Соловей и брусничная фея (джен)

Снежинки тихо сыпались на черные балки, обгорелые доски. Вечерело, синело небо, а сожженная школа молчала, вырисовываясь абсурдным силуэтом. Клара стояла рядом, рассматривая развалины. Ресницы слипались — наверное, от инея, не от слез.

— Здравствуй, папа. Я приехала.

Почему-то именно здесь, а не на кладбище, над могилой, она могла свободно говорить с отцом, взаправду чувствуя, что он рядом. Он, конечно, никуда не мог уйти из школы и оставался здесь, может, наблюдая за учениками, проходящими мимо.

— Я учусь в школе мадам Айсви, в Квинленде. Там славно, правда. только мне бы очень хотелось, чтобы ты меня здесь ждал. Чтобы ты был жив.

Ей показалось, у черной стены блеснуло что-то. «Неужели…» На секунду Клара понадеялась, что найдет какую-то вещь, которая напоминала бы об отце. Нет, всего лишь оброненная кем-то перьевая ручка. «Надо бы отдать, только кому?». Клара отряхнула ручку от снега и вдруг, сама не зная, зачем, прижала к губам. Это ведь тоже была память об отце: кто-то обронил ее, убегая с того самого пожара.

Удивительно, но тот день начинался, как обычно. Ни у кого никаких предчувствий не было — до самого конца. Даже когда в классе, где отец вел урок — и где училась Клара с друзьями — потянуло дымом, папа просто велел им выходить — и они вышли. У Густава уроки уже закончились, поэтому Клара не пошла его искать. Даже увидев снаружи ярко-оранжевое пламя, вырвавшееся со второго этажа, она еще не испугалась за отца. Она не вдумалась, почему он остался внутри. Конечно, он скоро вышел бы. Клара вместе с Софи, Молли и Гарри подняли крик, зовя на помощь, стали стучаться в соседние дома. Когда они вернулись к школе, ее окружала целая толпа из выбежавших учеников, учителей и местных жителей, но папы среди них не было. Пожарным было ехать далеко, соседи сами стали пробираться в школу — не осталось ли там кого. И вот силач Вилли вынес папу. Доктор Стиффорд кинулся помочь ему, некоторое время еще никто не терял надежды. Клара тоже дернулась вперед, но Гарри обхватил ее за плечи. И вдруг доктор заплакал — Клара не видела до того, чтобы мужчины плакали. Они с папой были друзьями. Вилли вдруг крепко обнял их с Гарри. А папа лежал, такой бледный, снежинки еще таяли у него на лице, но сыпались и в глаза, а он не моргал.

…Клара сжала губы и обхватила себя руками. Только балки чернели, и ветер свистел, а папа молчал, он не мог больше ничего сказать. Как же его не хватало.

— Я так и знал, что ты здесь.

Клара чуть не выронила ручку, которую все еще прижимала к груди. Завертела головой. Гарри шагнул вперед, едва видный в сгущавшихся сумерках. Только в блике, падавшем из окна ближайшего дома, Клара разглядела, что его рыжие волосы отросли и теперь не короче, чем у нее самой, и они промокли от снега, на носу царапина, а перчатки, видно, он снова потерял и держит руки в карманах.

Клара молча кинулась ему на шею. Как же хорошо его встретить сейчас, как это было ей нужно.

— Прости, что не пришли днем. Софи страшно захотелось в Олдерстоун. Как будто мы туда мало ходим на уроки!

Олдерстоун был небольшим городком в миле от Риверс-Холла. После того, как школа в Риверс-Холл сгорела, ребятам пришлось учиться в школе в Олдерстоуне, хотя местные учителя и ученики не слишком были этому рады. А вообще туда ходили смотреть кино, библиотека там была получше. Взрослые ребята и девочки сбегали туда на танцы, а еще женщин всех возрастов привлекали два замечательных магазина одежды. Софи, при всей серьезности, обожала принарядиться. Клара вдруг подумала, что в этом Софи похожа на Летицию, и почему-то стало тепло.

— И как сходили?

— Видели Годрика, этого старикашку. Громко ругался на плакат — слышала, новый фильм выходит, "Танцующие на шипах"? Там на афише герои целуются, так он требовал снять и приказывал нам закрывать глаза, когда мы проходим мимо. А потом пристал к отцу Грегори — тот как раз был в Олдерстоуне тоже.

— Ну и что отец Грегори?

— Я всего расслышать не успел, но Годрик что-то скоро умолк.

Клара покачала головой, представив, как после пары слов, которые отец Грегори наверняка обронил ледяным и небрежным тоном, бедняга Годрик съежился и поковылял, глухо бормоча под нос. Нет, на самом деле его жаль. Говорят, с родными у старика не заладилось, вот он и рвется поучать всех вокруг. Отец говорил, что Годрику не стоит возражать, а при случае лучше делать хорошее, потому что злятся чаще всего люди больные или несчастные.

Отец Грегори вел у них в прежней школе, в Риверс-Холл, Закон Божий. Не сказать, чтобы он был злым или придирчивым, но ученики не слишком его любили: самые удивительные вещи он рассказывал равнодушно, на них не глядя, бесцветным голосом, а иногда пускался в рассуждения будто бы сам с собой, и тогда Кларе часто казалось, что она совсем ничего не понимает. Сейчас, сравнивая отца Грегори со стареньким, но очень веселым отцом Кристофером, который вел Закон Божий в школе мадам Айсви, Клара решила, что нашла разгадку. Отцу Кристоферу интересно с ними — он выслушивает каждую, рассказывать старается самыми простыми словами, может и поспорить. А отцу Грегори было всего лишь скучно работать с детьми.

Вот с папой отец Грегори спорил почти обо всем. То есть, если вспоминать, то спорил — горячился, повышал голос, краснел — именно папа. Отец Грегори слушал молча, с холодно приподнятыми бровями, изредка спокойно возражал, отчего папа распалялся еще сильнее. А уж если к им присоединялся зашедший за чем-нибудь в школу доктор Стиффорд, который отличался необычайной вспыльчивостью, громовым голосом и был, как папа говорил, агностиком (надо будет узнать, что такое), уроки грозили быть сорванными во всей школе.

Однажды, когда Клара сидела в учительской и пыталась учить уроки, а папа и доктор Стиффорд что-то упорно доказывали непоколебимому отцу Грегори, к ним даже заглянула мисс Кейли, молоденькая учительница, и робко попросила говорить чуть потише, потому что она не слышала саму себя.

— Так говорите громче! — запальчиво рявкнул доктор. Папа замахал руками, и доктор все же умолк, но еще какое-то время сердито сопел.

...Гарри шмыгнул носом.

— Я звал Софи и Молли пойти к тебе, но эти две лентяйки, видите ли, слишком устали. Зашел к тебе домой, но тебя там не было.

— У тебя волосы промокли, руки замерзли. Пойдем к нам, погреешься.

Дома их встретила мама; кажется, она обрадовалась Гарри даже больше, чем обычно. Вскоре оба уже сидели в комнате, которую Клара делила с Норой. Но сестренка сейчас играла внизу.Гарри грел руки о кружку с цикорием, жевал гренки и слушал рассказы Клары. А ее прорвало: захотелось рассказать все самое волнующее, самое необычайное — а вряд ли кто-то понял бы ее лучше, чем Гарри.

— На вторую неделю директриса взяла меня в гости. А там, знаешь, хозяйка дома — как фиалка, а ее муж — гранитный утес...

Она рассказала ему легенду Джорджи и Летти про соловья, даже спела. Потом вспомнила про новые туфельки, однажды появившиеся у ее кровати, как по волшебству. Ей просто взяли и сделали подарок. Рассказала про Карен и креннов — народ, из которого та происходила, малочисленный сейчас, но живший на этих землях задолго до прихода скендов. Кренны жили на Северном хребте и в лесах вокруг него, у некоторых из них еще были земли. Такие отчасти хранили разные обычаи, а кто-то, бывало, уходил "вниз", в города и деревни. Поэтому и среди скендов можно встретить людей "креннского типа" — с черными как смоль волосами при белой коже, с ярко-голубыми или темно-синими глазами. Кренны носили полосатые накидки и рубахи из очень толстого полотна, играли на огромных дудках со страшно гнусавыми звуками, до сих пор умели стрелять из луков и по праздникам на природе пели хором свои песни, и от дружных притопываний горы тряслись.

Карен иногда учила Клару креннскому, Летти — ремилийскому, Джорджи — айбарскому. Креннский был слишком непохож ни на один другой язык и поэтому плохо запоминался. У Джорджи, когда она говорила новое слово, подозрительно блестели глаза, поэтому Клара притворялась, что айбарский для нее сложен. А вот ремилийский пришелся ей по душе и давался довольно просто. Песню, которую Летиция пела на дне рождения, она по просьбе Клары записала и перевела. Клара и ее не могла сейчас не спеть.

— Посмотрите на меня, где бы вы ни были,

Тяжела дорога сироты.

Вы живы, я жду, что найду вас,

Город открывает ворота передо мной.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Я буду смеяться и танцевать со всеми,

Но когда придет ночь, только холод обнимет меня.

Солнце и море ко мне не добры,

Я ищу вас, я жду, что найду вас.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Мимо нищих и прокаженных,

Мимо развратных богачей,

Мимо виселиц и дворцов,

От ворот к воротам

Я иду и ищу,

Тяжела дорога сироты,

Но вы живы и я найду вас.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Гарри слушал, оперев подбородок на руки, ухмыляясь каким-то своим мыслям. Потом дернул плечами:

— Под это, кажется, можно танцевать.

Танцевать он очень любил. Иногда упрашивал папу поставить пластинки, и они с Кларой кружились в пустом классе. Он тайком даже сбегал в Олдерстоун, когда там летом в гостиничном ресторане устраивали по вечерам танцы, подсматривал в окно и копировал движения танцоров. До школы мадам Айсви именно он учил Клару танцевать. Конечно, теперь-то ей пояснили, как много не хватало им обоим, и она постаралась объяснить ему все: как держать спину, как тянуть носок, как следить за коленями. С первого раза, конечно, у него не вышло, и они условились, что будут заниматься каждый день каникул, кроме Рождества.

Клара попыталась еще расспросить Гарри о его семье, но он отмахнулся. О родных он не любил рассказывать. У него были хорошие родители, но в семье детей было десять. Денег вечно не хватало, и Гарри, пятый по возрасту, обижался: ему не всегда могли уделить внимание. Домой он всегда шел неохотно, но все-таки сейчас сказал, что припозднился и ему пора.

Едва они открыли дверь, к стене отскочила Нора. Сестренка, к сожалению, любила подслушивать, хоть старшие и не раз ругали ее за это. Пожалуй, этим Нора была похожа на Джорджи, обе просто не пытались ограничивать свое любопытство. Правда, в остальном Нора ничем не напоминала Джорджи: в свои пять лет она уже была очень кокетливой, обожала наряжаться и могла целый час просидеть неподвижно, если ей обещали сделать прическу. Гарри, кажется, нравился сестренке, и если он приходил, ее было не отогнать от их комнаты. Она даже иногда дулась на Клару, показывала язык и топала ножкой: принималась ревновать. А Гарри или не замечал Нору, или раздражался.

Сейчас он прошел бы мимо, если бы сестренка не встала перед ним.

— А на мне новое платье! — заявила она. — Клара сглотнула, заметив, что Нора, кажется, напудрилась.

— Странно, что ты его надела. Сегодня не праздник, — равнодушно ответил Гарри и стал спускаться по лестнице. Нора засеменила рядом.

— А почему ты к нам не заходил, пока не было Клары? Мне без тебя было скучно!

— Но ведь тебя же много подруг, Нора, — ласково вмешалась Клара.

— Они все глупые и вредные. Гарри, а завтра ты к нам придешь? Мне недавно подарили конфеты, а я их для тебя сохранила. И еще я тебя нарисовала, хочешь, покажу?

Поймав умоляющий взгляд Клары, Гарри ответил вежливо:

— В другой раз.

...Удивительно все же просыпаться дома, когда уже настолько отвык и от своей кровати с высокой круглой спинкой, и от стен, выкрашенных голубоватой краской, и от общей для них с сестренкой куклы — тряпичного Пьеро. Было темно, но Клара всегда хорошо видела в темноте. Нора еще спала, разметав по подушке темные, коротко подстриженные волосы, разрумянившись. Уже заметен фамильный длинный нос — от папы — и все же сестренка определенно самая хорошенькая из них. Клара поправила ей одеяло и тихонечко стала собираться вниз. В праздник ребенку можно и дать поспать подольше.

На кухне мама уже варила кашу, а сонный Густав тер лицо полотенцем. При виде Клары он придвинул к себе блюдо со вчерашними лепешками.

— Я растущий мужчина, мне надо есть много. А ты и так растолстела, отъелась в этой своей школе. Наверняка прибавила целый фунт!

— Посмотрите на него! — воскликнула мама, снимая кашу с огня. — Есть ему надо. мужчина он! А кто вчера в супе опять только поковырялся?

— И ты не заставишь Клару сесть на диету? — удивился брат. — Толстеть вредно.

— Ой, а на мать свою ты когда последний раз смотрел? — мама уперла руки в бока.

— Ты другое дело. Ты нас рожала.

— А ты что, знаешь, как женщина рожает? Где только нахватался-то? — обернулась она к Кларе. — Доктора Стиффорда на порог больше не пущу, честное слово. Рассказывает мальчишке, что ему знать не надо.

— Мама, просто все говорят, что сейчас другое время, — мягко возразила Клара. — Старшие девочки нам говорили, их будут водить в госпиталь, показывать тяжело больных. А может, даже роды и операции.

Для большей убедительности Клара попыталась сделать большие, страшные глаза.

— Хм, — уставилась мама. — А я думала, там благородных барышень учат. А такое даже тебе знать необязательно, я же вижу, ты у меня тонкая вся. Ладно, детки, ешьте побыстрее. Клара, ты бы пошла, подняла с постели Нору. Она хоть дом украсит, пока мы возимся.

— Водой ее облей, — крикнул Густав вслед Кларе, когда она уже взлетела на лестницу.

Первая половина дня прошла в приятных хлопотах. Мама где-то раздобыла гуся и возилась с ним, а Клара занялась сперва уборкой, потом начинкой для пирога. Густав сбегал в булочную и запасся хлебом, потом на почту — отправил письма дальним родственникам в Блейвуде. После он с превеликой охотой принялся командовать Норой, которая расставляла по дому свечи, вешала шарики на несколько сосновых веток и пыталась скрутить из красной и зеленой ленты подобие венка на дверь.

За работой Клара старалась не вспоминать о том, что папы уже нет и никто не будет бродить по дому с таким хитрым видом, уточнять, повесили ли ли дети чулки у кроватей, и выпрашивать у мамы, чем ей можно помочь, а к вечеру не отправится с детьми петь хоралы. Никто не сядет у очага в предрождественские часы и не примется рассказывать про Вифлеемскую звезду и царя Ирода. Уже второе Рождество папа не с ними.

В горле стало горько, но от слез Клара удержалась. Ведь наверняка мама, Густав и Нора тоже грустили или могли загрустить — хоть один человек в доме должен сохранять присутствие духа.

Во втором часу мама отправила ее немного прогуляться. Клара быстро дошла до рыночной площади. Там сейчас стояла ель, украшенная свечами и поделками местных ребятишек, По краям теснились пестрые палатки, где неизвестно откуда взявшиеся торговцы продавали все, что могло пригодиться в праздник, от леденцов и открыток до хлопушек. Местные хозяюшки и горничные приценивались, торговались, обменивались поздравлениями.

Клару окликнули, она обернулась — к ней быстро бежали бывшие одноклассники. Здесь были, кроме Софи и Молли, еще тихая маленькая Натали, которую взяли в школу с шести лет, и верзила Дерек, который пошел с десяти лет, и даже Джек, самый отчаянный и озорной мальчик в классе. А вот Гарри не было. Он не ладил с Дереком и Джеком, да и с остальными мальчиками в классе, хотя не был слабым или трусливым, а уж тем более зубрилой. Кларе это было немного странно, потому что мальчишки у них в классе были, в общем, добродушные. Дерек и Джек следом за девочками стиснули ее так, что кости заныли, а Дерек еще и хлопнул по плечу, заставив вздрогнуть.

— Что-то наша Клара загордилась, — насмешливо сказала невысокая, плотная Молли. Она была без шапочки, светло-рыжие гладкие волосы будто бы посеребрились на морозе.

— Как будто воспитанная девочка будет кричать от радости и прыгать на всю улицу, — насмешливо ответила Софи. — Даже ты так не делаешь.

Софи, наверное, было бы не отличить от учениц школы мадам Айсви — такая она была изящная. Держится прямо, маленькие руки — в черных перчатках, длинные пепельные волосы, особенно светлые на фоне черного берета и алого пальто, чуть колышутся на ветру. И сразу видно: главная тут она, даже Дерек и Джек слушаются ее во всем. Но следующим все же раздался голос Джека:

— Мы ходим и поем хоралы. Хочешь с нами?

— Конечно же, Клара сегодня занята, — оборвала его Софи. — В отличие от тебя, она не единственный ребенок в семье.

— Вообще-то она гуляет.

— Мама меня отпустила ненадолго, — улыбнулась Клара. — Расскажите, как у вас у всех дела.

И снова полились рассказы: сочинение Софи пообещали отправить на конкурс, Дерек окончил полугодие без троек, Натали купили новые ботинки. Джек и Молли готовились к войне.

— Местные в Олдерстоуне сильно задирают нос, почти выживают нас из школы.

— Они вас травят? — ахнула Клара. — Может, рассказать взрослым?

Софи согласно кивнула, но Джек только фыркнул.

— Они нам не поверят. Ведь на нас не нападают. Просто они занимают лучшие парты, съедают все пироги в буфете и подставляют нас перед учителями.

— Это уже серьезно и вы могли бы пожаловаться, — снова возразила Клара. — А топотом сами же окажетесь виноваты. Раз те ребята такие подлые. Хотя я от них не ожидала, честное слово.

— Кто бы ожидал? И нам уже сейчас не поверят, — вздохнула Молли. — Тощий Бен раздразнил Джека, тот поколотил его, и теперь учителя в Олдерстоуне нас не любят.

— Джеку надо было держать себя в руках, — буркнула Софи. Тот хотел возразить, а Клара придумывала, как отговорить ребят от войны с местными, как вдруг Дерек развернул ее:

— Гляди-ка, к тебе бежит!

По Почтовому проезду быстро, как только позволяла грузная фигура, бежал доктор Стиффорд. Его рыжие волосы в падавших тенях от домов казались красными, веснушчатое лицо расплылось в улыбке.

— Клара! Клара, маленькая, иди сюда!

Клара подлетела к доктору Стиффорду, он подхватил ее на руки и закружил. И первый ни о чем не спрашивал, а только молча улыбался и не выпускал. Клара жалась к нему, чувствуя, что ребята смотрят на них и улыбаются. Доктор Стиффорд после смерти папы особенно заботился об их семье. Наверное, поэтому показалось, что папа сейчас совсем рядом, а вся площадь, вдруг застывшая, считает часы и минуты до появления Вифлеемской звезды.