The Poor of God (джен)

2 октября

— Доброе утро, — произносит Снейп, не рассчитывая услышать что-либо в ответ.

Дверь за ним закрывается, стоит ему только войти в комнату, удерживая в руках чайный поднос, а под мышкой свежий выпуск «Ежедневного пророка». Луна по обыкновению уже проснулась и теперь просто лежит в кровати, откинув голову на подушку. Пока он расставляет чайные приборы на прикроватном столике, стоящем между кроватью и креслом, ее глаза пристально наблюдают за его движениями, за что Снейп ей немало благодарен; так он, по крайней мере, понимает, что она в сознании.

С момента, как опознали тело ее отца, прошло уже полторы недели, и почти столько же с тех пор, как она в последний раз с кем-либо говорила — по крайней мере, наяву. В последнее время она стала разговаривать во сне, хотя Снейп не уверен, можно ли это вообще считать речью — скорее уж, жуткой тарабарщиной. Прошла всего пара дней, как Гарри вернулся в гриффиндорскую башню, и с того момента Снейп расширил свою ежедневную утреннюю рутину, состоящую из чая, тостов и газет, включив в нее Луну. Сейчас она держит в руках чашку теплого чая, вместо того, чтобы пить из нее, и судя по тому, как она реагирует на новостные известия, читаемые вслух профессором, Снейп с тем же успехом мог бы комментировать игру в кводпот. Однако почти всю оставшуюся часть дня Луна проводит в одиночестве, так как Снейп полагает, что она способна выдержать его навязанное общество только в течение часа.

— Самые передовые погодные заклинания, доступные для магической метеослужбы, прогнозируют, что на этой неделе ожидаются обильные осадки и промозглый ветер, — говорит он ей и переворачивает страницу. — Поразительно, но я сделал точно такой же прогноз, взглянув на календарь и увидев, что сейчас октябрь.

В настоящий момент ее физическое состояние улучшается, о чем еще две недели назад Снейп не мог даже помыслить; это объясняется отчасти тем, что ничего не препятствует ее отдыху с тех пор, как она замкнулась в себе и завернулась в тишину, словно в тяжелое одеяло. И, тем не менее, даже мадам Помфри не в состоянии ответить, когда Луна сможет вернуться к тому, что теперь осталось от ее прежней жизни. И если уж она не торопится туда возвращаться, Снейп не вправе ее в этом винить; за последние несколько дней он осторожно наводил справки и выяснил, что у нее не осталось ни единого живого родственника. А, несмотря на то, что Артур и Молли Уизли вызвались присмотреть за ней следующим летом, пока ей не исполнится семнадцать, за пределами Хогвартса ее все равно ничего не ждет, за исключением, может, того, что она выберет для себя сама. Перспектива одновременно пугающая и заманчивая для любого молодого человека, и Снейп не сомневается, что она смогла бы ею воспользоваться, если бы не одна маленькая деталь: Луна предпочла справиться со своим горем, погрузившись в полубессознательное состояние.

Когда куранты часов пробивают семь раз, Снейп поднимает глаза и, вздыхая, складывает газету, а затем отсылает поднос с чаем обратно на кухню. Взмах волшебной палочки, и дверь спальни открывается, и последний пузырек с восполняющим кровь зельем проплывает по воздуху, чтобы упасть прямиком ему в руки.

— Осталось принять еще четыре порции, — говорит он ей, отмеряя четвертую часть мутной коричневой жидкости в стеклянный стакан.

Он пытается представить, на что будут похожи его дни, когда ему не придется размещать выздоравливающих студентов в своих личных покоях, нянчиться с ними днем и спать на диване ночью. Ему на удивление трудно себе это вообразить. В какой-то степени он даже привык видеться по утрам с Луной.

В тот момент, когда подобная мысль приходит ему в голову, за ней сразу же следует другая — образ Луны, сидящей утром на противоположной стороне шаткого обеденного стола в доме его родителей в Тупике Прядильщика. Он прогоняет эту абсурдную мысль так же быстро, как она появляется. Она, несомненно, привнесла бы в его дом краски, но только Снейп подозревает, возьми он на усыновление детей-сирот, пусть даже чистокровных, Темный Лорд вполне может начать сомневаться в его приверженности своему делу. Кроме того, другие ученики могут обвинить его в фаворитизме.

Когда Луна допивает зелье, Снейп забирает у нее пустой стакан. Однако вместо того, чтобы развернуться и уйти, он ловит себя на том, что смотрит ей прямо в глаза.

Если бы он захотел, то ему не составило бы никакого труда поговорить с ней об утрате, которая глубока настолько, что разрывает душу на части. Он мог бы сказать ей, что ему знакомо ее молчание и оно его совсем не удивляет.

«И все-таки, — заключает он, в конце концов, отводя глаза, — чтобы говорить с ней так открыто и непосредственно, нужно быть совсем другим человеком… Правда, в таком случае подобный человек вряд ли будет обладать той горькой мудростью, которая, прежде всего, позволит ее понять».

Он выходит из комнаты, не проронив ни сова.

12 октября

Спустя пару-тройку дней в один из вечеров Снейп ужинает в Большом зале. Это первая трапеза в компании его коллег за последние несколько недель, и потому ему приходится раз за разом бросать на них суровые взгляды, пресекая любые попытки завязать с ним разговор. Как только он отодвигается от стола, Дамблдор взглядом подзывает его к себе. Они одновременно встают и выходят из-за стола, а после устремляются в коридор по направлению к кабинету директора.

— Прошлой ночью профессор Макгонагалл задержала после отбоя Гермиону Грейнджер на выходе из библиотеки, — говорит ему Дамблдор, когда они проходят по безлюдному коридору.

— Простите, — произносит Снейп. — я, кажется, ослышался. Вы только что сказали, что Земля по-прежнему вращается вокруг своей оси?

Оценив эту колкость, Дамблдор улыбается.

— Разумеется, данное событие само по себе ничуть не примечательно. Однако Минерва была так любезна, что записала весь перечень книг, взятых мисс Грейнджер, в надежде, что это даст нам хоть какие-то сведения о том, какие глупости могут замышлять Гарри и его друзья.

— Какая разумная женщина, — замечает Снейп, беря в руки листок бумаги, исписанный плотным, неразборчивым почерком Макгонагалл; он осторожно рассматривает его, словно перед ним скопище внутренностей, по которым древние прорицатели в большинстве своем читали свою судьбу. — Гримуар Гнуснейших Гексаграмм Госсмана? Какая польза может быть для этой назойливой девчонки от подобной книги?

— А ты не догадываешься? — слегка улыбаясь, произносит Дамблдор. — Хотя ты же был так занят все это время. К тому же я, скорее всего, могу и ошибаться в своих подозрениях. Но мне вот что интересно, не слишком ли сильно тяготит Гаррино сердце вопрос о судьбе его дяди.

— Дурсля? — Снейп слегка отшатывается, будто перед ним по каменному полу пробежал таракан. — Он до сих пор здесь?

— Он в Суррее, под пристальным наблюдением. Но, по всей видимости, его снова придется доставить сюда.

— И по какой такой причине?

— При проведении большинства заклинаний требуется присутствие, э-э, субъекта, — спокойно произносит Дамблдор.

Оставив притворство, Снейп останавливается посреди коридора, откровенно уставившись на директора.

— Вы намерены позволить... потакать... этому... стремлению?

— Пожалуй, что так, — говорит Дамблдор. — Разумеется, я буду поблизости в случае чего. Но в целом я считаю, здесь требуется политика невмешательства, — Дамблдор пристально смотрит на него. — Ты с чем-то не согласен, Северус?

— Дурсля нельзя подпускать к мальчику ближе, чем на сто метров, если только он не связан по рукам и ногам, — немедленно заявляет Снейп.

Дамблдор слегка улыбается.

— Мне правда жаль, Северус, — говорит он, — полагаю, за последнее несколько месяцев наша с тобой выдержка подверглась довольно суровому испытанию. Я бы никогда не предложил Гарри такой… способ урегулирования ситуации, впрочем, факты указывают на то, что идея целиком и полностью принадлежит ему одному. И это действительно так... — Дамблдор на секунду замолкает, а его следующие слова звучат на удивление устало. — По правде говоря, Северус, мои неудачи в отношении Гарри были настолько велики, что теперь мне кажется, не в моем праве препятствовать ему в принятии тех мер, которые он считает необходимыми для своей защиты.

Снейп открывает рот, затем снова его закрывает.

— Если мисс Грейнджер провела тщательное исследование, — а было бы наивно предполагать что-либо иное, — она, без всякого сомнения, предложит Гарри провести ритуал тридцать первого октября. Я смогу устроить прибытие Вернона Дурсля в замок к назначенному времени, но я бы хотел попросить тебя дать Гарри или же его друзьям такой намек, который приведет их в условленный час в одну из гостевых комнат на третьем этаже.

— Если мы одобряем их затею, то почему бы нам просто не поставить их перед фактом и не обсудить все открыто? Вы же знаете, что из себя представляют Поттер и его друзья: стоит нам только на секунду выпустить их из виду, как они в тот же миг ухитряются придумать план и улететь на ковре-самолете в тот же Литтл Уингинг, а нам, как обычно, вытаскивать их... их подолы из огня.

Дамблдор с улыбкой выгибает бровь, как бы давая понять, что он прекрасно понял все то, что хотел сказать ему Снейп.

— Думаю, лучший способ избежать этого — позволить им и дальше верить, что у них все еще имеются от нас секреты, — наконец произносит он. — Как мне кажется, выполняя подобное заклинание в одиночку, Гарри просто хочет нам что-то доказать.

— Например? — спрашивает Снейп.

— По-моему, он воспринимает свою уязвимость как некую неудачу, — на губах Дамблдора появляется грустная задумчивая улыбка. — В свете того, что мы узнали о Гарри в этом году, я невольно вспоминаю все его удивительные достижения, и раньше я бы многое отдал, чтобы с такой же ясностью, как сейчас, видеть то отчаянное, безрассудное мужество подростка, который не мог даже помыслить, что кто-то вообще может прийти ему на помощь. Мне кажется, он живет с этой мыслью уже так давно, что просто не замечает в ней ничего необычного… если вообще когда-либо замечал. И тот факт, что он вынужден был принять от нас помощь и защиту… что ж, для него это, по-видимому, было проявлением своего рода слабости.

От чудовищности этих мыслей — теперь, когда Дамблдор обличил их в слова и Снейп понял, что это несомненная правда — у него практически перехватывает дыхание.

— Северус, ты ведь и сам прекрасно понимаешь, как тяжело унять юношеский порыв — доказать всем, чего ты стоишь, — продолжает Дамблдор. — Поэтому, как мне кажется, лучше нам будет приглядывать за ними на расстоянии… и до поры до времени держать язык за зубами.

Не в силах что-либо противопоставить словам директора, Снейп некоторое время идет молча.

— Сегодня были какие-либо новости из Мунго? — немного погодя спрашивает он, пытаясь придать голосу нарочито небрежные нотки.

— Да, — отвечает Дамблдор, — врачи сообщают, что Луна вернется к нам в ближайшие несколько дней.

— В самом деле? — брови Снейпа взлетают на середину лба. — Она снова начала говорить?

— Нет, она по-прежнему хранит молчание в присутствии целителей, но я сказал, что не стану затягивать ее возвращение в школу из-за этого. Уверен, ее учителя найдут способы обойти эту преграду.

— Не сомневайтесь, — бормочет Снейп.

— Она очень быстро восстановилась, учитывая серьезность ее повреждений, — произносит Дамблдор, краем глаза поглядывая на Снейпа. — Впрочем, некая слабость в ее грудной клетке все же осталась, однако аптекарь больницы Святого Мунго разработал для нее курс зелий на весь последующий год, который, в конечном счете, должен решить и это.

— Сначала я бы хотел сам на них взглянуть, — перебивает его Снейп чуть более требовательно, чем планировал.

— Безусловно, — отвечает Дамблдор.

Снейп тщательно обдумывает свои следующие слова.

— А целители случайно не говорили о том, как она… спит?

Дамблдор смотрит на него с явным удивлением.

— Эту тему они не затрагивали. Почему ты спрашиваешь?

Снейп пожимает плечами.

— Последние несколько дней перед отправкой в Мунго она... разговаривала во сне.

— Правда? И что она говорила?

Снейп пренебрежительно машет рукой.

— Всякую чепуху.

— Хм.

Они одновременно подходят к горгулье, заслоняющей проход к кабинету директора. Снейп ждет, пока Дамблдор назовет пароль, пропуская их к темной каменной лестнице, ведущей к широкой деревянной двери кабинета, которая распахивается от прикосновения директора. Когда дверь за ними закрывается, запечатывается и на нее накладываются защитные заклинания, Снейп ждет еще какое-то время, чтобы Дамблдор занял свое кресло, а затем начинает:

— У меня есть новости, — говорит он директору, чувствуя себя при этом так, словно проглотил увесистый камень. — Это касается Темного Лорда. И... Драко Малфоя.

Лицо Дамблдора не выражает ни малейшего удивления, когда Снейп пересказывает ему всю информацию.

28 октября

В начале второй недели занятий Гарри Рон и Гермиона собираются после ужина в гриффиндорской гостиной.

Гермиона усаживается за стол напротив Гарри и Рона. Слева от нее стопка книг, достигающая ей прямо до макушки, а в руках толстая пачка блокнотов, которые она внимательно просматривает, при этом бормоча что-то себе под нос. Гарри обменивается взглядом с ухмыляющимся Роном; у него закрадывается мысль, что сейчас они оба думают об одном и том же, а именно: что Гермиона выглядит в эту минуту в точности, как профессор Макгонагалл в начале урока. Они молча ждут, когда та вспомнит об их присутствии, и спустя уже пару секунд Гермиона прочищает горло.

— В общем, — произносит она, — я провела довольно много исследований за последнюю неделю, и думаю, поняла, как должно работать это заклинание. Но сначала, Гарри, я хочу кое-что с тобой обсудить, поскольку тебе нужно будет сделать выбор.

— Какой именно? — нахмурившись спрашивает Гарри.

Гермиона делает глубокий вдох.

— Прежде всего, — говорит она, — тебе известно, что такое Гейс⁽¹⁾, в общих словах?

— Э-э, — произносит Гарри, напрягая память. Он помнит, что где-то читал определение в своей книге, но их было так много... — Разве это не заклинание, которое управляет одной вещью по отношению к другой? Я имею в виду, — он косится на Рона, когда тот фыркает, — у него есть своего рода спусковой крючок, и если его не трогать, то человек никогда не узнаете, что к нему применялись подобные чары.

Лицо Гермионы слегка проясняется.

— Да, — говорит она, — смысл такой. Найденное тобой заклинание «Удержание Родоубийцы» предназначено специально для людей, связанных кровными узами или браком, и применяется для контроля поведения взрослого человека по отношению к ребенку. Существует старое поверье, что люди, которые убивают или предают членов своей семьи, автоматически навлекают на себя ужасное проклятие, и, как мне кажется, подобная идея исходит именно из этого заклинания. Оно ужасно древнее, одно из немногих подтвержденных…

— И сохранившихся заклинаний времен эпохи Мерлина, — заканчивает Гарри. — Да, я помню. Но ведь это же хорошо, правда? Будь оно бесполезно, про него бы давно забыли.

В глазах Гермионы мелькает та же неуверенность, как и в тот момент, когда он впервые показал ей это заклинание и попросил помочь.

— У меня нет сомнений в его эффективности, — говорит она.

— Тогда почему ты выглядишь так, будто думаешь, что ему лучше быть не таким эффективным? — спрашивает Рон, проницательно глядя на нее.

— Вовсе нет, — тут же отвечает она, — дело в том, что... Гарри, ты уже думал, от каких именно действий заклинание будет удерживать твоего дядю?

Гарри открывает рот и тут же его закрывает. Он чувствует, как на шее выступает румянец.

— Ну, было бы неплохо, если бы он не смог меня ударить. Или, эм, сбить машиной, — он старается не замечать того, как темнеет лицо Рона, а губы Гермионы превращаются в тонкую белую линию. — Или задушить, или морить меня голодом, хотя теперь это, скорее всего, уже не важно, потому что я больше не собираюсь с ним жить. Еще мне бы хотелось, чтобы он перестал оскорблять моих родителей, но такое, наверное, уже выходит за рамки возможностей этого заклинания.

После того, как Гарри заканчивает свое длинное перечисление, наступает полнейшая тишина, затем Гермиона, похоже, приложив для этого немало усилий, довольно строго отвечает.

— И ты правда надеешься, что одна маленькая крупица волшебства сможет все это осуществить? — выгибает бровь она.

— Э-э, — Гарри замечает выражение лица подруги и изо всех сил старается не показывать, что хотел ответить на этот вопрос «да».

Гермиона вздыхает; как бы там ни было, ее не так уж легко провести.

— Для заклинания нам потребуется сделать довольно конкретную вещь — обменять одно на другое. Мы не сможем просто взять и остановить неподобающее поведение твоего дяди, поскольку магия не может судить о намерениях человека, она может только реагировать на его действия. Ну, например, мы можем произнести заклинание так, чтобы твой дядя больше никогда тебя не трогал, но в таком случае, если ты когда-нибудь пожмешь ему руку, у него будет столько же проблем, как если бы он тебя ударил, причем это все равно не помешает ему снова сбить тебя машиной или написать Волдеморту и предложить тому прийти за тобой в любое удобное для него время.

— А ты не можешь просто произнести заклинание дважды? — спрашивает Рон. — Скажем, в первом случае, если он попытается дотронуться до Гарри, то заснет, а во втором сделать так, что если он попробует написать Волдеморту, у него рука отвалится, — он выглядит весьма довольным собой. Только Гарри, который практически не сомневается, что думает по этому поводу Гермиона, старается сохранить у себя нейтральное выражение лица.

— Это невозможно сделать дважды с одним и тем же объектом привязки и триггером, — говорит Гермиона, проявляя гораздо больше терпения, чем ожидал Гарри. — И даже если мы изменим все переменные, мистер Дурсль все равно останется точкой привязки, а Гарри — спусковым механизмом.

Они долго сидят в тишине, пытаясь разобраться с нависшей проблемой, но тут Гермиона снова заговаривает:

— Гарри, — произносит она, — Можно я... кое-что скажу?

Гарри удивленно смотрит на нее.

— Конечно, — отвечает он.

— Ты как-то спросил меня, считаю ли я это заклинание темным, само собой, я так не думаю, — говорит она, — но правда в том, что мне все это очень не нравится. Я провела последние несколько дней, пытаясь выяснить, почему, и думаю, что теперь знаю ответ. Дело в том, что... ты, Гарри, проделал в прошлом столько невероятных вещей, вещей, которые никто другой в нашем возрасте был бы не в силах совершить. Но не потому, что знал кучу заклинаний, которые другие не знали, и не потому, что твои заклинания были намного сильнее, чем у кого-либо еще. Все получалось потому, что ты доверял своим инстинктам, делал правильный выбор и ставил безопасность других выше своей собственной. И... прошу, пойми меня правильно, — произносит она, видя, как Рон собирается ее перебить, — я правда считаю замечательным то, что ты хочешь выступить против своего дяди. Но такого рода заклинание… Не думаю, что в этом настоящий ты, только и всего.

К концу ее речи Гарри краснеет по трем причинам, и это определенно является его личным рекордом. Во-первых, обычный вид смущения, который проявляется всякий раз, когда кто-то упоминает о его так называемых достижениях, следующее сопровождается гримасой, когда он слышит чистосердечное признание Гермионы об отсутствии у него особых талантов. И под конец он чувствует нечто вроде стыда, слушая, как Гермиона говорит ему о том, что он и так все это время знал, но не желал раньше слышать.

— Может, и не я, — коротко отвечает он. — Только я не знаю, что еще делать. Но я должен сделать хоть что-то. Ведь речь идет не только обо мне.

У Гермионы такой вид, будто она пытается набраться храбрости и сказать что-то, что, по ее мнению, им совершенно не понравится.

— А ты никогда не думал о том, чтобы... ну... просто поговорить с ним? Я имею в виду, здесь, — поспешно добавляет она, видя его с Роном лица, — под присмотром, где он не сможет причинить никакого вреда, как бы не разозлился.

— Гермиона, я прожил с ним всю свою жизнь. Мы уже говорили об этом, — Гарри начинает чувствовать себя усталым, даже раздраженным, — с ним будет смысл разговаривать только в том случае, если он сможет образумиться, а это, уверяю тебя, крайне маловероятно.

— Я же не предлагаю тебе вежливо просить его обращаться с тобой по-человечески, — сердито отвечает Гермиона. — Я предлагаю объяснить ему с безопасного расстояния, что теперь ты взрослый и дипломированный волшебник, с особым разрешением использовать магию против него, даже несмотря на то, что он маггл, и если он не хочет для себя неприятностей, то будет держаться на расстоянии.

— Значит, ты говоришь, что я должен ему солгать, — говорит Гарри с легкой улыбкой. — Ну ладно, оставим это, вот только я почти уверен: Дамблдор уже пытался поговорить с ним. Только это не помешало ему чуть не задушить меня несколько недель назад.

— Но ты же сказал, что хочешь дать ему отпор? — тихо произносит Гермиона.

Гарри откидывается на спинку стула, потирая лоб. Он не знает, как еще ей объясниться. А ведь неделю назад план казался таким простым — он полагал, что все сложные детали будут связаны с разработкой самого заклинания, и рассчитывал, что Гермиона позаботится об этом. Он ловит себя на мысли, что очень хочет спросить мнение Снейпа или Луны, да даже Дамблдора — но в таком случае теряется весь смысл, который бы доказывал им, что он сам может со всем разобраться.

— По-моему, ты немного недооцениваешь Гарри, — говорит Рон. — Все то, что Гарри сделал… Ты делаешь вид, будто это просто случайность или удача, но он просто продолжает делать это и дальше, разве нет? Никому не может так везти.

— Я совсем не это имела в виду, — ошеломленно говорит Гермиона. — Способность Гарри справляться с ужасными испытаниями, не используя грубую магическую силу, является доказательством того, о чем постоянно твердит Дамблдор, что любовь — самая древняя, самая безграничная и самая могущественная магия, которую когда-либо знал мир. Этому нельзя научить. И этому нельзя научиться на уроках или в книгах. Разве ты не видишь, Гарри, что именно это делает тебя таким выдающимся? Твои инстинкты, твоя интуиция, они стоят больше, чем все заклинания, уловки и коварства Волдеморта и всех его сторонников, вместе взятых! Все, что я пытаюсь сказать, это то, что ты должен верить в свои собственные силы… продолжать доверять себе. Потому что именно так ты сможешь победить Волдеморта, — ее голос раздается все громче. — И ты его победишь, что бы там ни думали те, кто знает о твоем дяде.

Гарри и Рон пораженно смотрят на Гермиону, когда та торжественно и немного смущенно заканчивает свою речь.

— Чтоб мне провалиться, — выпаливает Рон, — должно быть, ты давно держала это в себе, да?

Гермиона краснеет.

— Ну, — говорит она преисполненным достоинства голосом, — я люблю произносить речи, когда уверена, что вы меня слушаете.

— Да, тебе удалось привлечь мое внимание, — сухо бормочет Гарри.

На минуту все они замолкают, и Гарри пристально смотрит на поверхность стола, пытаясь собраться с мыслями. Не то чтобы все вышесказанное Гермионой было для него в новинку. Дамблдор уже говорил это раньше, и Сириус с Ремусом тоже, правда, по-своему. Но то, каким образом это сформулировала Гермиона, заставляет Гарри взглянуть на происходящее по-новому. Раньше мысль о том, что его способность любить в какой-то мере равноценна той магической силе, которой обладают Волдеморт или его Пожиратели Смерти, постоянно смущала его до такой степени, что он изо всех сил старался не думать об этом. Вы можете применить колдовство, произнести заклинание, взмахнуть палочкой и сразу увидеть результат. Но любовь... любовь непредсказуема. Вы не можете контролировать ее — она контролирует вас. И разве не она ввела его в заблуждение? Разве не из-за своей любви к Сириусу он бросился в Министерство в прошлом году — и разве не из-за этого его крестный погиб?

«Нет, Сириус умер вовсе не по этому, — раздается голос в глубине его подсознания — холодный, безжалостный и хорошо знакомый ему голос, который он уже не раз слышал, но всегда игнорировал. — Он умер, потому что ты бросился в Министерство, никому ничего не сказав… Потому что ненавидел Снейпа и не доверял ему. И вот она, обратная сторона любви».

Осознание этого факта поражает Гарри не хуже, чем удар под дых. Он оседает в кресле на несколько дюймов, а его голова кружится от осмысления происходящего.

— Гарри, — хмурится Рон, — ты в порядке?

— Да, все отлично, — бормочет Гарри, потирая свой лоб. — Гермиона… думаю, я понимаю, о чем ты говоришь.

Она с надеждой улыбается ему, но Гарри продолжает прежде, чем она успевает что-либо ему сказать.

— Однако я все равно хочу применить это заклинание, — говорит он. — Мы сделаем это, и что бы ты ни думала, дяде Вернону это несильно навредит. Предлагаю тот вариант, где он не сможет до меня дотронуться…поскольку я, вероятнее всего, с ним больше никогда не увижусь после того, как мы применим заклинание, так что особой роли для него это не сыграет. Но я должен сделать что-то… что-то стоящее, а не просто молоть языком. Это своего рода знак, для меня, для Снейпа, для Дамблдора, и… для любого другого человека, который узнает обо всем. Даже если моя самая главная сила заключается… в чем ты сказала — в любви, интуиции и всем таком, это в любом случае не повредит, пусть люди думают, что со мной не все так просто.

Гарри и Рон молча наблюдают за Гермионой, пытающейся смириться со всем этим. Она долго смотрит на Гарри, словно пытаясь прочесть его мысли. А после легко улыбается.

— Хорошо, Гарри, — отвечает она. — Тогда так и поступим. В таком случае я начну работать над формой заклинания. Нам нужно будет это сделать в полночь, на Хэллоуин, так что к этому времени будь наготове с мантией-невидимкой.

— Зачем ждать? — спрашивает Рон.

— Затем, что самое благоприятное время для проведения сложных ритуальных заклинаний вроде этого — это дни смены природных циклов, — на автомате отвечает она.

— Ну конечно, — натянуто улыбается Рон, — само собой, я это знал.

И после этих слов все трое отправляются спать, однако Гарри долго лежит, не в силах заснуть, все думая о том, что будет дальше.

31 октября

Хэллоуин, по причинам, о которых не хочется вспоминать Снейпу, является для него наименее любимым праздником в году. Искушение не появляться на праздничном ужине так велико, что в течение всего дня оно проявляется чуть ли не каждый час. Но он стискивает зубы и прибывает в холл ровно к семи часам, поскольку считает благоразумным держать Гарри и его друзей в поле зрения как можно дольше. «По крайней мере, — думает Снейп, — в эту ночь никто не станет заставлять меня нахлобучивать на себя дурацкую шляпу».

Он садится за главный стол и ловит себя на том, что размышляет обо всех изменениях, произошедших с начала семестра. Он опускает глаза на слизеринский стол туда, где сидит Драко Малфой, выглядящий бледным, измученным и равнодушно смотрящим куда-то поверх головы Панси Паркинсон. Рука Снейпа непроизвольно сжимается на коленях, и он заставляет себя отвести взгляд в сторону гриффиндорского стола — на Гарри, который, совершенно внезапно, оглядывается на него. Их глаза встречаются, и сразу после на лице Гарри появляется улыбка.

Глаза Снейпа невольно расширяются, и он изумленно отводит свой взгляд.

Вскоре Дамблдор встает, и зал затихает, а Снейп высвобождается от вынужденного пребывания в своих мыслях. Он принимает внимательную позу, одним глазом смотрит на Дамблдора, другим на слизеринский стол. Чувства его учеников к директору — это их личное дело, но то, как они ведут себя при нем, во многом зависит от Снейпа.

— Добрый вечер, — произносит Дамблдор. — Я бы хотел злоупотребить вашим внимание всего на несколько минут.

В глазах Снейпа Дамблдор выглядит довольно изможденным — более, чем когда-либо. Он не пытается прикрыть свою проклятую руку или спрятать ее в широком рукаве своей мантии, что не удивительно для Снейпа; он всегда защищал их от опасности, но не от знания.

— Хэллоуин — это время праздника как в маггловском мире, так и магическом, — начинает Дамблдор. — Мы облачаем все в осенние цвета и посмеиваемся над тем, что нас пугает. Подобное действо отражает очень древнюю мудрость, и эта традиция, как я надеюсь, сохранится в Хогвартсе на долгие годы.

По телу Снейпа пробегает холодок, когда он слышит эти слова. Для него они имеют совершенно иной смысл, который не сможет уловить никто из сидящих в этом зале.

— Однако во времена, подобные этим, нам неизбежно будут присущи некоторые страхи, которые невозможно рассеять. И потому мне бы хотелось еще раз подчеркнуть, что главная сила всех здесь собравшихся — в единстве и поддержке друг друга, особенно теперь, когда все вокруг кажется таким неопределенным. Каждый из вас носит мантию ученика Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, и это яркий пример того неотъемлемого качества, связывающего нас воедино, с присущей для каждого из нас человечностью, которая сближает нас ничуть не меньше, чем наша принадлежность к магическому сообществу. И, как я уже выразился ранее, я твердо убежден, что вещи, которые отдаляют нас друг от друга, гораздо менее значимы, чем те, что нас объединяет. За всю свою тысячелетнюю историю, — продолжает Дамблдор, — Хогвартс знал множество учеников, чьи желания познать все то, чему могла научить магия, привели их на путь Темных Искусств. В поисках мудрости, силы или обыкновенных знаний они обратились к другим учителям, и на какое-то время, возможно, были удовлетворены. Но, в конечном счете, все они столкнулись с одним простым фактом: в Темных Искусствах нет ни истины, ни знания, ни мудрости. Нет ничего, кроме старинной лжи, поклонения силе и господства сильного над слабым ради собственного удовольствия.

Снейп пристально смотрит на Дамблдора, чувствуя, как другие учителя делают то же самое. Ему становиться интересно, какие мрачные мысли тревожили в этот вечер директора, что он решился так открыто высказать свое мнение в такую ночь. Взгляд Снейпа снова перемещается на слизеринский стол туда, где сидит, уставившись в свою тарелку, Драко, а сразу после на гриффиндорский, подмечая то, как пристально Гарри смотрит на Дамблдора и как при этом мрачнеет его лицо.

— Я очень надеюсь, — произносит Дамблдор, — что, прежде чем окончить эту школу, вы все сможете убедиться в достоверности слов одного моего знакомого маггловского писателя: «Трудный путь — сложен, но это никогда не сравнится с тем, насколько сложен лёгкий путь». Я, как и все ваши учителя, сочту за великою честь сопроводить вас на этом пути, если вы нам позволите. Мы постараемся оправдать ваше доверия, надеясь, что вы дадите нам такой шанс.

После чего Дамблдор просто возвращается на свое место. А пару секунд спустя на столах появляется еда, и ученики, очнувшись от внезапной тишины, наступившей после окончания речи директора, начинают заполнять зал звоном тарелок и бокалов. Снейп еще какое-то время наблюдает за Дамблдором, прежде чем наполнить свою тарелку едой.

По окончании ужина Снейп задерживается ровно настолько, насколько нужно, чтобы быстро переговорить с Дамблдором.

— Дурсль уже прибыл? — тихо спрашивает он, чтобы не услышала Макгонагалл.

— Да, — улыбается Дамблдор, поднимаясь из-за стола. — Не буду скрывать, для этого потребовалось немало усилий. В конечном счете, он был заколдован. На данный момент он считает, что находится в командировке и ночует в пятизвездочном отеле Эдинбурга. Он с комфортом проведет ночь в гостевых покоях и вернется уже утром, ничего не подозревая о предстоящей вылазке. Надеюсь, Гарри со своими друзьями уже получил необходимую информацию?

— Да, Поттер уже связался с эльфом по имени Добби. Он был проинформирован о местонахождении своего дяди и, судя по всему, попросил эльфов подмешать в обед Дурсля снотворное. Я подозреваю, что это дело рук мисс Грейнджер; но, без сомнения, это во многом облегчит процесс.

— Хм, — произносит Дамблдор. Снейп пристально смотрит на директора, но тот больше ничего не говорит.

Оставшееся до полуночи время Снейп проводит в своем кабинете, казалось бы, проверяя сочинения, но в действительности он просто сидит, уставившись в пространство и погрузившись в собственные мысли. Ему есть о чем подумать; множество вопросов, из-за которых начало семестра со всеми своими неприятными открытиями и заботами о Гарри и Луне кажется безмятежной передышкой от мрачных реалий его собственной жизни.

К своему удивлению, он обнаруживает, что размышляет над тем, как из-за своего разговора с Нарциссой Малфой и данной ей клятвы ему придется вновь завоевывать доверие Гарри. Лишь понимание природы своих школьных обид уберегло его от рокового падения в пропасть. Гарри не поймет, что в глазах Снейпа Драко Малфой такая же жертва взрослой жестокости, как и он сам; более того, у Драко в запасе не так много средств для противостояния махинациям, приведших его в ловушку. Единственная способность, которую старшие Малфои не привили своему привилегированному отпрыску, — это решимость поступать по совести. Но любовь они подарить смогли — любовь друг к другу и любовь к своему сыну, заслужив тем самым взаимную любовь своего ребенка. У Гарри же любовь и ненависть однозначны; ему незнакомы мучительные терзания в выборе стороны. Не в его характере выбирать меньшее из зол, и он не проявит милосердия к Драко за то, что тот внезапно пошел по неверной дорожке.

И все же Снейп чувствует, что должен сделать хоть что-то, дать Гарри что-то такое, за что тот сможет уцепиться в ближайшем будущем. Через несколько месяцев Дамблдора не станет, и Снейп предпримет последний, отчаянный ход в своей шпионской карьере. Что этот день настанет, он понял еще два года назад; однако только теперь, глядя правде в глаза, он осознает, как мало времени отведено им до того, как весь мир полетит в тартарары. Как было бы просто, если бы их отношения с Гарри не изменились. Если бы они остались такими же, как раньше: яростными, язвительными, не принимающими друг друга; Снейп смог бы и дальше сновать в ночи подле Темного Лорда, будучи уверенным, что всего лишь выполняет секретные поручения. Он практически смирился с необходимостью предать Дамблдора, понимая, что только одному директору будет известно, что это не предательство, а преданная служба. Но думать о том, что почувствует Гарри, как сочтет себя обманутым, тяжким грузом ложится на Снейпа. А Луна — что впоследствии они скажут о нем? Ему не составляет особого труда это представить.

«Он так легко привязывается», — сказал ему Дамблдор несколько месяцев назад, в день, когда мир Снейпа пошатнулся, увеличившись и освободив место для Гарри Поттера, ставшего для него теперь нечто большим, чем призрак своей матери и напоминание о прегрешениях своего отца. И, исходя из этого, Снейпу не перестает думать — вернее, надеяться, — что ему все же удалось заслужить доверие Гарри настолько, чтобы заставить его усомниться тому, что может впоследствии предстать перед его взором. Бог свидетель, логика играет гораздо меньше влияния на убеждения подростка, чем чувства. Кто знает — может быть, он все же усомнится в рассказах о предательстве Снейпа и будет бережно хранить те последние крупицы чести, которыми тому придется пожертвовать, чтобы заполучить нечто более ценное. А после — если они останутся живы — может быть, они встретятся вновь, и как знать, может, его честь будет восстановлена, а преступления искуплены.

По натуре Снейп неумолимый логик, но даже он не застрахован от прелести сантиментов.

Он сидит за столом, кладя руки поверх разбросанной стопки пергаментов, и смотрит, как стрелки часов медленно приближаются к полуночи.

1) Гейс — в ирландском фольклоре обязательство или запрет, магически наложенный на человека.

Вернуться к тексту