Poor poor Persephone (джен)

Пояснение к изменениям для тех, кто читал: переписан только последний кусок, но в него скопипащено несколько абзацев из предыдущего варианта, поэтому возможны вьетнамские флешбеки. Я бы не трогала эту главу вообще, но так было нужно, чтобы переписать следующую.

День обещал быть солнечным, но зимнее солнце поднималось неохотно. Участок неба, видневшийся из открытого окна в туалете Миртл, был серовато-голубым. Я смотрела на него ровно пару секунд, прежде чем окно закрылось, и в этот раз мне даже не потребовалось тратить время на заклинание.

Хогвартс точно не хотел, чтобы в этом туалете появился еще один труп.

Я могла бы поспать еще как минимум пару часов, потому что меня ждало только маггловедение после обеда, но мысль, с которой я проснулась, заставила без нареканий одеться, привести себя в порядок и спуститься вниз по пока еще тихим коридорам. Но если бы знала, что Миртл снова решила выморозить любой намек на живое, захватила бы с собой как минимум костер инквизиции.

Даже плотная стена согревающих чар взяла этот холод не сразу. Потребовалось около пары минут, чтобы перестать стучать зубами и благодарить мироздание за существование невербальной магии.

Миртл не была настроена принимать гостей сегодня, но даже притом, что тревога пока не гуляла по коридору в обнимку со сквозняками, мне казалось, что время поджимает. Какая-то обрывочная, не оформившаяся мысль стучала в мозгу полночи, пока я слушала истории, которые Оливер накопил для меня за прошедшие месяцы, и она же мешала мне дышать, закрывая собой все остальное.

Хогвартс был спокоен. Как будто накопил достаточно сил и пребывал в уверенности, что никто не пострадает необратимо, непоправимо, безвозвратно.

— Доброе утро, Миртл, — негромко сказала я.

Она была здесь. Показалась из одной из кабинок и зависла в воздухе, глядя на меня сверху вниз. Миртл делала вид, что раздражена, но ей было достаточно скучно, чтобы по-настоящему радоваться, когда кто-то приходил.

— Что тебе нужно, Перси?

Миртл и Перси были похожи, как дети, обладавшие большим количеством знаний и тягой к ним, не умевшие общаться с окружающими. По-своему обреченные.

Я была уверена, что Миртл бы только радовалась, если бы Перси умерла и стала призраком (и тогда у Блишвика были бы огромные проблемы), потому что в таком случае ей целую вечность было бы с кем разговаривать.

Они бы не устали друг от друга ни через десять лет, ни через двадцать, потому что обе умели молчать, когда это требуется.

Я не могла найти дневник, потому что кто-то действовал достаточно осторожно, чтобы не быть подозрительным.

Но хоть в чем-то я могла зайти с другой стороны.

— Ты никого не видела, — медленно начала я, внимательно следя за реакцией Миртл. Она была мертвой, но это не означало, что она ничего не чувствовала. И скрывать эти чувства она совершенно не умела. — Но прекрасно все слышала, верно?

На лице Миртл на несколько мгновений появилось самодовольное выражение. Понимая, что выдает себя, она отвернулась и проплыла к окну.

— И наверняка замечательно все запомнила, — продолжила я.

Миртл не ответила. Она делала вид, что набиравшее цвет небо за окном интересовало ее гораздо больше. Равновесие было гораздо более хрупким, чем толща льда, затянувшая озеро еще в начале декабря.

Не перебарщивать с лестью. Не перебарщивать с эмоциями. Я не знала, какой Перси была с ней, поэтому не стала бы даже пытаться стать похожей. Общаться с Миртл было даже местами сложнее, чем строить разговор с профессором Снейпом.

И от нее зависело гораздо больше.

— И даже пыталась открыть и закрыть ее сама, — продолжила я. Миртл плавно опустилась вниз и начала двигаться вокруг меня кругами. Этим она до ужаса напоминала профессора Трелони, чем нервировала меня, поэтому было сложно оставаться спокойной. — Уверена, у тебя все получилось.

Миртл молчала довольно долго. Не столько потому, что ей нечего было сказать, сколько потому, что ей нравилось внимание. Нравилось понимать, что даже после смерти она сделала что-то особенное.

— Ты стала такой змеей, Перси, — наконец, произнесла она. — Но по-прежнему считаешь себя умнее всех, верно?

— Не считаю, — мягко сказала я, перестав следить за ней и уставившись в одну точку. Мельтешение Миртл как будто выбивало пол из-под ног. Возвращалась головная боль, преследовавшая меня с того момента, как мы с Джеммой досмотрели воспоминания. С каждым днем она становилась все сильнее, но исчезала практически мгновенно, стоило перестать думать обо всем, что было связано с Перси. Ее память давила и пробивалась наружу. Образы, уже более четкие, и обрывки детских воспоминаний начали приходить во сне. Я выстроила дополнительную стену вокруг своей внутренней Норы, и это мешало им прорваться наружу окончательно.

Я обещала себе, что разберусь с ними немного позже. Через пару недель, максимум — через месяц, придумав повод и заперевшись в своей комнате на выходные, потому что явно не разберусь с воспоминаниями за час или даже за один день. Я даже не была уверена, что справлюсь с ними одна, но пока слабо представляла, как буду просить о помощи.

— Профессор Дамблдор наверняка приходил к тебе, — продолжила я. — После Хэллоуина. Он знает, что она здесь, верно? Но только ты можешь рассказать, как ее открыть.

Я специально не смотрела в сторону неработающей раковины, чтобы не провоцировать Миртл на излишне эмоциональную реакцию. Даже спустя пятьдесят лет после смерти она продолжала бояться.

Даже спустя пятьдесят лет после смерти она не могла отказать себе в экспериментах.

Миртл, наконец, замерла в шаге от меня, и я посмотрела ей в лицо, стараясь абстрагироваться от того, что за ним виднелись темно-зеленые двери кабинок.

— Он общался со мной, — процедила она, — почтительно, как с мертвой.

Напоминать ей о том, что она мертва, означало закончить разговор прямо сейчас.

— Говорил, что Хогвартс рассчитывает на мою помощь.

Последнее слово Миртл выкрикнула мне в лицо, из-за чего кожу обдало холодом. “Помощь” было одним из самых опасных слов здесь, потому что все реагировали на него на редкость неоднозначно.

— Но никто! — взвилась Миртл. — Никогда! Не помогал! Мне!

Она продолжала кричать, что-то про тоску и одиночество, и ее речь становилась все более бессвязной с каждым словом. Я слушала, испытывая остатки усталой жалости — все остальное уходило на Перси, потому что не было никого в этой жизни, кого я смогла бы жалеть больше. Холодная потусторонняя магия, из которой состояла Миртл, становилась то светлее, то тусклее, из-за чего ее очертания расплывались и становились едва заметными. Это была душа, яркая и мерцающая в своих переживаниях, это были эмоции в чистом виде.

Это было прекрасно. В какой-то степени. Но не в той, в которой получалось наслаждаться увиденным.

— Ты надоела мне, — неожиданно спокойно сказала Миртл, прервав свою истерику на полуслове. — И ты мне надоел, — сказала она куда-то в стену.

После чего так же спокойно и без лишних спецэффектов скрылась снаружи. Оконное стекло, через которое она прошла, немного дрогнуло и коротко зазвенело.

Профессора Дамблдора в разговоре упоминать явно не стоит. Но я не собиралась сдаваться. Миртл нуждалась во внимании, иначе даже не начинала бы разговор со мной. Я буду приходить и говорить с ней до тех пор, пока она не решит, что внимания достаточно.

Или пока у меня не получится выстроить ситуацию таким образом, что у нее не останется выбора.

— Слышал? — спросила я у Хогвартса, подняв лицо к потолку. — Ты ей надоел.

Вместо ответа замок снова открыл окно, впуская внутрь ледяной зимний воздух.

Это можно было расценить как “Ты ей тоже”.

* * *

Гарри уже наверняка успел забыть, каково это — быть причиной нескольких секунд мертвой тишины за завтраком в большом зале. Тишина преследовала его первые несколько дней в начале прошлого года, пока все не привыкли к мысли, что он, помимо человека-истории, еще и человек из плоти и крови. В этот раз причина тишины была не такой радужной, но ему оставалось только пройти вперед и занять свое место между Роном и Гермионой, которые будто отгораживали его от чужого осуждения с двух сторон.

Я была уверена, что больше всего на свете он хотел бы развернуться и так же спокойно уйти, но это дало бы больше поводов для внимательных взглядов и нарочито громкого шепота.

Оставалось только радоваться, что его полоса невезения закончилась довольно давно, после квиддичного матча, иначе это могло стать последней каплей для какого-нибудь малоприятного срыва.

— Твоя хаффлпаффская семья, — заметила я, легко пихнув Оливера в бок. — Вредит твоей гриффиндорской семье.

— Говоришь так, будто я способен это остановить, — флегматично отозвался тот. Утро не задалось у нас обоих, возможно, потому что трехчасовой сон не способствовал хорошему настроению, но, с другой стороны, мы говорили часами после отбоя, чувствовали себя счастливыми и все никак не могли остановиться.

Оливер вернул в мою жизнь легкие моменты. Легкие и приятные.

И иногда мне казалось, что я не касаюсь пола, когда иду.

От такого количества противоречивых эмоций мне бы уже стоило начать разваливаться на части, но все было неожиданно в порядке.

— Не способен, — кивнула я. — Но было бы здорово, если бы это было не так.

На стороне Гарри со всего факультета оставались мы с Оливером, который не относился предвзято, основываясь на чужих слухах, все Уизли с Гермионой, которые знали Гарри на порядок лучше остальных, и, как ни странно, Колин, который не терял веру в него, несмотря ни на что. Этого было недостаточно, Гарри снова начал уходить по вечерам из гостиной, а в чьем-то обществе его взгляд становился пустым, будто направленным внутрь себя. Помочь ему можно было только одним способом, но это было все равно что биться головой об лед. Джастин пересказывал историю нестостоявшейся дуэли в лицах и красках весь первый учебный день, а потом в какой-то момент перестал выходить из гостиной без необходимости, словно начал думать, что это чревато последствиями. Он даже выбрал определенное время в выходные для посещения библиотеки — четыре часа дня в субботу — и говорил всем о нем, чтобы в случае чего все знали, по какому маршруту его искать.

Любому становилось понятно, что именно в это время его в коридорах замка уже не будет, но все предпочитали понимающе кивать.

— Парселтанг — это серьезный аргумент, — пожал плечами Оливер. — Я бы не рискнул менять их убеждения.

Я едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Фразу про аргумент я слышала уже в трех вариациях — от Пенни, Джеммы и Флинта, когда обсуждала это с ними. Я не надеялась, что кто-то резко изменит свое мнение, но эта ситуация придавала общей картине чуть более отчаянные нотки.

— Звучит как заголовок для статьи, — невесело хмыкнула я. — “Наследник Слизерина дружит с магглорожденной и предателями крови”.

— Времена меняются, — в тон мне ответил Оливер. — Раз уж гриффиндорцы могут дружить со слизеринцами, — он помедлил, словно обдумывая слова, — или встречаться с ними.

Я замерла. Из-за вложенного во фразу смысла казалось, что голос Оливера прозвучал громче обычного, но никто из сидевших вокруг нас студентов не обратил внимания на его слова. За прошедшие дни мы говорили о чем угодно, кроме этого, и я почти понимала, почему он сказал это сейчас, когда я не стала бы развивать тему.

Иногда (совсем ненадолго) наступала моя очередь разрываться, но я не чувствовала, что мне это не по силам. Я могла преодолеть что угодно, вынести что угодно, выдержать что угодно.

И делать что-то подобное было бы гораздо тяжелее, если бы Оливер продолжил существовать параллельно со мной.

Если бы я продолжила существовать параллельно с ним, он бы очень нескоро начал улыбаться искренне.

А в том, что Оливер сам по себе, без чьей-либо поддержки способен справиться со всеми трудностями, можно было даже не сомневаться. Были вещи, в которых бы никто не помог ему при всем желании.

Оставалось только соблюдать какую-то осторожность и не оставлять его одного слишком надолго. И то, и другое получалось без усилий, потому что Оливер претендовал на место лучшего человека везде, где появлялся.

И ему даже не нужно было особенно стараться для этого.

— Ты прав, — ответила я, мстительно растрепав и без того торчавшие во все стороны волосы на его затылке. И, бросив взгляд на выход из большого зала, начала подниматься. — Мне пора. Увидимся.

Оливер проследил за моим взглядом и неопределенно хмыкнул. Прозвучало коротко и безучастно, но от этого появилось непреодолимое желание объясниться и сгладить углы, пока они еще не появились. Некоторые моменты в моей жизни стали очень легкими, а некоторые требовали очень серьезной доработки. Все это висело в воздухе, но пока не грозило превратиться в гремучую смесь.

Вопросы, которые предстояло решить, грозили не поместиться во всю оставшуюся жизнь.

Оставалось только надеяться, что некоторые исчезнут сами собой, как неактуальные.

Хоть когда-нибудь.

* * *

Можно было сколько угодно заниматься важными делами, думать о важных вещах, решать важные вопросы. Можно было сколько угодно сохранять спокойствие, не позволять внутреннему солнцу влиять на восприятие действительности, образ и ход мыслей. Можно было сколько угодно сдерживать то, что рвалось наружу, напоминая себе, что мои чувства были только моими, не все люди горели желанием видеть их каждый день. Не возникало сложностей с тем, чтобы оставаться немного закрытой.

У меня впереди было как минимум полгода, а при идеальном раскладе — еще и целая жизнь, долгая, тихая и спокойная.

Но, когда наступал момент, когда можно было перестать сдерживаться, я становилась жадной.

И если бы Флинт не остановился сразу за поворотом в тупиковом коридоре рядом с библиотекой, чтобы поцеловать меня, я бы притормозила его сама.

Я запоминала, впитывала, цеплялась за каждую деталь, даже самую незначительную. Подрагивавшие пальцы, вересковый аромат, стук сердца под ладонью, далекое эхо звонких голосов, тепло каменной стены, которое я ощущала спиной, тепло чужих рук, просто тепло, взявшееся из ниоткуда, дневной свет, такой яркий сегодня, что факелы в коридорах оказались бесполезными.

Такие моменты делали меня человеком-гиперболой. Каждый звук слышался намного громче, каждая эмоция ощущалась намного ярче, на каждое, даже незначительное прикосновение отзывалось внутри намного чувственнее, чем должны были.

Отстраняться не хотелось настолько, что приходилось торговаться с собой. Бороться со здравым смыслом за каждую секунду.

Мы позволили бы себе проводить друг с другом столько времени, сколько хотелось, только если бы сбежали куда-то в другую вселенную, где не было бы других людей и обязательств.

Я представляла, что мы просто одалживаем время себе будущим, потому что иначе было бы совсем жаль, потому что мое жадное я считало, что таких моментов могло быть намного больше.

Я обещала, что — будет. Когда время перестанет лететь с такой скоростью из-за того, что оно было переполнено событиями, как папка Фреда и Джорджа, куда мистер Филч вписывал все их проступки.

Из всех событий Флинт оставался самым значительным, но постоянно приходилось брать в расчет немало других.

Иногда я чувствовала легкую вину за то облегчение, которое испытывала из-за того, что мы почти не говорили (разве что в те моменты, когда шли вместе куда-то, где нас никто не видел). Но понимала, что какие-то вещи невозможно было откладывать вечно, от них нельзя было отвлекать и отвлекаться постоянно. Они висели в воздухе, как и множество других вещей, но их хотя бы можно было разложить по местам, или решив одну проблему, или создав другую.

— Может, лучше сбежим? — спросила я, когда Флинт отстранился и посмотрел на меня со странным выражением. Похоже, мы подумали об одних и тех же вещах одновременно.

Естественный свет делал его лицо живее, глаза казались на порядок темнее и глубже, и в них хотелось смотреть часами, несмотря на довольно тяжелый взгляд. Он уже второй год подряд возвращался с каникул немного схуднувшим, будто дома происходило что-то, что отбивало у него аппетит. Но он не писал мне ни о чем подобном (как и я не писала ему про воспоминания, несмотря на то, что сказала, что собираюсь посмотреть их), а спрашивать у Оливера было бесполезно — тот хранил тайны Флинта так упорно, будто от них зависела судьба человечества. Я не сомневалась в том, что если кто-то скажет им что-то вроде “сейчас вам нужно будет сделать последний выбор в жизни”, они выберут остаться друзьями до самого конца.

— Чтобы сбегать правильно, нужно хотя бы знать, от чего мы бежим.

— Можно просто сбежать от всего сразу, — буркнула я, потянув его вперед, к своему любимому подоконнику, чтобы дать себе время подумать.

Выглянув в окно, поняла, что смотреть на снег почти больно. Ива напоминала большой дружелюбный сугроб и, кажется, собиралась спать так до весны.

Я понимала ее стремление как никто другой и не отказалась бы поменяться местами.

— Марк.

Я поймала себя на том, что произношу это точно так же, как Оливер, выделяя “р” сильнее, чем нужно, делая ее звучнее.

В моей голове это имя звучало совсем по-другому, хотя не то чтобы у меня было много времени тренироваться.

Я понимала, что потребуется много месяцев, чтобы привыкнуть, потому что это был последний барьер, отделявший мое внутреннее солнце от того, чтобы стать по-настоящему гигантским. Я начинала подозревать, что, как и любая звезда, это солнце собиралось светить миллионы, а то и миллиарды лет.

Мне казалось, оно не погаснет, даже если я умру.

— Карл Грунвальд очень важен для тебя?

Задавать тяжелые вопросы, глядя Флинту в глаза, оказалось намного легче, чем говорить о своих чувствах. Гораздо сложнее было стоять напротив, почти не держа дистанцию, и не прикасаться к нему, чтобы не потерять нить разговора.

— Важен, Перси, — ответил Флинт, прямо и честно. Я ожидала, что ответ будет именно таким, но принимать его во внимание оказалось сложнее, чем я думала. — Он очень много значит для меня. Но я не собираюсь оправдывать его перед тобой, если он в чем-то виноват.

Джемма тоже понимала, что не было смысла кого-то оправдывать. Но это не означало, что ей не было тяжело.

Так или иначе, Флинт тоже оказался втянут в эту историю, и точно не хотел знать ее лишь наполовину.

Не теперь.

— Что он сделал?

Он привел Перси к Блишвику, хотела сказать я.

Он убил ее чужими руками, за спиной у других, хотела сказать я.

Он заслуживает худшего, хотела сказать я.

Но вместо этого ответила:

— Не уверена, что хочу рассказывать. Я отдам тебе воспоминания, ладно? Летом.

Я понимала, что это заставит Флинта ждать полгода. Но вместе с этим он успеет свыкнуться с мыслью, что важный ему человек был способен на отвратительные поступки.

И если Джемме было легче принимать эти новости рядом с кем-то, то Флинт не любил, когда кто-то заставал его в по-настоящему сложные моменты. Он предпочел бы пережить это в одиночестве.

И если бы хотел знать правду прямо сейчас, то сказал бы мне об этом или нашел способ узнать. Но вместо этого он просто кивнул, по-прежнему глядя на меня очень внимательно, будто искал следы того, как эти воспоминания повлияли на меня, пытался понять, что изменилось.

А я, в свою очередь, просто хотела, чтобы хотя бы раз за всю историю своего существования зеркало Еиналеж действительно показало будущее.

* * *

— …еду для Джастина на кухне, — раздалось откуда-то сбоку, стоило мне выйти из учебного класса, в котором проходило собрание старост. — Он не хочет никуда выходить. Поттер слышал вчера, как…

— Ты в порядке, Перси? — негромко спросила Пенни, не дав мне различить, что именно вчера услышал Гарри. Мне оставалось только проводить взглядом двух хаффлпаффских второкурсников, которые очень быстро завернули за угол.

— Я в порядке, — отозвалась я, оглянувшись на нее. Пенни в этот момент обматывала шарф вокруг шеи, и прядки ее волос забавно торчали между складками. Она как будто заранее знала, что ей придется выйти на улицу сегодня, поэтому не выглядела обреченной, хотя с большей радостью провела бы день в библиотеке.

Погода была слишком хорошей, чтобы ее игнорировать. В таких случаях по правилам хотя бы один староста с каждого факультета должен был присматривать за своими. Стивенсон вызвался раньше, чем Майлз заикнулся об этом, и я могла с чистой совестью отказаться от перспективы превратиться в сугроб.

— Ты не выглядишь как человек, который в порядке, — честно призналась Пенни, натягивая перчатки. Они были синими, в цвет шарфа, и выглядели очень теплыми. Мне легче было акцентировать внимание на мелких деталях, потому что после бессонной ночи общая картина происходящего никак не составлялась.

Я пыталась писать письмо Биллу. И смотрела на карту. И то, и другое вместе получалось у меня весьма плохо.

— У меня плохое предчувствие, — так же честно ответила я. И поспешно добавила: — Но это не значит, что что-то плохое действительно произойдет.

Я так и не спросила, была ли у Пенни бабушка-прорицательница, но к предчувствиям она так или иначе относилась очень внимательно. И поэтому почти сразу стала очень серьезной.

— Мне остаться с тобой? — прямо спросила она, и я сразу же покачала головой, потому что ждала этого вопроса с самого начала.

— Я не собираюсь ни во что влезать, — пообещала я, погладив Пенни по плечу. — Ты будешь нужнее там.

От мысли, что почти все студенты будут сегодня на улице, становилось спокойнее. Обладателя дневника Реддла, как я подозревала, можно будет поискать среди оставшихся, потому что

с самого утра

в коридорах снова

было тревожно.

В последний раз это чувство витало в воздухе тогда, когда Колин чуть не столкнулся с василиском, и я успела его подзабыть, но сейчас, когда оно возникло снова, не смогла бы ни с чем спутать. Стены ощущались на порядок холоднее. Факелы горели тусклее, словно магия, зажигавшая их, направлялась в другое русло.

Действительно ли Джастин не собирался выходить из гостиной сегодня?

— Тебе тоже, — неожиданно сказала Пенни, — нужно сделать колокольчик. Чтобы кто-то мог прийти тебе на помощь.

— Ты опоздала с этой идеей, — проворчала я, сделав вид, что не заметила, что она сказала “кто-то”, а не “твои друзья”, “я” или на худой конец “мы”. — На год. Но это все равно не сработает без карты.

— Это решаемо, — таинственно ответила Пенни, и, прежде чем я успела сказать что-то вроде “только никаких следящих чар”, упорхнула в сторону выхода из замка.

Я проводила ее взглядом, огляделась и почти сразу достала карту. Единственными свидетелями сейчас были бы портреты, которые за десятки или сотни лет научились оставаться безразличными практически ко всему, что происходило. Большинство из них даже не разговаривали — ни со студентами, ни друг с другом.

Туалет Миртл был пуст. Он был пуст со вчерашнего вечера и практически до самого утра. Он был пуст, когда я смотрела на карту после позднего завтрака, перед тем как пойти на собрание старост.

Что-то было не так, не вязалось, не клеилось. Я скорее бы поверила в то, что вход в тайную комнату находился в другом месте, чем в то, что кто-то перемещался туда мгновенно, пользуясь тем, что я отвернулась или отвлеклась.

Дверная ручка опустилась с трудом, а дверь никак не хотела закрываться за моей спиной, словно что-то держало ее. Окно снова было открыто, и захлопнуть его не удалось никакими заклинаниями.

Сколько времени требовалось на то, чтобы спуститься в тайную комнату, разбудить василиска и подняться обратно? Я не знала. Раковина стояла на месте, но никто не гарантировал, что она оставалась открытой, если внизу кто-то был. Иначе тайная комната очень быстро перестала быть тайной.

Кто-то уже мог быть внизу.

Или еще только собирался спуститься.

А может, кто-то приготовился заранее, и василиск прямо сейчас ползал по трубам в стенах замка, как яд, отравляющий его.

Согревающих чар хватило только на то, чтобы перестать стучать зубами от холода. На втором этаже никого не было. Хаффлпаффская гостиная находилась дальше кухни, поэтому не виднелась на карте, и я не знала, где сейчас был Джастин.

Зато могла прекрасно видеть, как к точке с именем “Оливер Вуд” (она едва заметно раскачивалась на карте, как будто он как всегда не мог усидеть на месте ровно и все время порывался встать и заняться чем-нибудь более интересным, чем написание скучного эссе) в библиотеке приближалась точка с именем “Маркус Флинт”. Засадить Оливера за учебу было моей идеей фикс с того момента, как его оценки опустились ниже дна, и он пошел в библиотеку с самого утра, сразу после завтрака, чтобы сделать хотя бы часть заданий на следующую неделю и с чистой совестью, а не под аккомпанемент моего занудного ворчания, провести на улице весь день. Необходимость сидеть в замке угнетала его, за осень привыкшего проводить на квиддичном поле почти все свободное время.

У меня до сих пор не было четкого плана. Я собиралась провести время с Миртл, как делала это всю неделю — задавала вопросы, ответы на которые так и не получала, пересказывала новости, одолжила у Луны пару выпусков Придиры и читала ей вслух. Миртл молчала, скрывшись в одной из кабинок, но слушала, и пару раз я даже заставила ее тихо хихикнуть. Контакт налаживался, слабо и медленно, но все же это было лучше, чем ничего.

Мне нужна была ее помощь, но пока я еще не придумала, как сформулировать это так, чтобы не использовать никаких опасных слов. Довести Миртл до истерики можно было любой фразой, но с каждым днем она относилась к моему обществу все спокойнее, будто заставила себя забыть о том, как изменилась та Перси, с которой она дружила.

Но прямо сейчас Миртл не было. Или она не хотела отзываться. Я не успела решить, что делать дальше, потому что в холоде, который пробивался даже через магию, нагревшийся браслет показался почти обжигающим.

Колокольчик Джинни был первым, экспериментальным, поэтому от его использования браслет нагревался ощутимо сильнее. Я просила Артура не исправлять это, чтобы знать, когда мне нужно бросить все и бежать прямо сейчас.

Потому что Джинни не стала бы использовать его без острой необходимости.

Точка с ее именем обнаружилась в гостиной (я почувствовала облегчение, потому что на улице найти ее было бы гораздо сложнее) рядом с именами Фреда, Джорджа, Рона, Гермионы и Колина. Изнутри царапнуло очень тревожное чувство, которое вызвало иррациональное желание бежать в совсем другую сторону, но я не думала, что Джинни стала бы делать что-то подобное исключительно ради проверки связи. Если что-то произошло в гостиной, мне следовало сначала узнать об этом.

В какой-то момент в коридоре второго этажа, недалеко от невзрачной неприметной двери, за которой находился не очень дружелюбный, но довольно короткий переход сразу на пятый этаж, показался профессор Биннс, который не покидал свой кабинет, вероятно, ни разу с момента смерти. Он двигался странными зигзагами и бормотал себе о чем-то под нос, и в любое другое время я остановилась бы послушать, но, почти пробегая мимо, услышала только безэмоциональное “ты уверен, что она опять ничего не перепутала” и “почему я должен…” (конец фразы потонул в невнятном бормотании). При переходе с шестого этажа на седьмой в коридорах стало по-настоящему холодно, как ближе к полуночи, когда Хогвартс брал перерыв после долгого дня и отдыхал. В какой-то момент мне показалось, что холод пронесся мимо волной панического ужаса, но это ощущение исчезло очень быстро.

Что-то происходило прямо сейчас. Или готовилось произойти.

Это мало походило на генеральную репетицию.

Полная Дама открыла вход в гостиную не сразу, и выражение на ее круглом лице, обрамленном тяжелыми кудрями, было странным и немного тревожным. Создавалось впечатление, что замок вот-вот разрушится, как карточный домик, что что-то пошло не так — и все мгновенно вышло из-под контроля.

Оказавшись в гостиной, я столкнулась с недоумевающим взглядом нескольких пар глаз.

Фред и Джордж стояли у окна, и до моего прихода явно наблюдали за тем, что происходило на улице, они были слегка недовольны, как будто что-то держало их в гостиной, заставляло находиться здесь. Гермиона сидела рядом с Роном на одном из диванов, и на ее коленях лежала книга, раскрытая в самом начале. Я была уверена, что за последние несколько минут она не перевернула ни одной страницы. Джинни и Колин занимали два кресла рядом с камином.

Никто из них не выглядел как человек, которого нужно спасать.

Осознание ласково обняло меня за плечи и после того, как Джинни произнесла:

— Гарри попросил позвать тебя после полудня. Но он думал, что вы с Оливером придете вместе.

Прибавило к тяжести, которую я все время носила с собой, еще несколько тысяч тонн.

Я опустила взгляд на карту, которую держала в руке все время, пока бежала в гостиную. Точка с именем “Джастин Финч-Флетчли” показалась в ближних подземельях.

Точки с именами “Оливер Вуд” и “Маркус Флинт” застыли на площадке четвертого этажа в ожидании лестницы, которая уже подъезжала к ним.

— Оставайтесь здесь, — развернувшись, бросила я, и с силой толкнула портрет, заставляя его открыться как можно скорее.

А потом побежала.

Совершенно не беспокоясь о том, что могло ждать меня впереди.