Мир рухнет в полдень (гет)

С аккуратно вставленной в медальон неровно обрезанной фотографии на нее смотрели несколько улыбчивых лиц. В двух половинках медальона покоились разные фотографии, а под ними, там, где никто больше не мог увидеть, прятались еще несколько из тех, которые Викки вытаскивала время от времени. Ее собственное маленькое тело казалось чем-то чужим, ужасно жалким и беспомощным, но Викки все равно улыбалась тоже, вторя улыбкам запечатленных на истертой временем бумаге призраков родителей.

— Моя мама говорила, что вещи хранят куда больше воспоминаний, чем люди, — Викки качнула повязанным на запястье медальоном, — потому что люди попросту неспособны помнить столько всего.

Лениво заглядывающее в окна вечернее солнце плясало на натертых до блеска металлических стенках медальона, прыгало по крошечным звеньям цепочки и отсвечивало так, что Викки едва могла разглядеть смотрящие на нее с фотографии лица. На нее снова накатила противная липкая ностальгия, перемешанная с чувством вины, пальцы мелко подрагивали, так что медальон раскачивался, гипнотизируя, перед самыми ее глазами. Наверное, если бы она могла заставить себя забыть, она бы давно сделала это, научилась жить новой жизнью в новом мире и больше никогда ни о чем не вспоминала. Но Викки не могла, что-то будто упрямо тянуло ее вперед и назад одновременно, будто было еще что-то, что она во что бы то ни стало должна была сделать. Где-то в глубине души она вовсе не хотела возвращаться, снова ступать на иссушенную войной землю, удобренную телами ее братьев и сестер, но едва ли она могла себе позволить быть настолько эгоистичной. Кто-то другой, кто тянул ее за связанные руки, уж точно никак не мог.

Тони, вроде бы даже слушающий ее, поднял взгляд, и солнце ярко сверкнуло в его темных зрачках. Он снова копался в своих железяках, потому что, кажется, не умел ничего другого, а Викки все еще была недостаточно здесь, чтобы иметь что-то против. Она смотрела на повязанный на запястье медальон, покачивающийся перед ее глазами, и картинки чьих-то чужих воспоминаний сменялись одна за другой.

— Твоя мама ведь видела будущее? — Тони вопросительно вскинул брови, переключил внимание на поблескивающий перед глазами голубоватым светом экран.

Викки хохотнула, забралась на стул с ногами и уперлась локтями в колени. Ей нравилось наблюдать, как Тони работал, как солнце слепило глаза, и как поблескивали совершенно не страшные человекоподобные машины. Она сама когда-то говорила, что пусть люди борются с машинами, чем с другими-новыми людьми, но страх, прочно засевший в распоротой глотке, все еще накатывал волнами, сшибая с ног совершенно невовремя.

— Прошлое тоже, — Викки пожала плечами, щелкнула крохотным, некогда некрасиво смятым замочком, — оно, говоря откровенно, ей нравилось гораздо больше.

С голубоватого голографического экрана прямо посреди мастерской смотрели металлические, сверкающие неживыми глазами головы-шлемы. Тони осматривал их издалека, брал в руки, как нечто по-настоящему осязаемое, и вертел, разглядывая с неподдельным интересом. Будто не он собственноручно создал их, а кто-то другой, неведомый доселе гений оставил после себя неразгаданное наследство.

— Прошлое всего одно, но даже она не могла знать, какое именно будущее на самом деле наступит, — продолжила Викки, снова открывая медальон и укладывая его на ладони.

Лица, что смотрели на нее со старой затертой фотографии, радостно улыбались, будто приветствуя ее в своих владениях. Викки коротко улыбнулась тоже, коснулась кончиком пальца лица матери и крепко зажмурилась, когда отец глянул на нее как будто бы укоризненно. Из-под фотографии торчал клочок еще одной, совсем старой и ветхой, но Викки, кажется, никогда не придавала ей большого внимания. Этот медальон когда-то принадлежал ее отцу, так что воспоминаний в нем было гораздо больше чужих, чем ее собственных.

Будь ее воля, Викки напихала бы в медальон все фотографии, какие только смогла бы найти, потому что иногда ей казалось, будто еще совсем недавно четкие в памяти образы предательски стираются из воспоминаний. Некоторые вещи Викки помнила даже слишком отчетливо, но вот другие, те, что были ей особенно дороги, постепенно незримо стирались, превращаясь в бесплотных разорванных призраков оставленного в другом мире прошлого. Викки не помнила уже слишком многое и отчаянно завидовала чужой погубившей мир силе. Если бы ей дали возможность, Викки поменялась бы без раздумий, лишь бы воскресить в памяти то, что когда-то могла бы узнать.

— Это кажется мне забавным. Мама видела прошлое и будущее, но интересовало ее одно лишь настоящее, — замочек на медальоне щелкнул, не сразу вставая ровно, Викки понизила голос до свистящего шепота, — я же могу видеть все, что происходит сейчас, но напрочь погрязла в давно истлевшем прошлом.

— Так что от тебя хотел Фьюри? — Тони почти перебил ее, и Викки отпустила со звоном упавшую на ладонь цепочку.

Короткий смешок вырвался из горла сам собой, и Тони покаянно вскинул руки, будто демонстрируя, что он слышал каждое ее слово. Голографические модели деталей его нового костюма разлетелись по комнате, и Викки инстинктивно увернулась от летящего в ее голову реактора. Теперь, когда все вдруг поменялось и в то же время осталось неизменным, было слишком тихо и громко одновременно, потому что никакие звуки больше не заглушали ее собственные мысли.

Тот самый день еще не наступил, а Викки вдруг показалось, что живет она на самом деле только тогда. Лучше всего на свете она помнила мертвенно бледное мамино лицо, пятна крови на отцовской рубашке и звенящую тишину, когда они оказались на лужайке школы. Викки отдала бы все на свете, только чтобы не забывать. Ей было плевать на имя того, кто это начал, это была война, первое ее объявление, и тогда сам мир рухнул и перевернулся с ног на голову.

— Меня не волнует чужая война, — хмыкнула Викки, рывком поднимаясь.

Даже если весь этот мир превратится в труху, ее не волнует его спасение. Даже если здесь не останется ничего, кроме крови и смерти, Викки все еще нечего по-настоящему защищать.

Тони понимающе хмыкнул, что-то засвистело и зашумело, и голограммы схлопнулись, беззвучно исчезая. Последний солнечный лучик испарился следом, оставляя привкус солнечного тепла на языке, и кто-то незримый словно погладил ее по голове. Викки знала, почему первой убили именно ее маму, ей рассказывали слишком много того, что она не хотела бы помнить. Джин Грей была одной из ее детских воспитательниц, будто игравшей роль маминой подруги, но обе они тогда чувствовали себя неуютно, чтобы на самом деле делиться спрятанными в складках реальности секретами.

— Просто для справки, если вдруг решишь развязать свою, — Тони хлопнул себя по бедрам, отер ладони о штаны, — предупреди меня, я построю бункер.

Лицо его выглядело предельно серьезно, но глаза лучились смешинками. Викки, глядя на него, прыснула и вдруг расхохоталась, запрокидывая назад голову. Просто для справки, промелькнуло в ее голове, если она вдруг решит развязать войну, в живых не останется никого.

— Я буду иметь в виду, — Викки склонила голову, закладывая руки за спину, — построишь мне армию роботов?

Солнце совсем закатилось, и в помещении вдруг включился свет, развеивая наступившую всего на мгновение темноту. Выстроившиеся в ряд костюмы смотрели на Викки пустыми провалами глаз, и казалось, еще мгновение — и каждый из них сделает первый разрушительный шаг.

— Ты ведь не любишь роботов, — Тони переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы.

Глаза его все еще смеялись, и Викки хотелось стереть эти беспечные смешинки одним метким ударом.

— Роботы уничтожали мой народ, — голос ее вдруг превратился в хриплое рваное карканье, — короли никогда не воевали впереди собственных армий.

Она рывком поднялась, шагнула вперед, едва не упираясь носом Тони в подбородок, и так и застыла, ощущая его дыхание на виске. Яркий свет слепил так, что хотелось зажмуриться и никогда больше не смотреть, но Викки, кажется, даже не моргала. От Тони веяло теплом и железом, от фантомного запаха крови тошнило, и Викки, склоняя голову набок, вдыхала глубже.

— Уничтожишь врага его же оружием? — Тони понимающе хмыкнул, сощурился и наклонился, оставляя отпечаток горячего дыхания у нее на щеке. — Есть ли тебе за кого воевать?

— У меня все еще есть я, — бросила Викки на вдохе.

Тони шумно выдохнул, потер переносицу и отстранился всего на полшага. Викки показалось, будто нечто между ними с грохотом лопнуло и осыпалось на пол, и в следующее мгновение хриплый смех разорвал оглушающую целое мгновение тишину.

— Черт, я надеялся услышать собственное имя, — Тони провел ладонью по волосам, отступил еще на полшага. — Знаешь, меня иногда пугает то, что ты выглядишь как подросток, но говоришь как сумасшедшая психопатка.

Здесь, наверное, стоило бы обидеться, Викки даже непонимающе вскинула брови, но ей скорее было смешно. Тони был прав, любой другой на его месте давно бы прикончил ее, но Викки все еще стояла напротив, вглядываясь в спрятанный под футболкой шрам на груди.

— Если я когда-нибудь решу развязать войну, — Викки подалась вперед, застыла в миллиметре от его лица, — это не будет война ради выживания.

Тони не вздрогнул, моргнул и усмехнулся, вдруг обхватывая ее за пояс. Иногда Викки казалось, что он может читать мысли не хуже дяди Чарли, но, наверное, это просто она была перед ним слишком открыта. Викки точно старалась показать все страницы разом, ждала, когда наконец книга захлопнется, продемонстрировав серую обложку с криво налепленным ценником.

Руки его были одуряюще горячими, скользили наверх, ловко задирая майку, а Викки казалось, что нечто вокруг нее сыпется с тихим оглушающим шелестом.

— Так, говоришь, вещи помнят больше, чем люди? — Тони вдруг хохотнул, напрочь меняя тему, и Викки едва не расхохоталась ему в лицо.

Он как будто хотел добавить что-то еще, но замолчал, растерянно оглянулся и невесомо улыбнулся. Викки проследила за его взглядом, оглядела стены и потолок, моргнула и посмотрела на раскинувшийся внизу город, искрящийся зажигающимися в сумерках огнями. Ладони Тони будто удерживали ее, прижимали к земле, и Викки даже нравилось это пьянящее отвратительное чувство совершенной перед ним беспомощности.

— Даже твое тело помнит больше, чем твой разум способен вынести.

Они стояли так близко, что Викки чувствовала его дыхание на виске, ощущала исходящее от него тепло и никуда не хотела уходить. Это было ловушкой, капканом ее собственного разума, и ей следовало разорвать цепи, развеять их в прах, покуда не стало слишком поздно.

— Похоже, твоя мама была очень сильной, — Тони присвистнул, лукаво сощурился.

— Поэтому ее убили первой, — кивнула Викки, подаваясь вперед и касаясь губами его губ.

* * *

Небо над Нью-Йорком было отвратительно по-весеннему серым, накрапывал редкий раздражающий дождик, слишком слабый, чтобы доставать зонт, но надоедливо липнувший к коже. Викки прогуливалась по парку вдоль самой дороги, смотрела куда угодно, только не вперед или себе под ноги, и в конце концов ожидаемо столкнулась со встречным прохожим. Удар пришелся в плечо, Викки неприязненно сморщилась, и на нее тут же посыпалась гора извинений, такая, что ей даже стало неловко. Лицо высокого человека казалось смутно знакомым, он все тараторил одно и то же, и Викки даже прониклась бы, если бы ей не было настолько сильно плевать. Вчера Фьюри снова оставил ей сообщение, а сегодня то и дело звал ее, будто Викки в самом деле собиралась слушать кого-то кроме себя.

Мама когда-то рассказывала, что полным именем ее называл разве что Эрик, отец Викки, и то в очень-очень редких случаях. Здесь Викки никому не позволяла использовать сокращение, потому что ей отчего-то казалось, что позволив это, она предаст нечто для себя непередаваемо важное.

— Я Боб, Роберт, если ты меня помнишь, — высокий человек вдруг прервал монотонное, наполненное смазанными извинениями бормотание, — сотрудник Старк Индастриз, мы разговаривали после твоего неудачного собеседования.

На последних словах голос его стих, и Викки злорадно усмехнулась. Кажется, этому парню было неловко говорить о чужих неудачах, но Викки, отнюдь, это ни капельки не волновало.

Моросящий дождик лип к волосам и лицу, застилал взор тугой пеленой, и кое-где уже начинали образовываться лужи. Викки нравилась такая погода, когда бредущие по улицам люди сливались в единую серую массу, старались как можно скорее скрыться в помещениях и оставляли природу дышать незагрязненным чужим дыханием воздухом. Боб смотрел на Викки сверху вниз, как будто неловко улыбался и покачивал большим черным зонтиком, с которого время от времени стекали ей под ноги крупные капли. По дороге рядом проезжали, разметая брызги, машины, людей на улице становилось все меньше, а солнце все больше скрывалось за наползающими на небо тучами. Вот-вот должен был начаться ливень, шелестели деревья, и густая белесая дымка заволакивала взор.

— Да, я помню, Боб, — Викки кивнула, забирая голову к небу, — парень, которому тоже трудно дышать.

От влаги волосы слиплись на налипли на шею, хотелось обтереться полотенцем, сбросить с себя всю одежду и зарыться куда-нибудь в горячий песок. Можно было бы метнуться в Египет, поглазеть на древние пирамиды, но Викки была слишком не в настроении, чтобы исчезать посреди разговора.

— О, — Боб, неловко засмеявшийся, вдруг замолчал и вытаращил глаза, подаваясь ближе.

— О? — переспросила Викки, отходя на полшага назад.

На лице его мелькнула и исчезла заинтересованность, странная, не похожая на заинтересованность в понравившейся едва знакомой девушке. Викки фыркнула, вскидывая брови, сунула руки в карманы и нащупала зачем-то взятый с собой телефон. Он, словно надоедливое ограничение, не позволял ей спокойно прыгать и тянул к земле, заставляя Викки ходить там, где она привыкла летать.

— Мне показалось, у тебя вдруг глаза стали желтыми, — Боб пожал плечами, качнул зонтом, — должно быть, игра света.

— Правда? — Викки склонила голову набок, пнула мыском ботинка образовавшуюся рядом лужу. — Кажется, начинается дождь, а у меня с собой нет зонта.

Большой черный зонт, с которого то и дело капала Викки под ноги вода, вдруг оказался над ее головой, защищая от сыплющейся с неба тугими горошинами-песчинками влаги. Викки фыркнула, думая, что намек, очевидно, оказался недостаточно явным, и широко улыбнулась, демонстрируя белоснежные зубы. Боб улыбнулся тоже, будто ничего не заметив, предложил ей руку и зачем-то направился в сторону улицы. Он не сказал больше ни слова, подхватил ее под локоть, так что Викки даже стало любопытно, что он собирается делать. Тучи на небе все сгущались, но дождь никак не начинался, только продолжала сыпаться крохотными капельками мелкая морось.

Они шли до ближайшего кафе в полном молчании, только шорох и шелест наступающего дождя разбивали вырывающееся из горла дыхание. Зонт был слишком маленьким для них двоих, а Викки то и дело пыталась отстраниться, так что одно плечо Боба, как и одно ее собственное, уже было насквозь мокрым. Мелкая противная морось скапливалась в воздухе, падала на землю крупными каплями, собиралась в лужи и стекала в водостоки, только чтобы когда-то еще очень нескоро вновь стать рассыпающимися в воздухе каплями. Отсюда было видно возвышающуюся над остальными высотками башню, и Викки она отчего-то казалась даже самую капельку красивой, словно торчащий из бескрайней пустыни скелет неизвестного древнего существа. Боб вел ее неспешно, огибая образовывающиеся на тротуаре лужи, и в конце концов остановился, молча распахивая перед Викки звякнувшую колокольчиком дверь. Так же совершенно молча Викки сложила на груди руки и вопросительно вскинула бровь.

— О, я… — щелкнул, захлопываясь, зонт, Боб неловко кашлянул, все еще придерживая открытой дверь, — я подумал, что дождь вот-вот начнется, а зонта у вас, очевидно, нет, так что я мог бы составить вам компанию и переждать его вместе с вами.

Викки качнула головой, не двигаясь с места, подняла глаза на затянутое серой дымкой небо, которое будто протыкала стеклянно-бетонная башня с огромной буквой «А» на фасаде. Распускающаяся зелень парка казалась кукольной и едва ли настоящей, дождь окутывал и сковывал, мешал видеть, будто Викки вдруг оказалась в наполненном крошечными блестками стеклянном шаре, который кто-то только-только потряс.

— Здесь варят вкусный кофе, — Боб отряхнул зонт так, что забрызгал все вокруг, в том числе джинсы Викки, широко улыбнулся, — я угощаю.

Это словно был его последний аргумент, который Викки так и хотелось проигнорировать. Но тем не менее она, пнув образовавшуюся у порога лужу, фыркнула и рассмеялась, послушно заходя внутрь. Официант за стойкой смотрел на них безразлично, хотя они держали дверь открытой так долго, что помещение заволокло уличной сыростью, и больше внутри не было никого, что как-то не вязалось со словами о вкусном кофе. Но Викки все равно уже зашла слишком далеко, чтобы сбегать сейчас.

— Жаль, что я совсем не пью кофе, — Викки широко улыбнулась, сверкнув на мгновение зубами, и уселась за один из столиков в самой середине зала, — но не откажусь от молочного коктейля, если ты все-таки решишь меня угостить.

Подскочивший к ним официант резво кивнул, разом растеряв всю безразличную сонливость, и ускакал куда-то на кухню, так и не выслушав заказ Боба. Сам же Боб еще раз тряхнул зонтиком, кинул его под ноги и сел напротив, принимаясь с поддельным интересом разглядывать убранство зала. Он не ответил, только лишь улыбнулся, копируя улыбку Викки, положил локти на стол и упер подбородок в сложенные одна на другую ладони.

Где-то вдалеке громыхнуло, и стало совсем темно. Первые крупные капли разбились о городской асфальт со страшным грохотом, будто сами небеса разверзлись, выбрасывая на землю то, что им больше не было нужно. В кафе было светло из-за яркого, излишне пестрого света, пусто и тихо, и только гремел чем-то на кухне единственный официант. Спешащие по улицам прохожие с интересом заглядывали внутрь, проходили мимо и больше не оглядывались, выбрасывая из памяти всякую бесполезную ерунду. Викки сидела, опустив ладони на колени, будто примерная школьница, давила лезущую на лицо улыбку и желание исчезнуть куда-нибудь прямо сейчас. Телефон в кармане противно молчал, и Викки будто затылком чувствовала чей-то сверлящий внутренности взгляд.

Коктейль, который поставили перед ней, оказался до краев высокого бокала заполнен взбитыми сливками, и пах на удивление приятно приторным молоком и ягодами. Торчащая из всего этого великолепия полосатая красно-белая трубочка смотрела на Викки как будто угрожающе, а засахаренная вишенка наполовину утонула в сливках. Боб, перед которым все тот же официант поставил скромную чашку черного кофе, приторно улыбнулся, поправил рукава и направил исходящий от напитка запах взмахом ладони. Викки хотелось поморщиться от свернувшейся вокруг сладости, но она лишь качнула стаканом и отставила его в сторону.

— Ты не будешь? — удивленно спросил Боб, сделав первый глоток.

— Ненавижу молочные коктейли, — пожала плечами Викки, опуская подбородок на ладонь.

За окном громыхнуло снова, повисла неловкая тишина, а на лице Боба то появлялась, то пропадала улыбка. Единственный на все кафе официант исчез, скрывшись в подсобке, а редкие люди снаружи вовсе перестали обращать на неприметную вывеску внимание.

— Я все хотела спросить, — Викки подалась вперед, растягивая в азартной улыбке губы, — что вам от меня нужно?

Она сказала «вам», конечно, имея в виду не лично одного Боба. Боб, строго говоря, был всего лишь исполнителем, мелким менеджером огромной корпорации, но сейчас Викки в любом случае собиралась спрашивать только с него.

На самом деле она не хотела знать. С того самого момента, как способности впервые дали сбой, Викки думала лишь о том, чтобы так все и оставалось, чтобы тело больше не рвало на части, не нужно было исчезать и появляться, чтобы продолжать нормально дышать. Сыворотка, называемая кем-то «Экстремис», сделала из нее обычного, нормального человека, а потом вывернула наизнанку, и, наверное, если бы не разрывающий внутренности жар, Викки предпочла бы обойтись без всякого антидота. Должно быть, думала она, каждый мутант хоть однажды в самой глубине души мечтал просто стать обычным человеком, слиться с серой массой, и чтобы весь мир больше не считал его своим заклятым врагом. Викки не желала знать, какого черта кому-то от нее было нужно, и именно поэтому спрашивала сейчас у Боба, который хотел напоить ее сывороткой снова, а не у того, кто лично финансировал компанию Олдрича Киллиана, взявшегося завершись и усовершенствовать изобретение Майи Хансен.

— Было сложно поверить, что Киллиан, сам просивший финансирование у Тони Старка, мог вывезти на себе такую масштабную разработку, — Викки щелкнула пальцами, откидываясь на спинку стула.

Позади Киллиана всегда стояли толпы людей, наставивших на него дула своих пушек, так что он едва ли мог все бросить и в одночасье отказаться выполнять данные ему приказы. Олдрич Киллиан задолжал этой организации слишком сильно, чтобы при любом раскладе выйти из заварушки живым.

— Строго говоря, от тебя — ничего, — Боб кашлянул, улыбнулся вовсе не фальшиво и сцепил ладони в замок на животе, — Тони Старк уже дал нам все необходимое. Однако…

Он на мгновение прервался, устремил взгляд за окно, где по промокшим дорогам проезжали туда и обратно машины. Дождь затянул город серовато-белой дымкой, вода стучала по стеклу и скапливалась на асфальте, разбиваемая ногами нерадивых прохожих. Стихия была прекрасна в своем первозданном воплощении, но люди все еще считали себя лучше кого бы то ни было и имели отвратительную привычку портить все, к чему прикасались.

— Доза сыворотки, которую тебе ввели, вызвала у моих работодателей заинтересованность, и если бы ты добровольно согласилась…

Викки кашлянула, перебивая, склонила голову набок и оперлась локтями о стол. Кончики ее волос свились колечками на не слишком свежей для центра Нью-Йорка скатерти, подсвечивая грязно-белый солнечно-рыжим.

— Меня не волнует ваша война, — выплюнула Викки, щелкая ногтем по холодному стеклу высокого бокала.

Молочный коктейль пеной разлился по скатерти, закапал на колени Бобу и потек на пол, собираясь густой липкой лужей. Стекло бокала глухо звякнуло, не разбиваясь, а вишенка отлетела, исчезнув где-то под соседним столом. Золотистые всполохи вспыхнули и погасли, погружая помещение в темноту, и блестящая от дождя машина остановилась у самого входа.

— Жаль, — приторно улыбнулся Боб, комкая в ладони и отбрасывая в сторону салфетку.

— Жаль, — беспечно бросила Викки, со скрипом отодвигая стул, — это была бы прекрасная возможность уничтожить их всех.

Звякнул на распахнувшейся настежь двери колокольчик, внутрь влетел, взметая занавески и скатерти, порыв холодного влажного ветра. Викки фыркнула, останавливаясь на мгновение, развернулась на каблуках и показала все еще сидящему Бобу средний палец. В следующее мгновение она уже сидела в машине, откинувшись на спинку сиденья и зажмурив до разноцветных пятен глаза.

Дождь стучал по тонированным стеклам, стекал и шлепался оземь крупными хрупкими каплями. Викки отчаянно хотела исчезнуть прямо сейчас, зависнуть посреди пустоты и утонуть в собственных разрывающих душу надвое воспоминаниях. Ей казалось, что она помнила все, гораздо больше, чем когда-либо была способна вынести, столько, сколько не запомнит ни одна на свете неодушевленная вещь. Прилипший к груди медальон жег кожу, оставляя страшные уродливые ожоги, буравил дыру в самом ее естестве. Викки дышала часто и рвано, и мелькающие перед глазами картинки рассыпались истлевшей на ярком солнце пленкой.

Водитель глянул на нее в зеркало заднего вида с едва скрываемым любопытством, но вопросов задавать не стал и предупредительно поднял стекло. Машина с едва слышным гудением сдвинулась с места, хлюпнули растоптанные шинами лужи, и все вокруг разом исчезло, застывая в белоснежной ослепленной золотом вспышке.

* * *

Назойливый, не заглушаемый шелестом собственных разбушевавшихся мыслей гул голосов в баре резанул по ушам, и Викки нахмурилась, отпуская тяжелую входную дверь. Звякнувший колокольчик возвестил о ее прибытии, и дверь с негромким скрежетом захлопнулась, отрезая пути отступления. Наташа повернулась лениво, качнула приветственно головой и отсалютовала бокалом с коктейлем неопределенного вырвиглазного цвета. Сидящей рядом с ней Стив Роджерс махнул рукой и повел подбородком, указывая Викки на соседний высокий стул, стоящий ровнехонько между ними.

Внутри было вполне мило, если не брать в расчет витающий в воздухе приторный запах алкоголя и почти полное отсутствие нормального освещения. От накатившей полутьмы на мгновение зарябило в глазах, шум дождя, отрезанный тяжелой дверью, смолк за спиной, и Викки погрузилась в другие, гораздо менее приятный звуки. Народу здесь было не так уж и много, но завсегдатаи-пьянчуги говорили громко, давно потеряв контроль над собственными голосом и телом. Викки на самом деле понятия не имела, зачем пришла сюда, ответив на глупое отправленное на приобретенный исключительно ради провалившейся работы номер приглашение, а теперь под пронзительными взглядами сбежать хотелось еще сильнее. Телефон в кармане предательски молчал, нацепленный на запястье браслет — тоже, и Викки шагнула вперед, падая на указанный Роджерсом стул и знаками показывая, что будет ту же бурду, что плескалась у Наташи в бокале.

— Привет, — бросила Викки, оскалом отвечая на приветственную улыбку Стива, — обозначу сразу, я пришла сюда выпить, а не играть с вами в супершпионов.

Сверкающий всеми цветами радуги коктейль оказался приторно-сладким и кислым одновременно, вонял то ли водкой, то ли чистым спиртом и оставлял в горле неприятное горьковато-сладкое жжение. Если бы такое было возможно, Викки бы решила, что ее отравили, но Наташа пила то же самое, а бармен вовсе не делал ничего подозрительного. В конце концов этот бар, в отличие от предыдущего кафе, созданного лично для нее, точно никак не мог принадлежать злодейской организации, переходить дорогу которой опасались даже самые безбашенные преступники.

— Кстати о супершпионах, — Наташа тряхнула волосами и со звоном опустила бокал на стойку, — из-за того, что нас объявили вне закона, многие мои счета оказались заблокированы.

Она постучала пустым бокалом по стойке, и нерасторопный бармен поставил перед ней еще один совершенно такой же. Викки закатила глаза, допивая коктейль одним махом, и заказала виски.

— Очень прозрачный намек, — она скривилась, когда отколовшийся кусочек льда проскользнул в горло, — ты пользуешься тем, что это все равно не мои деньги.

Брошенная на стойку мятая купюра стремительно исчезла, схваченная цепкой проворной рукой, а вместо нее звонко шлепнулись еще два сияющих всеми цветами радуги коктейля. Стив, наблюдающий за происходящим молча, хохотнул, опираясь локтем о стойку, и сел вполоборота, так что теперь касался коленом края стула Викки. Наташа, широко улыбнувшись и подмигнув, выпила свою порцию залпом и тоже повернулась, устремляя Викки точно промеж бровей взгляд прищуренных глаз. Разговоры вокруг заглушали чужое дыхание, их едва ли кто-нибудь слышал, но Викки все равно отчего-то казалось, что теперь все внимание посетителей бара устремлено к ним.

Дождь снаружи яростно молотил по стеклянной вставке двери, колокольчик подрагивал от задувающего в щель ветра, а от темноты зрачки делались огромными, как после принятия почти смертельной дозы наркотиков. Было время, когда Викки баловалась и таким, едва не погрязнув с головой в собственных страхах, и теперь она даже не помнила, кто именно выдернул ее наружу. От алкоголя сводило горло, от кислого запаха тошнило, и от самой себя Викки было противно, будто она снова по собственной воле влезает в какую-то смертельную гадость.

— И вообще, вы не могли выбрать место помноголюднее? — Викки кашлянула, проглотила вставший в горле ком и закинула ногу на ногу. — Я буквально слышу, как разворачиваются в нашем направлении их уши.

На самом деле всем было глубоко плевать, разве что бесшумно записывал каждое слово телефон в ее собственном кармане. Викки не была уверена, слушает ли сейчас Тони, понятия не имела, на кой черт ей это знать, но ввязываться ни во что все равно не собиралась. Ее не волновали чужая война, смерти людей этого мира, пролитая не ее руками кровь и живая, до отвращения зеленая листва шелестящих на ветру деревьев. На дорогах ее собственного мира давно осела перемешанная с кровью и стонами пыль, жизнь истлела и рассыпалась, уступая место страху и смерти, и раздавались в полной тишине громыхающие приближающимся адом на земле шаги. Викки не собиралась влезать куда бы то ни было, у нее была другая цель, и она ни за что не желала сбиваться с выбранного кем-то другим пути.

Гул голосов вокруг давил на уши, сливался в сплошную неразборчивую какофонию, но Викки все равно отчетливо слышала каждого из собравшихся сегодня в этом захолустном баре. Роджерс и Наташа сидели по обе стороны от нее, буравили Викки самую чуточку укоризненными взглядами, а она снова выпила залпом, с гулким хлопком опуская опустевший стакан на стойку.

— Кстати, тот парень с вами? — она качнула подбородком в сторону старательно прислушивающегося человека, единственного сидящего за столиком в одиночестве, — уж больно хорошо он делает вид, будто ему плевать.

Сидящий за столиком неподалеку человек вздрогнул и ухмыльнулся, поворачиваясь так, чтобы Викки могла видеть его лицо со своего места, но она уже успела рассмотреть все, что ей было нужно. Он был военным, с безупречной выправкой и отточенными рефлексами, а в сумке у его ног лежали тщательно спрятанные в ткань искусственные крылья. Викки понятия не имела, что они собираются делать, и ей, откровенно говоря, было совершенно плевать. Она не собиралась участвовать в их войне, спасать их мир и еще много всего, что только можно было вообразить, потому что в ее мире не было никого, кто мог бы его спасти. Если миру суждено рухнуть, считала Викки, он рухнет несмотря на все старания и стертые до оголенных костей плечи самопровозглашенных атлантов.

Стив на ее слова коротко улыбнулся, и человек улыбнулся тоже, отсалютовал Викки бокалом и коснулся мыском ботинка тщательно упакованных в сумку крыльев. Дождь снаружи все продолжал барабанить по тонким стеклам, покрытым россыпью кристалликов-капелек, будто не собирался прекращаться вовсе, намереваясь погрузить весь мир под воду за считанные часы. Над башней уже, словно в противовес, весело светило отвратительно яркое солнце, отражающееся от стекол тысячами солнечных зайчиков.

— Это Сэм, — кивнул Роджерс, а в следующее мгновение улыбка его едва заметно дрогнула.

— Так те ребята тоже, говорите, с вами? — хохотнула Викки, проследив за его похолодевшим взглядом.

Атмосфера в баре мгновенно накалилась, исчезли все, кого здесь не должно было быть, и даже расторопный бармен, успевший сунуть в карман еще одну спрятанную под стаканом купюру, таинственным образом испарился. Викки фыркнула, краем глаза следя за поднимающимися один за другим мужчинами, залпом допила отставленный в сторону виски и исчезла, оставляя троих героев разбираться с проблемами человечества самостоятельно.

Над башней дождя уже и правда не было. Солнце яркими пятнами отражалось от образовавшихся на асфальте луж, блестело в покрытых высохшими разводами окнах домов, приятно грело макушку и целовало лицо. Викки появилась на посадочной площадке на самом верху, ветер рванул ее, едва не бросая вниз, встрепал волосы и забрался под самую кожу, выбрасывая ненужные, слишком громкие мысли. Она стояла так, подставляя все тело промозглому, пропитанному влагой ветру, довольно долго, пока смешок не ударил в уши, а теплая рука не легла поверх спутавшихся напрочь волос.

— Кого ты пытаешься обмануть? — спросил Тони, и голос его, подхваченный ветром, визгом сорвался вниз.

Иногда Викки казалось, что они похожи до зубовного скрежета и запекшейся крови на губах, но это было не так. Тони, как бы странно это ни звучало, был слишком правильным, слишком хорошим для бывшего торговца оружием. Он искупал свои грехи и наживал новые, стремился к чему-то, не пытался сделать мир лучше, но — исправлялся сам. Тони замыкался в себе, будто пытался выбросить себя старого, похоронить его в песках Афганистана, в истлевшем, развалившемся на части железном костюме, собранном из смертельных ракет. Ему было страшно, и страх этот толкал его вперед, подталкивал пинками под зад, кошмарами наяву и сбитыми в кучу простынями, шрамами на теле заставляющими замереть на мгновение видениями под веками.

Викки не боялась. Она шагала вперед, переступая гниющие прямо на дороге трупы, не оборачивалась на ударяющиеся в спину мольбы и не собиралась никого спасать. Викки не была уверена, что может спасти хотя бы себя, она не стремилась вперед, лишь топталась на одном месте, запутавшись в сияющих золотом солнечных нитях. В ее ушах отражались грохот взрывов и топот сотрясающих землю шагов, крики и звон, в который рано или поздно сливались все звуки. Викки не боялась, не шла вперед и не хотела стать лучше, она лишь катилась вниз и закрывала глаза, пряча стекающие по щекам кровавые слезы.

— Разве не саму себя? — едва слышно выдохнула Викки, маскируя дрогнувший голос смешком.

Рука на ее макушке дрогнула, соскользнула вниз, мазнув плечо. Между ней и Тони вовсе не было ничего общего, но вместе с тем он, кажется, понимал ее лучше, чем она могла позволить себе поверить.

— Слышал, Фьюри умер, — как ни в чем не бывало сменил тему Тони, ровняясь с Викки и закидывая руку ей на плечо.

От него веяло теплом с привкусом кислого на кончике языка железа, и даже ветер не мог развеять окутавшую их коконом вязкую тишину.

— Черта с два, — качнула головой Викки, падая набок и упираясь подбородком Тони в плечо.

В воздухе витал терпкий запах грозы, яркое солнце то и дело скрывалось за рваными тучами, и казалось, будто что-то только-только закончилось, оставив после себя горько-сладкое послевкусие. Асфальт блестел от влаги, сочные зеленые листочки тянулись вниз под тяжестью крупных капель, люди осторожно выглядывали из-под зонтиков и укрытий покрупнее, постепенно снова заполняли опустевшие на время дождя улицы. Машины с гулким ревом проносились по дорогам, разбрызгивая в разные стороны грязную воду, пропитавшуюся городской пылью и чужими грехами, и где-то у самого горизонта солнце тугими столбами пробивалось сквозь густые, лопающиеся от воды тучи.

Они с Тони не были похожи ни капельки, но оба все еще слишком боялись оставаться одни.

— Разве вы с Романофф не друзья? — Викки скривилась, красноречиво отвечая на вопрос Тони, и он хохотнул, целуя ее в висок. — Правда не пойдешь их спасать? Я бы пошел только ради заголовка «Железный человек спасает Капитана Америку» на первой полосе всех завтрашних газет.

Викки коротко рассмеялась, мотнула головой и поджала губы, глядя куда-то в сторону светлеющего горизонта. Потасовка в баре уже закончилась, так что прямо сейчас в спасении не нуждался никто. Разве что позже, в самый последний момент Викки могла бы заявиться, чтобы спасти мир и оставить после себя короткую, полную безмолвных наставлений улыбку.

На самом деле Викки ненавидела, когда умирал кто-то знакомый, но таких было слишком много, чтобы скорбеть о каждом. В какой-то момент она, кажется, просто разучилась плакать, чувствовать боль и жалость, потому что иначе сама так и осталась бы посреди пустыни, до краев заполненной прахом ее братьев-мутантов.

— Позже, — слово сорвалось с губ само собой, ухнуло вниз и исчезло среди испаряющейся под ярким солнцем воды.

Она спасет кого-нибудь позже, когда не останется другого выбора, потому что раскапывать стертыми в кровь пальцами сухую землю слишком страшно. Потому что земля в какой-то момент переполнится и закапывать уже будет некуда. Потому что Викки все еще хотела быть лучше, чем казалась на самом деле.