Гвардии десятник (гет)

Что привело тебя в Гвардию Смерти, камрад? Спроси ветеранов, оставивших радость в каменных мешках Азкабана, и услышишь: идеалы Чистой Крови, долг перед Матерью Магией, служение Лорду Судеб. «Нас больше нигде не ждали», — ответят парни из второго легиона, детьми встретившие светлый террор восемьдесят первого года.

Сирота ли, сын ли осужденного, а может, член семьи Гвардейца, сумевшего ускользнуть от молотков Неистового Барти, ты был виноват перед всем миром с того момента, как осознал себя. («Мама, что такое гвардейский пащенок?»). Волчата Дамблдора рвали тебя просто потому, что стае нужен враг, чтобы лидеры могли выдвинуться, а рядовые доказать свою верность. («Мальчики всегда дерутся, Северус, нельзя же наказывать за юность»). Под руки приводили какого-то растерянного младшекурсника: пни! Отомсти! Тот пинал, мстя за отца, которого не помнил, парню, который не убивал, и вам обоим было неловко друг перед другом. Ритуал. Чтоб ты осознал, прочувствовал, впитал свое место у параши.

Протягивая руку за Меткой на той первой присяге новой войны, ты ли не видел, что отдаешь свою верность уже не человеку? Тебе ли не заглянули в душу красные буркалы лучшего легилемента Британии? Идеалов он там точно не мог углядеть, но Метку шлепнул, значит, все устраивало. Тебя тоже устраивало. Даже хорошо, что не человек. С тобой всю жизнь не по-человечески, вот и будет клин клином.

Мясо. Популярное было словцо. Ты мясо, потому что безыдейный. Безыдейное мясо. А старые камрады идейное мясо, потому что старые. Растренированные, подтянуть боевку не дает ветеранский снобизм, а идея толкает за Барьер наводить шок и трепет на маглов. Авроры в бешенстве, старики против них не тянут, но свое идейное дело они уже сделали: маглов покрошили, Мосмордре подвесили, можно и на отдых, оставив безыдейных прикрывать отход.

Были потери во втором легионе, приходили новые рекруты. Отребье в ассортименте, от гопников, грезящих карьерой Моргана и Дрейка, до садистов, но те ненадолго задерживались — их и брали, чтобы списать в потери, показав Лорду давно угасшую самоотверженность в боях. А в основном шли лузеры с надеждой решить в компании убийц проблемы, с которыми не справились среди обывателей.

Торфинн Роули* был, как говорится, отдельное письмо. Не родственник Гвардейца и не ищущий покровителя авантюрист. Из тех самых Роули, да-да, священных-о..енных, как срифмовал Гиббон, любивший щегольнуть жаргоном кокни. За что и получил в челюсть беспалочково и невербально, а чисто вручную, в традициях опять же кокни, и рекруты сошлись на том, что Торфи свой парень. Хотя свой-то свой, но во всем чуть-чуть инакий. Мантия рекрутская из чертовой кожи, чтоб не сразу порвали, на нем топорщилась чуть меньше, чем на остальных. В строю правофланговый, хотя не сказать, что заметно выдавался: всего на дюйм выше второго номера, при росте за шесть футов разница несущественна. Ругался редко, зато изобретательно, не в пример тем парням, которые вставляют факи и шиты как артикли. Глаза... Вот глаза редкие: голубые при любом освещении, ясные, как у кота-альбиноса — сойдет за особую примету, а вообще кого это гребет в мужской компании?..

Неважные каждое по отдельности, различия складывались в заметную дистанцию. Среди парней второго легиона Торфи смотрелся, как гвардеец Ее Величества, сосланный в заштатный гарнизон за некий проступок, составляющий дворцовую тайну. Казалось, что вот сейчас подбежит запыхавшийся гонец, зачтет высочайшее прощение со свитка с сургучной печатью, и Торфи, просунув руку за воротник, одним движением сорвет с себя рекрутскую шкурку и явится свету в расшитом золотой нитью мундире.

Во всех замкнутых сообществах новичок подвергается унизительной «прописке», однако на Торфинне система дала сбой. Когда рекрут на первом занятии забивает до клинической смерти инструктора по боевке, ревнители традиций делают правильный выбор между опостылевшей казармой и полной ярких впечатлений госпитальной палатой.

Во времена первой войны победу способного ученика с домашней подготовкой над инструктором начального уровня сочли бы делом тривиальным. Все темные семьи если не нанимали тренеров, то сами неплохо натаскивали молодежь. Но после октября восемьдесят первого светлые жестко пресекли эту практику. Типичный рекрут был подготовлен в рамках дамблдорнутого ЗОТИ и как боец представлял собой отрицательную величину. Закрыться протего от летящей в лицо иллюзии авады — каково?! Парня не обучили непростительным проклятьям, и рефлексы ему поставили для схватки с таким же законопослушным джентльменом. Поединок чести или, там, Воловьи лужки не поделили... Опять же, против гриндилоу он обучен превосходно, а это ж такая опасная тварь! На уроке, бывало, забьется в угол аквариума и дрожит. Ясно: планы вынашивает.

На общем фоне Торфинн выглядел гуру боевки. «Что лилия меж тернами, то возлюбленная моя между девицами»,**— ляпнул по этому поводу Гиббон и для разнообразия огреб не в челюсть, а под дых.

А между тем в лагерь пожаловал для разбирательства граф Долохов, по слухам, ставивший боевку самому Лорду и уж точно входивший в его ближайшее окружение.

— Он сам предложил без палочек, на первобытных инстинктах, — с подсмотренным у Гиббона видом простодырого жулика пожаловался Торфинн легендарному волхву.

— Подстраховался, — кивнул Долохов. — У инструкторов самые ходовые проклятья и без палочки выходят, это дело практики.

— Какой же он инструктор, если рекрута испугался?!

— Не испугался, а экономил силы, проводя рутинное занятие. Он по учебному плану обязан выбрать самый большой шкаф и громко уронить. Чтобы всем так захотелось. С утра в вашей группе, вечером в другой... Это его работа, а не благородная дуэль.

— А матушку он оскорблял тоже по учебному плану?

— Это его личная метода: хладнокровие бьет темперамент, выведи противника из себя и лови на неосторожности... В общем, всё у вас произошло в рамках учебного боя, — резюмировал Долохов. — Такое мое официальное заключение.

— Благодарю за объективность, ваше сиятельство! — отчеканил Торфинн.

— Носи, не стаптывай. А титуловать меня не надо. Нет в Британии титулованных магов, и я не исключение. Граф без графства — это Калиостро какое-то. Мазурик... Лучше скажи мне, сынок, что ты здесь делаешь?

— Учусь на Гвардейца! — отрапортовал Торфинн.

— А na hrena наследнику Роули учиться на Гвардейца, когда его род лет уж двести вне политики?

— Двести пятьдесят, с отставки Дамокла Роули, — уточнил Торфинн.

— Да-да, министр, построивший Азкабан,** — закивал Долохов. — Знал бы ты, как его проклинают...

— О нем и в учебнике написано: «Авторитарный политик и садист по натуре». Вот потому Роули вне политики. Дабы бисер не метать.

— Однако ты в Гвардии... Я помню, что Лорд вербовал твоего деда, но тот сумел отказаться. Он убедительно сумел отказаться. Так, что нам было объявлено: нет у Гвардии ни союзника Роули, ни противника Роули, ни жертвы Роули. И вдруг я узнаю, что появился у нас некий рекрут Роули... Что я должен думать?

— Что я шпионю на светлых? — предположил Торфинн.

— Чисто умозрительно я допускаю такую версию. Но мотива не вижу. Скорее я готов поверить в образ юноши бледного с взором горящим, решившего порвать с семьей, чтобы бороться за идеалы чистой крови в передовом отряде и так далее. Был готов, — уточнил Долохов. — Но посмотрел воспоминания трех очевидцев твоего боя и не заметил юноши бледного, а заметил, что ты остановился сразу, как только проломил висок противнику. Локтем, ударом назад. Ты не увидел, куда попал. Ты ощутил знакомый хруст и понял, что удар достиг цели. Это ж сколько народу ты упокоил этим ударом?

— Да уж поменьше, чем вы, — огрызнулся Торфинн. — Погулял по ночам в доках, первым ни к кому не приставал. По любым законам у меня самооборона.

— Отстаешь от жизни. Сейчас у маглов если имел возможность бежать, но оказал сопротивление, то могут и агрессию пришить.

— Распоясались, — заметил Торфинн.

— Угу-м, — согласился Долохов. — Короче, рекрут, вы мне непонятны. А если мне что непонятно, я стараюсь это разъяснить.

И волхв аппарировал, не сказав бай-бай. А спустя час бойкий посыльный, наряженный, как Гвардеец на параде, и завитый, как... В общем, подражающий младшенькому Малфою вручил Торфинну выписку из приказа.

Рекруту Роули объявить приказом по лагерю начальной подготовки поощрение за образцово проведенный учебно-показательный рукопашный бой.

Освободить от должности десятника сотни нового набора рекрута Гиббона, поощрив его благодарностью и премией в размере десяти галлеонов.

Назначить на должность десятника сотни нового набора рекрута Роули на срок до окончания лагерных сборов, если означенный рекрут не будет отчислен раньше за смертью или по иным причинам, оговоренным Уставом Гвардии Смерти.

Десятника Роули назначить временно исполняющим обязанности инструктора боевой подготовки с выплатой должностного оклада на срок до восстановления дееспособности штатного инструктора.

Учебную нагрузку с десятника Роули не снимать. Преподавательскую нагрузку ограничить занятиями с десяткой десятника Роули.

Подписано: Суперинтендант боевого крыла Гвардии Смерти Гвардии тысячник Антонин Велес Долохов.

Одобряю: Лорд Волдеморт.

Заверено личной печатью наследника Слизерина.

Десятник Роули почесал в затылке.

Десятник Роули показал пергамент рекруту Гиббону, который вот только что считал себя десятником.

Рекрут Гиббон в свою очередь почесал в затылке и сказал:

— Не успел взорлить, как сбили. Лорд Волдеморт, а? Куда ж на него жаловаться, в МКМ, что ли?!

Десятники поржали, после чего бывший ускакал за премией, чтобы не откладывать на завтра то, что можно пропить сегодня, а вновь назначенный поплелся в учебную часть утверждать план занятий.

Через месяц на первой боевой стажировке их зажали авроры. Как обычно старая гвардия нашкодила у маглов и оставила рекрутов ждать пять минут, пока за ветеранами не развеются следы аппарации. Авроры появились через три с половиной минуты — пятерка состоявшихся бойцов против десятки сырого мяса. Могли перемолоть сразу, но зачем-то стали перебегать и постреливать проклятьями, имитируя активность. Когда истекли оставшиеся полторы минуты и Торфинн отдал приказ аппарировать врассыпную, оказалось, что авроры успели поставить антиаппарационный купол, и пора умирать.

В лагерь возвратились впятером с пятью убитыми. Обернулись еще раз и принесли трупы авроров. С них немедленно сняли форменные сапоги цвета венозной крови и еще теплыми натянули на себя. Аврорские сапоги оказались на порядок лучше гвардейских, имевших все пороки торопливого массового изготовления. Одна лишь защитная вкладка из восьми слоев акромантулового шелка возносила их из солдатской обувки в разряд недешевых и престижных артефактов. Но дело не только в качестве и главным образом не в качестве, это понимали все.

Потом боевой адреналин перегорел, и трое парней слегли от ран. Лагерный фельдшер отправил их к целителям, а оставшихся без единой царапины Торфинна и Гиббона заставил ходить с зажмуренными глазами, прикасаться пальцем к носу и всякое такое.

— Профэ-эссор, я умру? — вопросил неунывающий Гибби.

— Непременно, батенька! — подбодрил его эскулап, слышавший этот прикол минимум раз в неделю. — Парни, я в недоумении: чем вас обработали? Как будто долбили бомбардами со всех сторон, а учитывая отсутствие внешних повреждений, вы при этом укрывались в чугунном котле.

— Угадали, сэр! — почтительно произнес Гиббон.

— Это новая боевая техника, — добавил Торфинн.

— Носишь с собой котел под уменьшением, а в критический момент разворачиваешь, и готово укрытие!

— Я всегда считал, что Гвардия — кладбище талантов, — заметил фельдшер. — Вам бы в пабах выступать... Вот что, юмористы, я подписываю вам освобождение от физических нагрузок на две недели, и это не пожелание, а строгий запрет. Не бегать и особенно не прыгать, ходить не спеша и при возможности по земле, а не по мостовой...

Пока эскулап оплетал жизнь приятелей трудновыполнимыми и вовсе невыполнимыми в полевых условиях запретами, по всему лагерю рекруты бросали занятия и стекались к штабной палатке, где на отсыпанном гравием месте для курения лежали в два ряда свои и чужие мертвецы. Дежурный по лагерю ветеран в высоком чине сотника решил навести порядок и неосторожно начал с требования прекратить нарушение формы одежды и сдать в каптерку красные сапоги.

Рекруты столпились теснее, по привычке равняясь и образуя подобие каре вокруг брызжущего слюной блюстителя устава. Тот потянулся за палочкой. Рекруты отработанным на днях движением выстрелили из рукавов своими, подвешенными на скользящий узел. Корочка дисциплины, едва успевшая схватиться за месяц обучения, поползла под напором юношеской страсти бунтовать по любому поводу, а за правду в особенности.

— Отставить, — скомандовал Торфинн. А ветерану сказал:

— Камрад, я вовсе не хочу выделяться, как ты тут заявляешь. Иди, добудь себе красные сапоги, и будем все одинаковые.

На аппарационной площадке возник Долохов, как будто ждал самого эффектного момента для появления. Еще подходя, уловил суть конфликта и выдал решение, закрепленное потом приказом:

— Что с боя взято, то свято. Разрешаю Гвардии носить трофейные сапоги при условии, что носящий сам уничтожил их первого владельца.

Волхв цыкнул сгнившим в Азкабане зубом, повел черным глазом, и все сразу вспомнили о несделанных делах и неисполненных обязанностях. Толпа вновь организовалась в десятки, и командиры стали разводить своих по местам занятий. А Долохов уже, присев на корточки, ковырялся перышком в ранах убитых авроров.

— Гранаты, — определил он, вылущив осколок с ровно отколотыми краями. Чугунные. Французские F-1. Ну и пройдоха ты, десятник Роули!

Вообще-то гранаты доставал Гиббон, однако идея разжиться чем-нибудь убойным и компактным из магловского арсенала принадлежала Торфинну, так что в целом Долохов не ошибся: пройдоха десятник Роули.

— Второй раз меня удивляешь, — признался волхв. — Откуда чистокровному мальчику из мэнора знать магловское оружие?

Чистокровному мальчику еще в полубессознательном детстве запретили болтать, что у него в большом мире дядьев, как у арабского шейха, поэтому он только развел руками.

— И это я разъясню, — пообещал Долохов и аппарировал.

— О чем это он? — спросил Гиббон, попятившись от поднятой хлопком аппарации пыли.

— Обещал нас подставить. Как сегодня, — сказал Торфинн.

— Думаешь?..

— Сам посуди. Первое задание всегда легкое, оно вообще не на боевку, а на дисциплину и на крепость очка. Приказали ждать пять минут — ждем пять минут и разбегаемся, зачет сдан. До нас не меньше сотни рекрутов через это прошло, и никого авроры не застали на месте акции. Догадываешься, почему?

Гиббон покачал головой.

— Читайте газеты, кадет. Недавно Скримджер отчитался в «Пророке»: время реакции авроров на срабатывание сигналок неуклонно сокращается и сейчас достигло шестнадцати минут. Получается, что жить нам или умереть, решали ветераны, проводившие акцию. Уложились бы минут в девять для верности, и мы успели бы смыться...

— А я еще удивлялся, чего они вошкаются. Камрады, в болото носом, — вздохнул Гиббон.

— Верные боевые друзья, — подтвердил Торфинн.

— Ты хотя бы понимаешь, за что?

— За меня. У Долохова на мой счет подозрения, которые он то ли не хочет высказать, то ли не может сформулировать. При этом Лорд давным-давно запретил вступать во всякие отношения с моим родом. «Нет у Гвардии ни союзника Роули, ни противника Роули, ни жертвы Роули», — процитировал Торфинн.

— Вот никогда я не верил русским! Суперинтендант боевого крыла! Тебя в мясорубку из-за неясных подозрений, и еще девять душ паровозом!.. Он же... Он бы на тебя все списал! — осенило Гиббона. — Неопытный командир погубил свою десятку...

— А похоже, — согласился Торфинн. — Выходит, меня и десятником назначили ради этой подставы. Родные бы начали разбираться, как я погиб да кто виноват, а виноват всегда командир.

Гиббон задумался очень глубоко и надолго, минуты на полторы, и выдал резюме:

— Не совру, что я счастлив оказаться с тобой в одной лодке, но меня ж не спрашивали, верно? Давай, что ли, я еще гранат куплю?

— А говорил, по случаю гранаты достались, — уличил Торфинн.

— Я и сейчас говорю. Тогда был один случай, теперь другой.

— Покупай, — одобрил Торфинн. — Только добавь наступательных гранат, фифти фифти.

— Торфи... — в голосе Гиббона плескался океан доброты, как будто он уговаривал помешанного бросить бензопилу. — Ты хочешь сказать, что вот эти самые гранаты, которыми мы ухлопали пятерых мракоборцев и я не хочу знать, сколько своих, были защитными?! И тебе их мало, тебе подавай наступательные?!

— Правильное название оборонительные, — уточнил Торфинн. — Предполагается, что в обороне ты действуешь из укрытия, а наступающим создаешь такие условия, чтобы им негде было укрыться. Как мы спрятались за гаражом, а мракоборцам пришлось бежать по газону. Тут мы и вынесли сразу двоих, а почему? Потому что оборонительная граната — осколочная, мы в две гранаты создали площадь сплошного поражения больше сотни квадратных ярдов. Аврорам оставалось только упасть и молиться, чтобы осколки выше прошли, но они и этого не сообразили. А вот когда оставшиеся погнали нас по дороге, молился уже я, потому что осколочки до двухсот метров летят. Тут надо бы бросать наступательные гранаты, у них основное действие фугасное, как у бомбарды, а осколков почти нет.

— Загадочный мальчик из мэнора, — хмыкнул Гиббон. — Я начинаю понимать Долохова.

— Ничего загадочного: у меня дедушка воевал с тевтонами, — приоткрылся Торфинн.

— У маглов?!

— Да, по-взрослому. Ты, может, видел в Большом Лондоне юбилейные постеры: полвека высадке в Нормандии. Сто пятьдесят шесть тысяч бойцов только в первый день, из них четыре с половиной тысячи погибли... Зато тевтонов набили не меньше, а лягушатников и вовсе тысяч двадцать!

— Торфи... — С простодушного Гиббона можно было писать портрет отца, заставшего дочурку малолетку с двумя неграми. — Но ведь наши ОСВОБОЖДАЛИ лягушатников?!

— Мирняк всегда страдает на войне, — пожал плечами бравый десятник. — Такова плата за свободу, Гибби. Если в городе был гарнизон тевтонов, то наши вызывали авиацию...

— Масштабы... Я иной раз побываю в Большом Лондоне, возвращаюсь, а здесь как будто кукольный театр, — признался Гиббон. — Всё мелкое, кустарное... Только кровь настоящая.

— Аналогично, Гибби.

— Торфи, раз ты так здорово знаешь магловское оружие, то придумай, как нам кончить Долохова. В целях профилактики.

Торфинн ответил не раздумывая:

— Гибби, я не уверен, что Долохов собирается меня уничтожить. Скорее, испытывает. Выясняет мои намерения и возможности.

— А это меняет дело? Может, парни убитые оживут, если сказать, мол, граф Долохов всего-навсего тестировал вашего десятника? — окрысился Гиббон. — А может, он тебе прислал всю программу испытаний? Загляни в конец, нет ли там теста на полное разрушение объекта...

Торфинн молчал, и распалившийся Гиббон стал остывать под его взглядом.

— Парадные ворота Малфой-мэнора и, соответственно, аппарационная площадка находятся в двухстах ярдах от трассы М4 Лондон-Уэльс, — сообщил Торфинн. — За трассой мотель. Вселяйся да наблюдай, там откроется море возможностей. Я отказался от этой идеи, поэтому и рассказываю. Есть еще два готовых варианта и две идеи, которые надо прорабатывать с магловскими книжками. Только, Гибби, пока мы в лагере, у нас нет ни места, ни времени для подготовки. Я смогу прикрыть твои отлучки, когда будешь доставать гранаты, и денег дам, но это все.

— Это не «всё», а совсем другое дело! — засиял Гиббон. — А то развел сопли: «Гибби, я не уверен»...

— Гибби, я на самом деле не уверен, что это не проверка, которая, может, уже закончена. А мы, крутые такие, попремся Долохова убивать. Первую палочку Гвардии!.. Допустим, магловским оружием я его сделаю. Но мы уже засветились с гранатами, поэтому будем главными подозреваемыми... Продолжать?

— Не надо, — буркнул Гиббон. — Выходит, нам сейчас или бежать за Канал, пока Метку не поставили, или ждать, чем закончатся тесты Долохова. Я не побегу, у меня здесь мама и сестра.

— Я не побегу, потому что тебя и парней замордуют. Но гранаты достань.

Гиббон достал.

Долохов не появлялся и приказами лагерь не беспокоил.

Гиббон занервничал и достал пистолеты. Торфинн равнодушно отнесся: сказал, что в бою пистолет быстрее палочки, поскольку ему не надо говорить слова, но требует совсем другого хвата, поэтому без длительных тренировок будут проблемы с меткостью.

Тренироваться было негде. Гиббон явился в палатку Торфинна и без спроса пальнул в земляной пол, набросив заглушающие чары. У каждого, кто входил, появился повод сострить на тему «Что съел десятник». Гиббон извинялся, откуда ему было знать, что так воняет, бездымный же порох... А в пробитый пулей канал с концом провалился стебелек травы длиной примерно в фут. Измерять точнее не стали, и так ясно, что человека пробьет навылет.

Из вербовочного пункта прислали пополнение. Торфинн отправил новичков получать вещевое довольствие, а через полчаса в строю замаячили совершенно другие рожи, причем смутно знакомые и все на правом фланге. Оказалось, что среди рекрутов шла ожесточенная борьба за право занять вакансии у «Красных сапог», и победители уже определились, только раньше их не отпускали свои десятники, а в обмен на новичков отпустили. Разозленный Торфинн потребовал у десятников доплаты и без торга получил с каждого половину месячного оклада. Продешевил, судя по всему. К пополненцам у него претензий не было: парни в рамках своих представлений перешли в самую сильную банду на районе и не сомневались, что им, таким здоровенным, рад любой командир.

О Долохове не было ни слуху ни духу. Его не видели даже выпускники, стоявшие в карауле у ставки Лорда.

Измученный пустыми ожиданиями Гибби раздобыл подлинное вундерваффе — Kalashnikoff. Короткий, сказал Торфинн. Гибби раздобыл длинный. Торфинн сказал: длинный. Гибби взял себя в руки и достал автомат с задней частью как у короткого и передней как у длинного. Сойдет, без энтузиазма кивнул Торфинн, хотя Kalashnikoff румынского производства уже не Kalashnikoff, а Калашникеску.

Чтобы пристрелять новое оружие, Торфинн, воспользовавшись тем, что все еще исполняет обязанности инструктора, провел внеплановые учения. Рекруты трансфигурировали мантии в магловскую одежду, получили по пять фунтов стерлингов из личных средств десятника и аварийный портключ, а палочки сдали на хранение. После чего Торфинн и Гиббон наугад раскидали подчиненных по городам и весям, наказав как можно дольше продержаться среди маглов. А сами аппаррировали в глухие дебри Запретного Леса, где, по слухам, еще водились мантикоры, вытряхнули из сумок уменьшенные автоматы и цинк патронов и от души постреляли по прыгающим поганкам. Они увертливые, заразы.

Забегая вперед, стоит сказать, что абсолютным победителем учений стал трехсотфунтовый громила из последнего пополнения с никакой фамилией Смит. Заброшенный шкодливым Гиббоном в Ливерпуль, он был буквально за руку втянут в банду болельщиков местного клуба, засветился на полицейских камерах в драке с манчестерцами, сумел удрать благодаря тому, что с его мантии спали чары трансфигурации, и вынес на широкой груди девчонку-болельщицу, которая жила в трейлерном парке и как раз осталась без парня, попавшего в облаву. Второй раз камеры зафиксировали «неизвестного проповедника» улепетывающим по улице с набитой в перегруз тележкой из супермаркета (надо же было питаться и кормить подругу после бурного секса). В общем, намотали ему шесть недель; зачарованный из поддельной зажигалки «Зиппо» портключ все это время пролежал в тюремной камере хранения. Зато Смит стал самым популярным рекрутом в Гвардии. Отправляясь за Барьер, многие трансфигурировали себе такую же, как у него, подлинную магловскую шапку болельщика с клубной птицей Лайвер и огромным поролоновым кукишем на макушке.

Долохов появился в день присяги.

В отличие от старой Гвардии, во втором легионе этот ритуал был отработан до состояния жесткого канона. Торжественное построение рекрутов и ветеранов, две шеренги лицом к лицу. Краткая речь-накачка: «Парни, у вас чистая кровь?» — «Да!». «Вы готовы пролить грязную кровь?» — «Да!». «Вы уверены?» — «Да!». «Идите и докажите верность своему слову!». Рекруты получали от ветеранов задание и координаты для аппарации. Традиционно грабили инкассаторские машины — Гвардии нужны были средства, — выделяя для акции две-три боевые двойки. Уничтожали охрану железнодорожных тоннелей или, проникнув на территорию войсковой части, резали секой зазевавшегося часового. Ветераны наблюдали за подопечными со стороны. Когда проливший грязную кровь рекрут, облаченный в парадную мантию акромантулового шелка, представал перед Лордом Судеб, ветеран свидетельствовал, что Имярек не дрогнув исполнил приказ и достоин звания Гвардейца. Настропалившийся Лорд буквально в пять секунд шлепал соискателю Метку, и можно было пойти и напиться.

Никто заранее не знал, какое задание получит и кто окажется контролером — строились по росту, кто напротив, к тому и подойдешь. Но первым, правее правофлангового, стоит командир. Например, десятник Роули. А Долохов с его единственным в Гвардии званием тысячника стоит вне строя. Собственно, эти шеренги, выровненные по отбитому на плацу следу натертой мелом веревки, построены для него. Он тут главный, когда нет Лорда. И может делать что хочет. Например, сказав речь, встать в строй ветеранов напротив десятника Роули.

Десятник Роули вместе со всеми шагнул к ветеранской шеренге. Вместе со всеми получил координаты. Аппарировал и оказался в воняющем мочой тупике среди каких-то разъеденных кислотным лондонским смогом кирпичных стен. Может, это был пришедший в разрушение доходный дом или фабрика времен промышленной революции — десятник Роули не смотрел по сторонам, потому что в ярде от него двое капающих слюной поганцев держали голую, исцарапанную, сипящую сорванным горлом девочку. Черт, черт, черт! У нее на лобке еще ничего не растет, кровь бежит по ногам, поганцы лыбятся.

— Пролей грязную кровь, — мерзлым голосом сказал Долохов.

— Без меня пролили, — констатировал Торфинн и бросил первую в своей жизни аваду. В девчонку, как было приказано.

Оглянулся на Долохова, вздернув бровь: что еще?

— Я знаю, что ты победишь любого соперника. Мне нужно было знать, что ты выполнишь любой приказ, — объяснил волхв. — Эти тоже твои. Если так тебе будет спокойнее.

Торфинн снес поганцам головы. Спокойнее не стало.

— Прибери тут, — скомандовал Долохов, — и айда за заслуженной наградой... И все-таки не понимаю, что привело тебя в Гвардию, сынок.

*Торфинн Роули — в каноне один из Гвардейцев, которых Драко провел в Хогвартс через Исчезательный шкаф. Был момент, когда все полезли на Астрономическую башню смотреть, как Малфоеныш будет убивать Дамблдора. Судя по всему, Роули в одиночку сдерживал устремившихся за Гвардейцами фениксовцев и дружинников из ОД. «Гигантский светловолосый волшебник, посылающий проклятья во все стороны, так что они отскакивали от стен, крушили камни, разбили ближайшее окно»... Ненароком ухлопал коллегу по фамилии или прозвищу Гиббон и поджег хижину Хагрида. Или поджег Снейп — они вместе уходили.

** Песнь песней царя Соломона.

*(3) Дамокл Роули, второй в истории Министр Магии. На самом деле не построил Азкабан, а воспользовался крепостью, в которой жил и умер темнейший колдун Экриздис (дементоры — тоже его наследие). Собрав в Азкабане осужденных из десятков маленьких тюрем, Роули на века решил проблему побегов. А бегали волшебные уголовнички часто и с заметными для маглов спецэффектами, так что по сути принятая Роули кризисная мера превратила недавно принятый Статут о Секретности из благого пожелания в действующий инструмент.

* * *

Что привело тебя в Гвардию, Торфинн Роули?

Нелепая случайность. Первая в той череде, которую успел нагромоздить за свою короткую жизнь этот наивный убийца с репутацией нежного дефлоратора…

Ах, не надо, леди и джентльмены. Пресловутое целомудрие чистокровных невест — величина безусловно не мнимая. Но верно и то, что для души, задохнувшейся в латной перчатке домашней деспотии, падение так же заманчиво, как и вольный полет, разница становится очевидной только в самом конце. А падение под голубоглазого атлета, харизматичного, как скандинавский бог, вообще не грех, а подчинение обстоятельствам неодолимой силы. Это ж в палеокортексе прописано. Зов диких предков, другими словами: видишь альфа-самца — хвостик вбок и откляченным задом ползи навстречу своему недолгому счастью, нервно шипя на соперниц. Основной инстинкт! Ну и гименопластика в буквальном смысле волшебная.

На путь в мистеры Совершенство Торфинна поставил дядя Дон, плотно прижившийся за Барьером сквиб и вообще-то позорная язва на теле чистокровной семьи, но Роули никогда не волновало мнение соседей. Многие из бастардов деда профессионально реализовали унаследованную от него физическую одаренность; дядя Дон был цирковым гимнастом, на тот момент — цирковым гимнастом, упавшим из-под купола на спину лошади, мир ее праху. Две недели в Мунго, два месяца реабилитации в поместье брата, не отходящий ни на шаг племянник в том возрасте, когда кумирами становятся циркачи (и, конечно, мчащиеся на рявкающих алых машинах пожарные). Дяде было скучно, племяннику интересно, и на пару они подготовили сюрприз для всей семьи, который и показали после ужина в честь возвращения Дона в свой мир. Наследник Священного рода лихо гнул каучук, вставал на вертикальный шпагат и, подброшенный дядюшкой, крутил тройное сальто. Ребенку поаплодировали, дяде дали понять, что в беде не бросят, но запросто в гости не ждут. Тем не менее, затравка была брошена. Если в плохих руках волшебный ребенок тратит магию на отращивание вихров, то в хороших...

С полуосознанного детства, с того вертикального шпагата, затопившего душу счастьем, что взрослые не могут, а он может, Торфинн строил свое тело. Не мясную витрину бодибилдеров и не боевую машину — боже упаси! В жопу завораживающий танец смерти, это мечты учащегося музыкальной школы после знакомства с гопниками, и то недолгие, потому что надо играть гаммы... Бегал, плавал баттерфляем, крутил «солнце» на турнике, растягивался ушу-гимнастикой и ставил на рефлекс приемы ушу-единоборства. Как завещал великий Мюллер, каждый день нагрузка на каждую мышцу и на каждый орган.

Мое тело для жизни, чел, сказал бы Торфинн, если бы кого-то заинтересовала его домашняя философия. Для самой обычной долбанной жизни. Только наши с тобой жизни отличаются так же, как наши тела. Твоя ленивая, дряблая, с утра усталая, отравленная зельями, которые ты лакал для роста мышечной массы, и алкоголем, в котором ты пытаешься найти потерянную радость. А моя жизнь... Ну, тело ты сам видишь. Я от утренней пробежки получаю такую чистую радость, какой тебе не словить под наркотой.

О радостях с девчонками Торфинн помалкивал — и так найдут повод придраться. Еще в Хоге задолбали дуэлянты с нелепыми претензиями. «Салли моя девушка!». Извини, чел, не знал. Кстати, она тоже.

Козлы.

Они тренируются, чтобы играть в квиддич. Они зубрят, чтобы сдать ЖАБА. Они не считают нужным поменять носки и разучить стишок, чтобы покорить девчонку. А после говорят, вот же шлюха, я на нее потратил пять «галек» в заведении мадам Паддифут, а она дала Торфи.

Главная несправедливость мироустройства не в разделении на бедных и богатых — счастливым можно быть и в хижине, — а в том, что козлов гораздо больше, чем стерв. Было бы поровну, пускай бы мучили друг дружку, а так потрясающее количество добрых, нежных, трепетных растаптывается козлиными копытами и считает, что это и есть реальная жизнь. Торфинна бесила одна мысль, что вот эти грудки будет мусолить козел и обзывать прыщиками, а та светлая голова, влёт сочиняющая смешные стишки на школьные события, достанется по договорному браку другому козлу, который уже на стадии так называемых ухаживаний обращается к ней «Эй, жопа!». Нормальные, кстати, грудки. Аккуратные. А жопе неоткуда взяться в семнадцать лет, там плотненькая, гладенькая архитектурная деталь, такая высокая, что положи у крестца карандаш, и не скатится.

Потом, само собой, дуэли. Когда Торфи разглядел, тогда и номинальным владельцам понадобилось. Обязательная, как некий тайный ритуал козлов, связка ступефай-про... На «-тего» еще никому не хватило времени. Примирение, жалобы, что уроки ЗОТИ ничего не дают, отцов учили лучше. От некоторых — стыдливое признание: Мэгги (Милли, Пенни) стала ничё так, что ты с ними делаешь?

Увы (или ура — для кого как), поскольку альфа-самцы по определению одиночки, современный мир принадлежит способным на командную работу бетам. Поэтому девушки любят гитаристов, а в мужья выбирают автомехаников.

Теперь уже точно увы, на седьмом курсе Торфинну повезло встретить Ту Единственную Самую Умную, которая решила клюкнуть не противозачаточное, как все, а зелье зачатия. Говорили ей девочки, что одно дело попользоваться, а другое — замуж за место общего пользования. Но ей надо проверить, вдруг он глубоко в душе однолюб, просто не понятый... Райвенкловка. У них опыты на себе лишь немногим менее популярны, чем опыты на соседях по комнате.

Между тем вторую порцию того же зелья готовила прагматичная слизеринка. (А вам зачем знать? Ну, попросили. Родня. Влиятельная, но дальняя. А содержание назначили, как любимой племяшке, и у Торфи оклад будет по шестой категории. Пресс-секретарь Департамента недвижимости, это вам не пикси накакал... Вы как с луны свалились. На дуб, а с дуба рухнули. Раз эту должность занимал Гринграсс, то кто ж ее уступит, скажем, Буллстроудам? Родню подтянут. Или сделают родню из подходящего человека. Торфи самый подходящий, с его-то внешностью и голосом. Публике не нужна аналитика рынка недвижимости. Публике нужно шоу... Нет, Торфи еще не знает, зачем ему? Пускай сдает выпускные и не парится).

Зелье по сложности выходило за рамки школьной программы, варилось в три этапа с перерывами для настаивания (или для отстаивания?), поэтому обе в-мечтах-уже-миссис-Роули попросили профессора Снейпа приглядеть за их работой опытным взглядом. Выдающийся нос зельевара почуял запах жареного. Придавив рационализм, Снейп не объединил, а развел во времени внеклассные занятия, и вскоре убедился, что чуйка не подвела. Обе девы, вдохновляясь на труды, ставили у котла колдографии красавчика Торфи.

Снейпа, знавшего цены школярского черного рынка, почему-то сильно царапнуло, что соперницы выбрали принципиально разные, но самые дорогие картинки. У райвенкловки на ставшей редкостью в Хоге вырезке из «Ведьмополитен» тогда еще шестнадцатилетний блондинчик медленно поворачивал голову, демонстрируя короткую стрижку, а скорее совершенную форму черепа. Высокий лоб, который короли прошлого имитировали, выбривая волосы, достался засранцу от природы; нос аристократически тонкий, подбородок мужественный, однако без ламброзианской квадратности, кою с досадой находил у себя Снейп (также как и длинный нос, тонкие губы и еще четыре признака из одиннадцати, отличающих, по синьору Чезаре, типичных убийц). На колдографии слизеринки Торфи набегал на камеру, грозя кулаком шарахнувшемуся в последний момент оператору. В неприлично облепивших естество мокрых трусах, с голым торсом, усыпанным горящими на солнце каплями влаги. Негатив эротического снимка Торфи выкупил у гиффиндорца Колина Криви. (Снейп вместе с Макгонагалл посредничали в этой сделке, боясь, что разозленный атлет изуродует львенка). Однако несколько отпечатков еще ходило по рукам, старшекурсницы покупали их в складчину и выставляли в спальнях, при этом цена непотребства доходила до десятка золотых!

Чужая душа потемки. Как знать, может быть, Снейп решил раскачать лодку, в которой безмятежно плыли средь политических штормов сохранявшие нейтралитет Гринграссы, и задумал интригу, способную сделать честь Дамблдору (что было нетрудно, по правде говоря. Замыслы Величайшего Светлого не просчитывались здесь и сейчас, потому что воплощались со скоростью приготовления яйца, воспетого в китайской поэме: дед зарыл в землю, внук ест деликатесную тухлятину. Но в ретроспективе видна примитивность и стариковская леность. Мальчика зарыли в кладовку и десять лет сидим. А сколько раз за это время можно было разыскать хоркруксы?).

Так вот, о мотивах Снейпа. Возможно, Палыч раскопает их в подаренной памяти, а пока они неведомы. Факт тот, что Снейп не только помог обеим почти-уже-миссис-Роули, но и доварил зелье слизеринки, начавшей работу позже соперницы. Фиалы с зельем они получили с интервалом в полчаса и каждая в свою очередь спуртанули на поиски почти-уже-отца.

Кстати, это наталкивает на мысль, что коварный двойной шпион, мстя всем красавчикам от лица всех носатых, мечтал спровоцировать бабскую драку над желанным телом. С визгом, тасканием за волосы и разбором полетов на педсовете. Что ж, в таком случае он зря старался. Наверное, просто не знал в силу консервативного воспитания, что фильм «Эммануэль» уже запустил поветрие, которое в двадцать первом веке получит название Quickie и станет повальным не только в молодежной среде. Это когда в невозможных местах и часто из-за тесноты в невероятных позах, что и служит детонатором быстрого взрыва.

Слизеринка поймала солнечного зайчика на УЗМС, за спинами родного факультета, глазевшего на кормежку гиппогрифа. Райвенкловка — в чулане для метел, что практикуется в Хоге со времен постройки первого стадиона и стало скучноватой, но неувядающей классикой. Перчика добавило то, что в десяти ярдах за щелястой стеной мадам Хуч вела урок у младшекурсников, и каждую минуту кто-нибудь мог зайти в чулан, чтобы заменить ветхую метелку на менее ветхую.

И не подрались, что вообще характерно для девчонок Торфинна Роули. Не дерутся прихожанки из-за пастора.

Кто из беременных дев первой заявил права на Торфинна, уже неважно, потому что вдвоем они составили половинки бездонной задницы. За слизеринкой стояли Гринграссы. Умеренные консерваторы из «Священных двадцати восьми», управляющие Департаментом недвижимости со дня основания, а это ни много ни мало — контроль над третью денежных потоков Минмагии. На таких вершинах даже бровку хмурить не надо, чтобы наказать обидчика. Найдутся услужливые, угадают и угодят... Семья райвенкловки занимала скромное место в середине среднего класса и не могла похвалиться связями в Британском истеблишменте, они на остров-то переехали только два поколения назад. Но фамилия ее бабушки была Борджиа.

Обеим Торфинн сказал, минуточку, исчез на полдня и вернулся с Меткой. Девчонки посмотрели и отошли молча, как от гроба.

Дома он побывал после выпускного, не прожил суток. Отцу доносили со всех сторон, что сынок меченый, при встрече он сразу схватил за левую руку и стал, обрывая пуговицы, засучивать рукав. Нарисованная метка смылась без следа, но отец не удержался от давно заготовленного «Как ты мог?!». Торфинн понял, что его здесь не услышат.

Отец ушел к камину рассказывать знакомым про грязные инсинуации в отношении Джуниора, а Торфинна отозвал подымить дядя Харви, еще один забарьерный сквиб.

Выкурили по сигаре, Торфинна с непривычки повело, и в легкой эйфории, цепляясь взглядом за норовящую уехать оконную раму, он минут за сорок узнал о Темном Лорде больше, чем за год от принявших метку слизеринцев.

Мир перевернулся с ног на голову... И обрел недостающую ему логичность. В самом деле, после Гриндевальда парни из-за Барьера обязаны были взять магов под наблюдение. Дядя Харви для них идеальный исполнитель: супермагл, не замечающий антимагловских чар. А его неспособность к волшбе устраивает уже нашу сторону: слишком дурную память о себе оставили маги на службе Инквизиции.

— А служишь ты, значит, на военном складе, — резюмировал Торфинн. — Помню, название у него было нелепое и неприличное, ASS, что ли?

— Бинго! Ты самую суть ухватил, — одобрил дядя Харви. — Хотя формально порядок букв иной. Только я на пенсии давно. Держу лагерь бойскаутов, чтоб не скучать. Походы, палатки, жареный зефир у костра...

— А несчастные случаи? Сейчас ведь развелось маньяков! К примеру, крадется он такой, жаждущий юного тела, поскользнулся на жареном зефире и свернул шею...

— Голливуд, — не одобрил дядя. — Зрелищность в ущерб производительности. Раз уж противник подпустил тебя вплотную, то быстрее проломить висок. Тюкнул и свободен для новых свершений.

— Научишь?

— Ты и без меня умеешь больше любого рейнджера — для них все-таки рукопашка далеко не самое главное. Другое дело, что твои приемы спортивные, а я покажу, как их довернуть до боевых. И работу с бытовыми предметами покажу, дальше сам.

Откровенность дяди Харви предполагала ответную откровенность, и Торфинн сказал, что попал в конфликтную ситуацию с двумя сильными семьями, а если примет метку, те утратят к нему интерес.

— А что, это по-нашенски, со здоровой долей наглости, — неожиданно легко поддержал его дядя. — Время на раздумье у тебя еще будет, пока учишься в лагере. Если не сможешь вжиться, то сразу ко мне, переправлю военным бортом хоть в Индию, хоть в Америку... Дерзни!

И Торфинн дерзнул.

* * *

Темные силы победили с обескураживающей легкостью.

Гвардию подняли по тревоге и повели на Министерство. Толпой. Не нарезав задач подразделениям. Впрочем, какие подразделения у ветеранов? У них компании, как на барбекю, зачастую без командира. Мало им осеннего разгрома восемьдесят первого, когда аврорские пятерки паковали их с непринужденностью машинки для набивки сосисок.

Итак, штурм Министерства, картина художественной ценности не представляет. Известный дворик под антимагловскими чарами, одинокая телефонная будка, вокруг тусуется с полсотни магов, разговоры: «Мистер Крэбб?» — «Руди! Как мама, как сестра?». Набиваются в будку по четверо: «Мистер Крэбб, давайте с нами!» — «Спасибо Руди, я следующим рейсом с мистером Гойлом». Руди крутит старомодный диск, и экипаж будки проваливается навстречу своей судьбе. На всю тусовку ни одной пары сквозных зеркал. Как там Руди, может, ему уже руки заломили? «Джентльмены, вы слышали анекдот про маглу и кентавра?». А вокруг заброшенные здания с кое-как заделанными следами бомбежки, сотни две окон. Можно ставить мешок золотых против шарика мороженого, что дядя Харви насовал туда камер и за много лет собрал снимки практически всех дееспособных магов. Но где авроры? Почему не приглядывают за входом в Министерство? Или всё видят и не вмешиваются, давая возможность принимать участников «штурма» коллегам внизу?

Торфинн посмотрел на этот бардак и со своей десяткой аппарировал на задний двор «Дырявого котла». Разошлись по магазинчикам и через камины с интервалом в пять секунд по темпусу прошли в Атриум Министерства. А там столпотворение, ветераны толпятся у лифтов, беззлобно подбадривают жалящими чиновников, поднявшихся с глубинных этажей, и уезжают в освободившихся кабинках. Аврор представлен в одном экземпляре, плавает в фонтане лицом вниз. Рядом на бортике сидит знакомый по лагерю десятник и меланхолически обводит пальчиком прожилки мрамора.

— Признаков боевого планирования не замечено, — сообщил он. — Три раза видел людей, похожих на командиров, оказалось — уволенные чиновники. Набрали себе группы и пошли по своим департаментам справедливость наводить. И все так. Кого налоговики обидели, кого недвижимцы... Я своих по залу расставил, бдеть.

— А что, правильно! — одобрил Торфинн. — В этом бардаке решительный неумеха может человек пять накрошить. Ни организации, ни осторожности!

— Решительные уже решительно сдриснули, неумехи приведены к покорности. Знаешь, кто это? — кивнул десятник на плавающего аврора. — Делопроизводитель Департамента недвижимости, отдел нежилых помещений. Оформлял продажу сараев. Переведен в Аврорат на усиление, прикинь?

— Знакомый?

— Сосед. А я ему говорил, не хрен городить глухой забор, у меня в тени даже укроп еле растет!

Торфинн заметил сутулую спину Бешеной Бель, с решительным видом направлявшейся в какой-то коридор, и решил, что она-то должна иметь представление, куда идет и зачем. Махнул своей десятке и пошел следом, не особенно приближаясь. Бешеная обернулась, одобрительно кивнула. По коридору порхали пергаментные самолетики — похоже, канцелярские крысы делились впечатлениями. С пушечным бумсом отлетела дверь, выпустив катящееся кубарем тело в щегольской атласной мантии. При виде идущих цепочкой Гвардейцев тело заскулило и по стеночке припустилось в сторону Атриума.

Бешеная привела в самое логово — ДМП. Из-за стола навстречу ей вскочил чинуша со смутно знакомым лицом, Торфинн вытряхнул из рукава палочку... А чинуша расшаркался этак с прогибом и чмокнул воздух над запястьем подручной Темного Лорда. Пий Толстоватый, узнал Торфинн, преемник убитой Амелии Боунс.

В офисе Аврората рулили «усилители» вроде покойного продавца сараев. Их предшественников, опытных мракоборцев, бросили на восполнение потерь в боевых пятерках. И тем, и другим пообещали, что как только, так сразу. Вот поступит молодое пополнение с аврорских курсов... Поэтому «усилители» бездельничали, дожидаясь обещанного за геройскую службу перевода с повышением. Опытные знали, что на подходе всего четыре выпускника, набранных в мирное время, а новое, увеличенное пополнение еще только предстоит набрать и учить три года. Тогда как словить аваду хватит двух секунд. Навоевались, решили опытные и почти все ушли на заслуженную пенсию. Последними разбежались самые боеспособные из мракоборцев — те, кто воевал на переднем крае и не мог надеяться на милость победителей.

Осмелев, Торфинн заглянул в аврорскую дежурку — ни одного знакомого лица из собранного за год альбома с газетными вырезками. Сидят парни с курсантскими нашивками, морды напряженные. Старший объявил: «Мы по уголовникам, с Гвардией не схлестывались и дальше не хотим». «Привет, камрад», — ответил Торфинн. Бросил темпус — час сорок назад они вышли из казармы. Победа.

Пий Толстоватый пересел целовать ручки в кресло Министра, а к финансам магической Британии стал присасываться Малфой, опираясь на силовую поддержку Долохова. Свою струю, не сказать, что свежую, внесли указы Волдеморта в поддержку Чистой Крови. Первым делом вычистили из Министерства грязнокровок, и бюрократия впала в паралич. Парням Торфинна понадобились выписки для гвардейской налоговой льготы за домовладение, так три месяца писали. При всем уважении к чистокровным, они не работают, а представительствуют. Будут сидеть и ждать, когда безродный зам принесет указ и ткнет пальцем, где надо расписаться, а безродных Лорд как раз и повыгнал.

Конфликт, не конфликт, но некое напряжение в верхах возникло, иначе с чего бы Долохов стал денно и нощно пропадать во втором легионе? К чести старого убийцы, на пустячные придирки тот не разменивался, а пользу приносил немалую. Конфисковал у какого-то купчика особняк с обширными складами, перестроил, и появился у легиона городок с казармами, плацем и нестыдным зданием штаба. А главное, занял личный состав бесспорно полезным в глазах населения делом: борьбой с организованной преступностью.

Торфинн с самого начала знал, что Гвардия — неподходящее место для человека его склада. Но разве была альтернатива? После некоторых акций он думал, что, может, лучше бы его заавадили Гринграссы или отравили потомки Борджиа. Хотя чаще бывал доволен и выбранной жизнью, и собой. Рейды в Лютном горячили кровь, в глазах чистой публики Торфинн был героем, совы сталкивались над его головой, роняя надушенные записочки «Высокому голубоглазому Гвардейцу». Дважды на месте свидания его встречала засада. Считай, комплимент от уголовной братии. Раз хотят убить, значит, признают его эффективность.

Месяц назад на облаве Торфинн встретил человека, который не испугался. Надо сказать, что даже один парный патруль Гвардии давит на психику асфальтовым катком. Черные мантии, серебряные маски — кто там, что у них в головах? Выучка у парней жесткая, кидают проклятья на любое резкое движение, ошибки заранее прощены инструкциями. Торфинн, если был в штатском, сразу кричал: «Роули, второй легион, я показываю метку!» и медленно засучивал рукав. Опасался не того, что могут не узнать, а что наоборот, какой-нибудь слишком хорошо знающий его поганец воспользуется случаем отомстить.

Облава — это грохот высаживающих двери бомбард, звон разбитых стекол, рев десятка глоток под сонорусом: «Гвардия Смерти, всем на пол!», визг нерасторопных, попавших под круцио, цокочущий топот подкованных сапог, снова грохот и звон, уже где-то в глубине здания. И вдруг островком невозмутимости — джентльмен в твидовом костюме, при котелке и слизеринском галстуке. Зашел на огонек. Руки на виду, ладонями наружу, мордой в пол и не думает, а главное, разгоряченные парни воспринимают это как должное. Один, пробегая, бросил круцио на силуэт не в маске, джентльмен ловко сместился, посмотрел с укоризной, но Гвардейца и след простыл.

Торфинн по плану операции оставался в фойе борделя, который тогда громили. (Такого счастья на рожах Гвардейцев он не видел со дня выпуска из учебного лагеря: красавчик Торфи обломался!). Обязанности требовали поинтересоваться, какого тут делает штатский, но джентльмен в твиде начал первый:

— Мистер Роули?

Торфинн сбил маску на затылок — с его ростом и фигурой скрывать лицо было пустой формальностью.

— С кем имею честь?

— Просто Александр. Друг наследника Гринграсс. Не адвокат или что-то в этом роде, никакой платы за встречу с вами не получу. Хотя надеюсь выклянчить винца с испанских виноградников Гринграссов, — открыто улыбнулся твидовый возможно-и-в-самом-деле-Александр. — Веду к тому, что разговор наш неофициальный и никого ни к чему не обязывающий. Встретились два джентльмена, обменялись информацией...

Где-то наверху грохнулся буфет с посудой и завизжали шлюхи.

— Вам не мешает? — поинтересовался Торфинн.

— Пускай их. Сбросят пар, меньше убьют невинных.

— Там нет невинных.

— В библейском смысле нет. А в социальном многие считают проституток жертвами общественного темперамента. И нужды, разумеется. От хорошей жизни не идут на панель.

— У каждого свои представления о хорошей жизни, — ответил пообтершийся в трущобах Торфинн. — Одни мечтают о тарелке каши каждый день, другие о новом платье на Рождество и далее по экспоненте. В этом заведении трудятся мечтавшие о золотых украшениях, а мечтавшие о платье допущены прибираться. Все достигли своего, и ни одна не остановилась. Укрывательство краденого для них ежедневная рутина, слив денежных клиентов грабителям — «невинная» практика: «Я только сказала Пегги, чтоб она сбегала до Пита»... Потом с удовольствием принимает от своего кота перстни и крестики с трупов, считается — любовь, поскольку она не требует за секс денег вперед, а ювелирка кровавая — как бы подарок. Так что в библейском смысле здесь не Магдалинки, а скорее Вараввы.

— Интересно! — с непонятным Торфинну энтузиазмом заметил Твидовый. — Вы пришли не наобум, а все разведали!

— Я вижу уровень заведения по меблировке, преступления назвал типичные. В бардаках пониже рангом клиентов опаивают опием, в элитных орудуют мошенники и шантажисты. А пришли мы, потому что здесь мелькнули серьги с массового убийства. Кто-то уничтожил большую смешанную семью: полукровки, сквибы, зять-примак и вовсе магл. Фермеры, им лишь бы побольше рабочих рук...

Торфинн не сказал, что уголовники работали под Гвардейцев, вывесили над фермой Мосмордре.

— Так вы ведете расследование?! Отделяете агнцев от козлищ, а не всех подряд под нож?!

— Dura lex sed lex, — выдавил Торфинн. На самом деле вариант «всех под нож» не исключался. Разъяренный Долохов дал срок до утра: либо находят шлюху с сережками и она сливает своего кавалера, либо весь бордель под зачистку.

— Не знал. Не знал! — Твидовый выглядел обрадованным и вряд ли играл. — В консервативных кругах бытует мнение, что Гвардия только терроризирует нечистокровных, а это неприемлемо — плохо сказывается на бизнесе. Чистокровные не станут печь хлеб или ткать.

— От них и не требуется. По первоначальной идее Королева царствует, маги правят, пекут и ткут счастливые подданные.

— Как мечтал Гриндевальд.

— Возможно. Я не интересовался.

— Мечтал, мечтал. В Европе Гриндевальд, у нас Дамблдор, дружки-любовники. Таран Гриндевальда — Гитлер, Дамблдора — Мосли.

— Это на какой планете? — поинтересовался Торфинн.

Наверху ударили бомбардой. Он укрылся за шкафом, продолжая контролировать лестницу, и жестом указал место Твидовому.

— Оки-доки,* — ухмыльнулся тот, не показывая признаков встревоженности. — Надеюсь, мы еще обсудим нюансы родной истории... Отойдите влево шага на два, а то с лестницы будет видно ваше отражение в окне.

Торфинн повиновался.

— Так нормально, — кивнул Твидовый. — Я с вашего позволения достану палочку?

— Она у вас в рукаве. Без всякого моего позволения. А знаете почему? Я быстрее.

— Уверены? — с прищуром глянул Твидовый. Провоцировал. — Впрочем, вы же ученик майора Брауна...

... И племянник, — добавил про себя Торфинн. — Однако, они серьезно потратились на нашу встречу: про дядю Харви не узнаешь из телефонного справочника.

— Важнее, что мне девятнадцать, а вам за пятьдесят, — ответил он Твидовому и вернул шпильку: — Кстати, не староваты ли вы для друга наследника Гринграсс?

— Мы с ним со школьных лет, я на два курса младше учился... Это следствие долгожительства в обоих мирах: глава корпорации еще чувствует в себе силы и не спешит на покой, а его сын уже старится... Мне нравится, как ты держишь удар.

— А был удар?! — искренне удивился Торфинн. — В таком случае он пришелся в пустоту. Я прекрасно знаю, что у деда за Барьером больше сорока только признанных бастардов, которым он дал все, кроме фамилии. Была война — десятки тысяч юных вдов, измученных нереализованными женскими мечтаниями. Готовился десант за Канал, но этак без огонька: то пришивали последнюю пуговицу,** то совершенно внезапно осенние шторма... И был среди ожидавших своей судьбы парней красавец аристократ в форме простого солдата...

— Магловской армии, — желчно вставил Твидовый.

— Армии Дома Виндзоров, подданными коего являются все волшебники Соединенного Королевства.

— Туше! — засмеялся Твидовый. — Стало быть, не стыдишься сквибов в родне?

— Есть сквибы и сквибы. В семье магов ребенок-сквиб дает повод для известных сомнений. А сквибы, коих мой дед посеял за Барьером — гуманитарная помощь Родине, понесшей демографические потери.

Твидовый выслушал шутку с вежливой улыбкой — думал о чем-то своем. И надумал:

— Мальчиков зовут Кастор и Поллукс. Их матери подружились, по воскресеньям бывают на ланче у Фортескью.

Наверху взревели басом, тоскливо и дико, всеми связками сразу, забулькали, заткнулись, и тогда вступил хоровой визг девок.

— Что, по-вашему, я им скажу? — спросил Торфинн, подождав, чтобы не перекрикивать жизнь наверху.

— Ничего. Тебе пока что не стоит к ним приближаться. Посмотришь на мальчишек, уронишь слезу в мороженое... Они твое слабое место. Два маленьких слабых места, белобрысых и голубоглазых, как ты. Вот когда все кончится...

— Что все? — перебил Торфинн.

— Всё всё. Первоначальная идея, о которой ты говорил, выродилась черт знает во что. У вас нет и не будет массовой поддержки населения. Пока что в Гвардию принимают добровольцев, но скоро под метку станут загонять всех подряд. По качеству пополнения видно, что вы добираете остатки. Вот что за фрукт Джонсон, да еще Мохаммед? Какого хрена надо Мохаммеду среди чистокровных британцев? Почему ваш Лорд его пометил, а не заавадил?

— Вы сейчас наговорили на государственную измену, — холодно заметил Торфинн. — Себе и мне, если хотя бы не попытаюсь вас задержать.

— Не суетитесь, юноша, — отмахнулся Твидовый. — У меня амулетов на десять тысяч галлеонов. Пока пробьете, я уйду прогулочным шагом.

— И все же я попробую.

Торфинн по-школярски поднял палочку. А Твидовый сунул свою в карман.

— Угрожая оружием, ты провоцируешь противника на удар. Поэтому если собрался бить, бей, если не собираешься бить, не угрожай. Ведь так вас учили в лагерях?

— Все-то вы знаете, — буркнул Торфинн, опуская палочку. — Предплечье покажите.

Твидовый с готовностью засучил рукав.

— Чистенько. Но это не гарантирует, что я не безопасник. Их службу создавал Долохов, а он с самого начала считал идиотизмом метки для членов тайного общества.

— Они для быстрой связи с Лордом, метки. Чтобы всем вдруг появиться на месте акции.

— Лорд часто водит тебя на акции?

Торфинн смолчал.

— Такой большой, а веришь в Санта-Клауса, — продолжал Твидовый. — Ты ведь больше двух лет в Гвардии...

— Полтора года, — автоматически поправил Торфинн.

— Ха! Я так и думал, что в тот раз ты нарисовал метку!

Поймал, мерзавец.

— Когда девчонкам показывал? Разумеется. Однокурсник мне скопировал со своей. Чтобы получить настоящую Метку, надо пройти лагеря.

— И убить магла.

Наверху часто захлопали выстрелы, избавив Торфинна от необходимости отвечать.

— Звуки сместились, — заметил Твидовый. — Удаляются в левое крыло.

— Предусмотрено. Он или скорее они пробиваются к пожарной лестнице, а ее уже нет, срезали под корень. Над зданием антиаппарационный купол, под окна рекрутов нагнали, новый набор... Кстати, можете увидеть Мохаммеда Джонсона. Он вполне себе англичанин, просто родители фрики. Его сестру назвали Лакшми.

— Планировал ты?

— Только захват. Потом передадим все дознавателям.

— В Гвардии появились дознаватели?!

— Официально еще нет, а по факту выделилось несколько человек, у которых лучше всех получается допрашивать и обыскивать. — Торфинн понимал, что льет информацию в уши консервативному большинству, и старался полностью использовать свалившийся с неба шанс. — Поначалу ведь как думали? Захватим власть и раздавим преступность драконьим сапогом. Однако не так все просто. На данном этапе мы косим сорную траву, верхушки, а она пустила корни везде, где ни копни. Слишком вы, умеренные, заигрывали с уголовниками. Законы мягкие, как будто их писали на сходняке в Лютном...

— Пробовали пожестче. А они уходят к маглам, нарушают Статут, — вставил Твидовый.

— Я и говорю, заигрывали. Мы преступления на магловской стороне караем втрое, и не отсидкой, а каторжными работами. Ночуют в Азкабане-тюрьме, благоустраивают Азкабан-остров: зубило, кувалда, гранит природный, насколько выполнил норму, настолько и накормят. Так вот, осужденные на минимальные срок, три месяца, начали выходить в апреле, и с тех пор ни одного зафиксированного случая гастролей к маглам. Как секой отрезало.

— Ты с такой гордостью это говоришь, как будто...

— Идея моя, — подтвердил Торфинн. — Но только идея, исполнение...

— Не скромничай, — поморщился Твидовый. — Исполнителей всегда на порядок больше, чем генераторов идей... Как причудливо повторяется история: пращур построил Азкабан, правнук благоустраивает.

— Точное слово — причудливо. Уж так причудливо! — не удержался Торфинн. — Деятельный министр на века решил вопрос побегов, а его ославили садистом на весь истормаг. Хоть бы кто поинтересовался, какие срока давали при садисте и сколько гуманисты добавили... И меня ждет та же хрень. Причудливая. Раздавят Гвардейскую гадину, придут новые, чистые, с Гарри Поттером в сердце... Хорошо, что мои мальчики не будут носить фамилию Роули. Для них хорошо.

— Раньше надо было думать о мальчиках, — холодно сказал Твидовый. — Когда в Гвардию соскочил из-под венца.

— Одна девушка из семьи олигарха, у другой в предках отравители исторического масштаба. И чего я в Гвардию соскочил? Устроил бы тотализатор, кто меня прикончит: киллер от олигарха или отравитель?

— Да-да, — часто закивал Твидовый, — слизеринский принцип «рассчитывай на худшее».

— Там есть первая часть: «надейся на лучшее», — поправил Торфинн.

— Вы ее не слышите. Точно так же, как грифы не слышат вторую.

— А сами-то! — Торфинн указал глазами на его галстук.

— Я барсук! А это одолжил. Как опознавательный знак: любой Гвардеец не станет сразу авадить человека в слизеринском галстуке... — Твидовый махнул рукой, как будто подводя черту под сказанным. — Судя по тишине наверху, мое время истекает. Итак, первое. Тебе не хватило оптимизма при оценке ситуации. Ни одной из семей не пришло в голову убивать отца своего ребенка. Сели, договорились...

— Вариант «у ребенка должен быть отец», — перебил Торфинн. — Я прикидывал: отца, сиречь меня — Гринграссам, потомки Борджиа удовольствуются отступными, долг повиснет на мне, что справедливо. И ждет меня существование консорта, которому жена покупает носки и выдает карманные деньги.

— Все так, — подтвердил Твидовый. — Конечно, не шоколадка с ромом, но разве лучше служить безумцу?

— Прекратите! На улице три десятки рекрутов, всем интересно, что здесь происходит...

— Я поставил заглушки. Но ты прав, сейчас не время для таких разговоров. Пункт второй. Продолжай бороться с преступностью, выдвигай прогрессивные идеи, мелькай в прессе, а когда все кончится, мы эту карту разыграем. Дескать, аврорат был разгромлен, ты встал на пути уголовной преступности, а что меченый, так без Метки тебя бы не допустили к работе. Ты молодой, но уже высокий профессионал, необходимый народу для безопасной жизни, и служил народу, своему делу, а не режиму! Отмажем тебя, не сомневайся. Если не успел серьезно накосорезить, — добавил ложку дегтя Твидовый.

По мрамору лестницы зацокали подковки, Торфинн видел снизу только две пары ног — в трофейных аврорских сапогах и босую, в персиковых кальсонах. На каждой ступеньке сапоги приостанавливались, чтобы пнуть кальсонщика.

— Эй, кто там! — крикнул Торфинн. — Мерзавец нужен для допроса! Искалечишь, на очках сгною!

— Так я ж по сраке, а не по губам, — неделикатно ответили сапоги, но пинать прекратили.

— Пойду, — сказал Твидовый и не ушел. — Чисто из любопытства: тебе самому-то какая больше нравится?

— А вы кого больше любите, маму или папу? — ответил Торфинн дурацким вопросом на дурацкий вопрос.

У райвенкловки академический ум при полной житейской неприспособленности, это трогает до слез. Вроде профессора из старого кино, который надевает галоши, войдя в дом с улицы. Маленькая. Вертишь ее, попискивает, как на русских горках, абсолютно счастливая своей беспомощностью и твоей доброй силой. Слизеринка играет слизеринку, надо задавить ее мужским началом, и она будет царапаться и звать авроров и маму, и растечется вязким медом, и уснет, закинув на тебя ногу. Тебе какая больше нравится? Да я их люблю, а не «нравятся»! А сейчас после смены меня ждут две барсучихи, погодки, это совершенно особая статья! Кормят супом и смотрят, и огорчаются, если я не сербаю — невкусно? Начищают мне сапоги, вручную, щетками. Одна правый, другая левый, переглядываются — довольные! В постели каждый раз: «Ну, так и быть», вроде им не очень-то нужно. Мама научила, считает это хорошим тоном. Мама тоже «так и быть». Согрешит и помолится. Вдова, живет с девчонками. Не гнать же ее было.

Какая мелодия больше нравится музыканту? Да их тысячи! Сыгранных и еще не разученных.

Первое, что сделал Торфинн после разговора с Твидовым — объявил своей десятке: все из карманов на стол. Кончаем дикую мародерку, начинаем организованную. Будем дуван дуванить.

Мерлин знает, что за дуван, это Долохова словечко, а обычай мудрый: дерешься — дерись, не отвлекайся на трофеи (сколько бойцов погибло так из-за барахла). Без тебя всё соберут и каждому выделят долю соразмерно вкладу в общую победу.

Особняк вынесли до бронзовых дверных петель. Бордель-мадам в шелковом шлафроке взирала на погром с брезгливой усмешкой, шлюхи жались на «выставочных» диванчиках и тайком от строгого командира казали Гвардейцам вялые сиськи. Дур игнорировали. На полу валялся, дожидаясь уничтожения, альбом с их снимками в актах зоофилии. Впечатлительный Гиббон, успевший испытать профессионализм одной из сотрудниц, наблевал ей на колени. Нарочно донес по назначению, зажав рот руками. Общий ржач здорово разрядил обстановку, а то еще чуть, и дошло бы до авад, а Торфинну пришлось бы пресекать.

Делили ювелирку, снятую с тех же шлюх и мадам (по нравам Лютного — честная плата за то, что оставили их в живых и даже морды не набили). По умолчанию три доли отложили для Долохова, две принадлежало Торфинну как командиру, и еще две ему добавили общим решением за то, что спланировал операцию и обошлось без потерь. Между тем поднятые с постелей сонные старьевщики без огонька подрались из-за самых вкусных трофеев и ушли, левиося перед собой неподъемные тюки. Расплатились, поганцы, в основном серебром, гора получилась по пояс. Пришлось поднимать гоблина.

— Нюхлера заказывать будете? — поинтересовался зубастый, оценив ситуацию.

И тогда бордель-мадам завыла.

— А здорово мы приподнялись, Торфи, — болтал Гиббон, увязывая кошели со своей долей в бордельную наволочку. — Теперь всегда будем диванить?

— Дуванить, — поправил Торфинн. — По возможности.

— А ты создай возможности! Сколько еще преступности в Лондоне. Сколько преступности! Подумать приятно.

— Группа быстрого реагирования, — осенило Торфинна.

— Где?

— Мы. Так мы одна из десяток, куда пошлют. А станем специальным подразделением для работы в Лютном. Стукачков заведем, у меня есть подвязки.

— А где их у тебя нет? — хмыкнул Гиббон. И сам себе ответил: — На Северном полюсе, потому что там нет девок!

Торфинн молча отобрал у него наволочку с золотом и сунул взамен один кошелек.

— Ты что?! — возмутился Гиббон.

— Зашлем Долохову побольше, чтобы точно утвердил, — объяснил Торфинн. — Если дело выгорит, стребуем с парней компенсацию. А пока это наш с тобой коммерческий риск. Поровну.

— Ничего себе поровну! Я единственную долю отдаю, а у тебя еще три!

— Мне надо, — сказал Торфинн.

— Близняшки! — заржал неунывающий Гиббон. — Небось, запилили, что мало приносишь!

— Они погодки, — уточнил Торфинн.

— Какая разница! Эй, парни! Слышали?! Красавчика Торфи загнали под каблук! Сразу под пару каблучков!

Торфинн промолчал. Пускай так и думают, а то еще докопаются до слабых мест. У него их целых два, маленьких. Белобрысых и голубоглазых, как он.

Пустая болтовня Гибби оказалась пророческой. Конечно, под каблук его не загнали, но наезд ударил очень чувствительно — оттого, что Торфинн его совершенно не ожидал.

Прошедший месяц он работал на износ. Долохов утвердил штат нового отряда, добавив аж трех дознавателей, и, ухмыляясь, внес в приказ название: Knockturn*(3) special service. Последнее слово не нравилось парням, пока Торфинн не объяснил, что этот сервис не тот сервис, у маглов спецслужбами называют диверсантов и тому подобную крутизну.

До грабежа ради грабежа не опускались — в Лютном хватало уголовников, нагулявшихся на десять авад, после допросов с веритасерумом ночные кошмары дознавателей плохо лечились даже зельем сна без сновидений. Журналюги охотно публиковали жуткие подробности старых дел, годами числившихся нераскрытыми в архивах Аврората — все лучше, чем превозносить сомнительные нововведения режима. Звездой фоторепортажей стал Гиббон в его страхолюдной маске, похожей на обезьянью.

Вместе с тем барахло преступников выносили под ноль, отдирая со стен и потолков отделку из мореного дуба. Процедуры конфискации не существовало, разбежались солиситоры и оценщики, служившие при отмененном ДМП. Если не заберешь себе, подкормишь уголовников, которые не упустят случая разграбить опустевший дом... Суки старьевщики жаловались на затоваривание и сбивали цены, а сами переправляли товар на бездонные блошинки Большого Лондона.

Торфинн вдобавок к своему еще детскому сейфу арендовал хранилище и набивал его артефактами, с которыми не было времени разобраться. Мерлин знает, какой долг на нем висел. По его представлениям, Гринграссам было невместно откупаться от потомков Борджиа суммой меньше, чем с четырьмя нулями.

Ходил к Фортескью смотреть на сыновей и, как предрекал Твидовый, уронил слезу в мороженое. Мстительные девчонки постоянно менялись детьми, он так и не понял, кто чей, но это было неважно. Оба — его. Свои, тысячу раз виденные в зеркале глаза на их мордахах — нечто необъятное разумом. Женщины, понятно, нашли бы папиными или мамиными носики-пуговицы и одинаково поджатые губки, но Торфинн ничего такого не разглядел. Пропорции же детские, чтобы сравнить, надо мысленно вырастить черты лица. То ли ему не хватало художественного воображения, то ли женщины принимают желаемое за действительное.

На вторую встречу явился в форме, встал у открытой террасы кафе, не входя — показать, что занят, чтоб не ждали. Маску спрятал в неуставной карман, пришитый на полу мантии изнутри, но сейчас — не в прошлом году, когда немногие могли похвастаться, что видели Гвардейца и остались в живых. Форму узнали, пошли шепотки, два обсуждавших что-то за чаем господинчика резко заткнулись и стали поглядывать на выход, но Торфинн перекрывал им траекторию. А в основном взгляды были доброжелательно-любопытные, чистая же публика. Девчонки его вздернули подбородочки, на лицах вселенская обида — Гвардия мужа увела. Про два слабых места он помнил всегда и улыбнулся не им, а господинчикам — их столик был рядом. А потом, проходя мимо, господинчикам же и объявил:

— В Эмираты. Однозначно. Зарегистрирую брак с двумя!

С погодками у него складывалось неправильно, и это неправильно звалось «тещенька». Девчонки сами по себе небалованные и благодарные. Домовитые до умиления: Торфинн свозил их на шопинг в Большой Лондон, так сразу бросились не к тряпкам, а к невиданным красным сковородкам. А дома рыдали над нижним бельем. В таком порядке: примерка — восторг — бурная благодарность сообразно накопившимся силам — слезы. В чем дело? Оказалось, их прежнее белье от мадам Малкин, ноское и простое, как солдатские кальсоны, покупалось из экономии, а стоило на порядок дороже магловских прелестностей. И вот они подсчитывали, сколько «наэкономили». Сколько радости упустили.

Девчонки, подзуживаемые мамой — горе бескрайнее. В глаза не смотрят, смахивают слезы в кулачок. В чем дело? Ни в чем, кушай котлетку. За два дня нервотрепки, изощряясь в наводящих вопросах, выясняешь: живем в долг, мама потратила хозяйственные деньги на гадалку. А оставлял им Торфинн пол-оклада гвардейского десятника, это до хрена... Они видят, что для себя Торфинн не купил в дом даже кружку, и правильно понимают сигнал. Мама не понимает и давит тюбик, пока идет полезный продукт. Торфинн не сомневался, что она попрекала мужа: «Я тебе молодость отдала!». А он что отдал? Ткач с мануфактуры Малфоев, работяга. Прилег на диван с газетой и умер. Кончился тюбик.

Вообще, кошмар, когда главой семьи становится женщина, привыкшая быть за родителями, потом за мужем. Собственная власть кажется ей безграничной, решения — безукоризненными, а опыта решений как раз и нет! Косячит жутко, спорит с очевидным, лишь бы только было «по её». Торфинн помалкивал, чтобы не вбивать клин между матерью и дочерьми. Он здесь временно. У него жена и сын. И еще жена и сын.

Вчера, вернее, уже сегодня он пришел из рейда на рассвете и рухнул в сон, едва успев снять сапоги. Засыпал с девчонками, проснулся с «тещенькой». Та лежала, закинув руки за голову, чтобы приподнять груди, и смотрела гипнотически — ну, она так считала.

— Доброе утро, — сказал Торфинн.

А «тещенька»:

— Для тебя, может, и доброе, а мы все глазоньки выплакали, места себе не находим. Что ж ты, милок, сладеньким лакомишься, а жениться и не думаешь?!

— На которой из? — уточнил Торфинн.

— На мне, разумеется! Не стану же я доверять своих кровиночек развратнику!

Торфинн встал и начал одеваться. Глупость не лечится. Не такого масштаба и не в таком возрасте.

— Я вашему Лорду пожалуюсь! — с победным видом заявила как-оказалось-не-тещенька-а-невеста.

Он сунул в карман слизеринский галстук — вот и собрался. «Невеста» рыскнула глазами на дверь, Торфинн вперед ногами выпрыгнул в окно. Со звоном, с треском высаженной рамы, обгоняя осколки и прикрывая лицо рукавом. Черт его знает, что там за группа поддержки, могли уголовнички-мстители найти подход к недалекой бабе, а убивать в доме не хотелось... Оказалось — погодки. Выскочили на крыльцо, глаза на лоб, челюсти на пол. Не воспринимали Торфи как боевика.

Это меняло картину: не эксцесс «тещеньки», а семейный сговор. Видимо, мать предложила себя, чтобы женитьба на одной из погодок показалась счастьем.

Бросил на них силенцио и пошел. Проживут, жили же без него. Станут, как раньше, торговать с лотка самодельными леденцами — это единственное, что хорошо удается «тещеньке». Он и познакомился с погодками, покупая у них леденцы. После боя иной раз во рту привкус дерьма и крови — то ли брызги попали, то ли просто нанюхался. Прополощешь водкой из фляжки, заешь мятным леденчиком, и опять Гвардеец-молодец.

Было недоброе не утро и даже не день, по-вечернему зарозовело туманное небо над Темзой, над горбатыми ангарами складов, дотянувшихся длинными тенями до спрятанного под чарами домика с лоскутком английского газона. Девчонки за спиной били какой-то железкой в бочку с дождевой водой, чтобы он обернулся, а догонять его не решались. Торфинн не задавал риторический вопрос, чего им не хватало. Знал, чего. Но дать не мог, это было с самого начала ясно всем.

Подвывая мотором, его обогнал автопогрузчик, водитель, сворачивая шею, глазел на человека в непонятной одежде. Торфинн осенил его крестным знамением, водила успокоился и отвернулся. Тогда Торфинн аппарировал, подумав, что мог и раньше, мог прямо из спальни, но даже чужой дом пускает в душу росточки, которые не хочется рвать.

Спешить было некуда, в казарму пускают круглосуточно, у дежурного всегда горячий чайник и ключ от каптерки с постельным бельем. Торфинн позавтракал-поужинал в «Дырявом котле» при гробовом молчании публики, осадил жирный бекон глотком водки из фляжки. Том оскорбился, Торфинн заявил, что после водки его виски — моча циррозника. И огденское?! — возмутился Том. Особенно огденское, сказал Торфинн, настроение поднялось, хотелось смотаться через дорогу за «Stolichnой» и устроить дегустацию. Вовремя одернул себя: ночевать-то в казарме. Сломать репутацию непьющего легко, а потом знай отмахивайся от приглашений желающих промочить горло непременно в твоей компании.

Купил у мадам Малкин мантию, чтобы не ходить в форменной, подумал и заказал весь гардероб. Не возвращаться же к погодкам за шмотьем, тем более, что все, о чем он мог пожалеть, хранилось в гоблинском сейфе.

В примерочной сбросил рубашку, потянулся за новой... А Метка не та! Побледнела.

* Okay-docay — вообще-то американизм, ОК с бессмысленным рифмованным довеском. Как культур-мультур. Твидовый прибегает к просторечным выражениям, пытаясь выглядеть своим в доску, но получается неважно.

** «Когда будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата» — метафора абсолютной готовности, которая на самом деле невозможна, отсюда второй, иронический смысл: предлог для ничегонеделанья, гнилая отмазка.

*(3) Knockturn alley у нас переводят как Лютный переулок, а в оригинале другая игра слов, гибрид «удара» и «ноктюрна».