момент он всё делал правильно, теперь отказывалась его покидать.

В ту ночь, когда он достиг, казалось, пика отчаяния, что могла скопиться в одном единственном человеке, когда погасла маленькая свеча, он, казалось, сам умер.

Вот просто существовал и — раз! И нет его. Как не было дыхания в маленьком тельце со слишком холодными руками.

Он тогда лишь закрыл лицо руками и тихо повторял — что угодно, что угодно, что угодно…

Лишь не забирайте её.

И очнулся он от того, что потеплевшая ладошка схватила его за руку и такой родной, надломленный, сиплый голос спросил, почему он плакал…

На миг ему тогда показалось, что в голубых глазах сестрёнки мелькнули алые и сиреневые огоньки, но это прошло, как и не бывало, — осталась лишь небесная синь.

На бледном, но без прежней практически мертвенной сероватости, лице играли золотистые отблески, и не сразу понял он, что причина тому — свеча.

Огарочек горел.

С того дня сестрёнка быстро шла на поправку. Она ела, как не в себя, и ещё, казалось, нездоровый аппетит даже немного напугал поседевшую за дни болезни девочку мать.

Исчезла нездоровая худоба, оставив лишь приятную глазу стройность девичьей фигуры.

Мирослава всё ещё была угловатой и острой, но теперь это выглядело, как неуклюжесть жеребенка, путающегося в собственных ногах, и было даже мило.

Его маленькое Солнышко вновь радовало и грело мир своими лучиками — исчезла та запуганность и загнанность из взгляда, им на смену пришли уверенность и некое, едва-едва различимое превосходство.

Девочка явно что-то знала из того, что было скрыто от простых смертных, и в этом Радмир был абсолютно уверен.

Но его это не пугало.

Если эта тайна стала причиной спасения его сестры, то пусть она и останется её единственной хранительницей — а коли захочет, сама расскажет.

Радмир всё понимал.

И не хотел давить на девчонку — она сама должна всё обдумать и, если возникнут трудности, прийти за помощью к нему, и он поможет — о чём бы она не попросила.

Что бы ни увидела в своём затянувшемся сне Мирослава, это изменило её до неузнаваемости, но в то же время вернуло её, сделало прежней.

Почти.

Ведь никогда доселе не был у неё взгляд таким взрослым и понимающим — она казалась древним, мудрым существом, воплощённым в девочке.

Ну, пусть будет так.

Мать ничего не сказала на все его доводы о том, что им, Мирославе и Радмиру, стоило уйти — женщина носила под сердцем новую жизнь, и ей явно было не до старших детей, восхитивших и напугавших её.

Возможно, и даже скорее всего, она всё поняла.

Про волшебную суть Мирославы, про то, что он тоже умел немало из того, что людям неподвластно — по крайней мере, сны-предупреждения у него не были редкостью.

Она размышляла недолго — дала своё благословение на странствие.

Отец и вовсе порадовался такому стечению обстоятельств, пусть и не показал этого внешне — но эмоции его юноша почувствовал прекрасно, был у него такой талант.

Марья была очень рада исцелению своей подруги, да и Лада вновь зачастили к ним в дом — проведать его сестрёнку, однако…

Не мог с ними оставлять её Радмир.

Ну не мог, и всё!

Они бросили её в самый тяжёлый миг, так есть вера им теперь?

Люди в селении и вовсе, как взбесились, — говорили, что он продал душу Злым Силам за исцеление своей сестры, про которую все целители и знахари говорили — безнадёжна!

Бездна одна знает, что истина, что — ложь, может и в правду продал — он не знал.

Но не велика цена, право слово, за жизнь Мирославы — она уже потихоньку меняла всё вокруг себя, и он даже представить не мог, на что она будет способна, какие чудеса будет творить, когда войдёт на пик своей формы, когда сумеет полностью освоить свои силы.

Злые взгляды людей его больше не обижали — те просто не могли иначе, он понял это.

И даже принял.

Пусть так, недолго ему осталось терпеть их.

Вместе с наступившей весной, окрепла окончательно и Мирослава.

Спустя луну после празднования Масленицы они, уже давно начавшие готовиться к странствию, были полностью готовы — погода была тёплой, морозов более не предвиделось, и целое жаркое, по прогнозам ведуний, лето было впереди.

Проводить их вышла лишь мать — она же и собрала им немного еды в дорогу, и денег, и пару оберегов на шеи надела — от Злых Сил.

Мало у них было с собой, лишь то, что могли унести на себе, но больше и не было нужно — ведь они не собирались где-то надолго останавливаться.

Путь они держали теперь в Сангород, туда, где восходило солнце.

Громадный город, где не было князя — лишь народное Вече.

Это был крупнейший центр торговли на землях их народов, и через него проходило множество дорог — на все стороны света.

Кочевники с Диких Степей не смели нападать на этот город, хотя часто грабили и разоряли иные поселения, наоборот — они предпочти торговать с ним, а ведь им было, что предложить.

Сангород находился не так далеко от их селения — дней семь-восемь пути при выбранном ими темпе.

Он находился на берегах крупной реки, по которой в город заходили морские суда иноземных торговцем и просто путешественников. Там же варяги часто вербовали людей в свои отряды, и те часто оставались в кланах, так и не возвращаясь на родные земли.

Этот город был пристанищем многих потерявших цель в жизни, и тех, кто эту цель лишь начал искать.

Как раз то, что им было нужно.