Poor poor Persephone (джен)

Гудок поезда вывел меня из комы, в которой я пребывала с самого утра, потому что последние три дня прошли в адском режиме, когда от «спокойной ночи, Перси» до «время завтракать, Перси» оставалось не больше двух часов. Я понимала, что в школе тоже не высплюсь, поэтому старалась наверстать как можно больше, чтобы оставшиеся хвосты можно было впихнуть между домашними заданиями и обязанностями старосты. Лучше всего у меня шли зелья: не знаю, причиной этому была мотивационная книжечка по уходу за собой или тот факт, что в таблице совместимости ингредиентов можно было применить ассоциативную память. Но возможность попрактиковаться так, как с заклинаниями, у меня появится только на занятии, и одна мысль об этом могла вызвать у меня паническую атаку. Еще один приступ паники у меня вызывала трансфигурация, потому что, закончив с горем пополам конспекты за третий курс, я намертво застряла на преобразующих заклинаниях четвертого и теперь искренне надеялась на библиотеку. Они были где-то за пределами моего понимания, и мне впервые в жизни не хватало воображения.

В крайнем случае я была готова подсматривать за четверокурсниками в гостиной, потому что признаваться в том, что я ничего не знаю, мне было некому. Союзников искать было рано, особенно тех, кому я могла бы доверить секрет. К тому же если с Перси происходило что-то плохое в пропавшие субботы, мне следовало быть осторожной.

Школьная мантия приготовила мне очень приятный сюрприз. Над факультетской нашивкой было вышито имя. И так как вряд ли Перси хотела, чтобы весь замок знал, как ее зовут, значит, все ученики были подписаны, и мне не придется краснеть и выяснять имена на уроках.

— Спасибо, братец Фордж, — серьезно сказала я, когда один из близнецов помог затащить мой сундук в вагон. Здесь, так как Хогвартс-Экспресс считался территорией школы, его уже можно было левитировать. Мы прибыли рано, когда ученики только-только начинали собираться на платформе, и причиной этому, судя по всему, было то, что все оказались неожиданно собранными уже к утру, и никто не устроил балаган.

— Не буду надзирать над тобой всю дорогу, не переживай, — пообещала я Рону, отправляя свой сундук на багажную полку в том же купе, которое выбрал для себя младший братец. Фред и Джордж предсказуемо умчались куда-то в конец поезда, а мне предстояло провести большую часть поездки в первом вагоне, в купе для старост.

Сейчас мне хотелось только спать, и когда я ненадолго прикрывала глаза, перед ними вставали вереницы рун. Я исписала несколько свитков, использовав их как прописи, чтобы хоть что-то запомнить. Руки без труда воспроизводили каждую черточку, а в голове что-то задерживалось через раз. По этой причине я так и не смогла начать учить японский, правда, тут у меня не оставалось никакого выбора.

Я хочу создавать крутые штуки, черт возьми.

Мы с Роном спустились обратно на платформу, к Молли и Джинни. Принцесса, редко впадавшая в плохое настроение, сейчас пребывала в состоянии мрачной меланхолии, что, к слову, выглядело немного комично. Ее можно было понять — она оставалась единственным ребенком дома на целых десять месяцев. Если раньше у нее было хотя бы соперничество с Роном, то теперь не оставалось ничего.

Молли бодрилась, хотя по ней было видно, что она тоже не в восторге от того, что значительный кусок ее сердца отрывается и уезжает куда-то в промозглую Шотландию. Семеро детей — это здорово и хлопотно одновременно, а еще они вырастают, и с ними постоянно приходится расставаться. Это в человеческой природе.

Я окидывала безразличными взглядами пребывающих людей без особой надежды на то, что кого-нибудь узнаю. Гарри Поттера тоже не было видно, но маленький худенький мальчик мог легко затеряться в толпе, будь он хоть трижды тем, кто выжил. Джинни тоже оглядывалась в его поисках: ее фанатизм не фонтанировал через край каждую секунду, как в книге, но затронуть эту тему означало обречь себя на длинную и восторженную лекцию. Как будто слово «Поттер» активировало колодец чудес внутри нее. Я переживала, что за год эта ситуация только ухудшится, потому что Гарри Поттер был для Джинни чем-то вроде личного эскапизма. И вряд ли она с таким же восторгом ухнет головой в учебу следующей осенью.

— Привет, Перси, — весело сказал кто-то за моей спиной, и я едва не подпрыгнула от неожиданности. Уже прошло несколько студентов, посчитавших своим долгом вежливо кивнуть мне, но поздоровался кто-то впервые.

Я обернулась. У меня не было памяти Перси, но ее тело без труда делало что-то привычное. И сейчас сердце Перси привычно екнуло, а мой взгляд ненароком уткнулся в сине-бронзовый значок с буквой «С», под которым было вышито «Пенелопа Клируотер».

«П.К.».

— Здравствуй, Пенни, — просипела я раньше, чем успела подумать.

Тот факт, что Перси, возможно, нравилась девушка (или же она просто очень сильно хотела дружить с ней), меня не шокировал хотя бы потому, что ее было сложно осуждать. Пенни до потрясения радовала глаз: невысокая, светловолосая, с большими голубыми глазами и очень, очень красивой улыбкой. Не знаю, что там до чертей в тихом омуте, но не хватало нимба и хорала для завершения образа.

Мне в целом было без разницы, кого любить в этом мире, но я не хотела расстраивать родителей, поэтому понадеялась, что моя гетеросексуальность попала в тело Перси вместе со мной.

Но Пенни была первым человеком в Хогвартсе, который был действительно рад Перси Уизли.

— Мне нравятся твои очки, — продолжила Пенелопа. — И я рада, что ты тоже староста. Будет не так страшно на собраниях.

Если она планировала прятаться за мной, это была плохая идея, потому что я сама боялась до усрачки, но у меня язык не повернулся ей об этом сказать.

— Спасибо, Пенни, — кивнула я, и она, в последний раз улыбнувшись мне, растворилась в толпе.

Плюс один миллион в копилку вопросов. Если Пенни хорошо относилась к Перси, почему Перси не писала об этом? Или она в ответ выражала свое хорошее отношение в коротких одобрениях успеха Пенни?

Память волновала меня все больше. Они не были подругами, иначе общались бы летом, да и сейчас пошли бы дальше вежливого диалога. Была ли у этого та же причина, что и у щита из уродливых очков?

— Кто эта славная девочка, милая? — спросила у меня Молли. Она выглядела одновременно и доброжелательно, и настороженно. Перси не рассказывала о людях из школы. Только об оценках.

— Пенни Клируотер, мама, — ответила я, понимая, что никогда не смогу назвать ее Пенелопой вслух. — Староста Рейвенкло. Мы сидели вместе на чарах в прошлом году.

Скоро платформа стала совсем перегруженной, и нас оттеснили ближе к красному боку поезда. Здесь было не так много места, но волшебники продолжали прибывать, колесики чемоданов норовили проехаться по ногам, а от гула голосов начала болеть голова.

Поезд прогудел еще раз — до отбытия оставалось пять минут, и настал момент, когда нужно было попрощаться.

Молли что-то говорила Рону, вероятно, давала ему последние наставления, и я отметила, что грязного пятна на носу у братца в этот раз не было. Но он вообще не был неряхой, хотя, возможно, это потому, что Молли пристально следила за нашим внешним видом.

Джинни прижималась ко мне, пряча лицо, и я подозревала, что на мантии чуть пониже груди расползалось мокрое пятно, поэтому просто гладила ее по волосам и ничего не говорила. Молли обняла нас так крепко, будто прощалась насовсем, из-за чего к горлу подкатил предательский комок. Я запрещала себе плакать весь месяц, даже если не знала, куда деться от паники и осознания собственной тупости. Но сейчас было другое, сейчас мне нужно сесть на поезд и отправиться в школу, где не будет семейных завтраков, комнаты с видом на сарай для метел, славных часов и рисунков.

Я сделала вид, что не заметила, как Рон шмыгнул, когда забирался в ближайший вагон, но все же не удержалась и легко провела рукой по его плечу и проводила до купе, которое пока никто не занял. Но едва только отошла в сторону, как услышала:

— Извини, здесь свободно? Все купе заняты.

И, обернувшись, увидела худенького мальчика с растрепанными черными волосами, одетого в футболку и рубашку, которые были велики ему минимум на два размера. Образ завершался перемотанными скотчем очками-велосипедами. Он смотрел перед собой робко и неуверенно, как будто переживал, что его сейчас развернут и высадят из поезда за внешний вид. Я не услышала, что ответил Рон, но уже через пару секунд мальчик улыбнулся и начал затаскивать в купе свой сундук и клетку с белоснежной полярной совой.

Что ж, по крайней мере я могу быть уверена, что мой брат не искал дружбы со знаменитостью — знаменитость нашла его сама.

Белка-истеричка внутри меня билась в агонии по мере того, как я шла вперед, к первому вагону. Здесь везде были дети и подростки — полный чертов поезд чертовых детей и подростков, шумных или напуганных, плакавших или смеявшихся. Все это сливалось в один жуткий шумовой фон, и я чувствовала себя так, будто попала в детскую психиатрическую больницу.

Но даже в этой психиатрической больнице я смогла различить четкое и уже знакомое:

— Уизли.

Когда находилась в нескольких шагах от тамбура между первым и вторым вагоном.

Пришлось остановиться напротив чьего-то открытого купе, в котором спорило сразу несколько голосов, и обернуться, потому что игнорировать было невежливо.

Спасибо привычке некоторых учеников надевать форму сразу, а не ждать, когда поезд начнет подъезжать к Хогсмиду. Я отметила, что слизеринский галстук был довольно небрежно завязан, и, скользнув быстрым взглядом по лицу, выражение которого не изменилось с момента встречи на Косой Аллее, твердо вознамерилась узнать, как зовут этот эталон немногословной выразительности.

Но одновременно с тем, как я прочла вышитую фамилию, совсем рядом раздалось:

— Флинт.

Я видела разных учеников на платформе, разнообразно одетых и выглядящих, но троллеподобных среди них точно не было. Но я все равно удивилась тому, что Маркус Флинт, который в книге описывался как нечто жуткое, выглядел по сравнению с этим довольно… обычно.

Справедливости ради стоит отметить, что это очень хорошее «обычно». Для пятнадцати-шестнадцатилетнего подростка.

— Вуд.

Я сдержала порыв воскликнуть «осел!» и повернула голову вбок, чтобы посмотреть на человека, который вышел из купе спорщиков. Спор, к слову, продолжился без его участия.

Мне стоило больших усилий выбросить из головы мысль о странице из девочковой манги под названием типа «Два Школьных Красавчика и Серая Мышь в Очках». Сердце еканьем не отозвалось ни на Флинта, ни на Вуда, но, возможно, это потому, что технически они оба были лет на десять младше меня, и требовалось гораздо больше времени, чем один месяц, чтобы привыкнуть к мысли, что мне снова пятнадцать.

Ну а что касается Вуда, вопрос о его мозгах, которые могли остаться на поле, интересовал Перси гораздо больше, чем он сам.

Сходства Вуда с Флинтом заканчивались на небрежности в одежде, комплекции и росте — они оба были на полголовы выше меня. И рядом смотрелись как что-то теплое и холодное. До льда и пламени в силу возраста им было немного далековато. Их можно было ставить рядом, чтобы объяснить, как разный тон кожи влияет на внешность.

Вуд выглядел немного взрослее своих лет, что довольно часто случается со спортсменами. Его глаза были карими, с зелеными вкраплениями у зрачка, а в каштановых волосах, которые, судя по всему, не видели расческу в лучшем случае с утра, то и дело терялся солнечный зайчик, отброшенный чьими-то часами.

От Флинта не веяло холодом, как от пресловутых ледяных принцев, но тот факт, что он стоял в тени, делал картину еще более контрастной. Выражение его темно-серых глаз слегка изменилось после появления Вуда, но это нельзя было назвать «радостью», «узнаванием» или «неприязнью». Если Маркус Флинт тоже делит мир на пятьдесят оттенков безразличия, то его интерес к Перси весьма оправдан. Возможно, у них тоже было какое-то подобие телепатии. Секундный обмен отсутствующими эмоциями, так сказать.

Мне кажется, нормальные пятнадцатилетние подростки не должны быть такими. И если что-то вешает ограничители на их эмоции и самовыражение, это очень грустно.

— Вот и поговорили, — заключила я, понимая, что никто не горит желанием завязывать разговор. — Если возникнет желание еще раз проверить, откликаюсь ли я на свою фамилию, то меня можно будет найти в купе для старост.

Было бы здорово попасть в мангу, где конец главы заканчивается крупным планом, и не нужно придумывать, как выкручиваться из неловких ситуаций. Я молила всех богов, чтобы природная бегемотная грация и невезение не наслоились друг на друга и не заставили меня запутаться в мантии или споткнуться о бугорок на ковровой дорожке, которой был выстлан проход между купе, что сделало бы мой уход менее эффектным.

Мне удалось выбросить этот эпизод из головы только потому, что белка-истеричка готовилась вот-вот испустить дух по мере приближения к купе старост, из которого уже доносились голоса. У меня не было настолько большой силы, чтобы компенсировать большую ответственность, но меня никто не спрашивал. И что делать с полной башней отважных и слегка слабоумных от этой отваги детей, я тоже не представляла.

Но, возможно, кто-то собирался об этом рассказать — только эта мысль заставила меня остановиться перед дверью и, сделав глубокий вдох, потянуть ее вправо.