Never Let You Down (гет)

Элис не спит по ночам и, если честно, уже привыкла, что рано или поздно что-то происходит. Сегодняшний день кажется ей неимоверно нудным — и она решает дать ему второй шанс, чтобы хоть что-то в нем да произошло. Времени, наверное, час ночи, а она все еще сжимает в руках «Портрет Дориана Грея» и тяжело вздыхает, иногда замирает, чтобы послушать, как ветер дует за окном и пытается пробиться в ее комнату, но ее тепла, кажется, не нарушит даже самая сильная вьюга, а это просто сильный ветер, какой обычно дует по ночам. Роджерс покусывает губы, трется ногой о ногу. До развязки пара страниц. Всего пара страниц, и ей придется лечь спать, нехотя покидая интересный и романтичный мир, созданный Оскаром Уайльдом. Элис облизывает губы, поправляет волосы и начинает, словно намеренно, читать медленнее, чтобы растянуть удовольствие.

И все-таки что-то происходит. В окно что-то прилетает, но не оставляет на нем ни единой царапины. Элис резко оборачивается, захлопывает книгу, медленно, как в мистических детективах, встает с постели и смотрит в окно. Никого. И на стекле только наклейки-бабочки. Она выдыхает и, завешивая шторы, собирается ложиться спать, но все ее планы одним прикосновением рушит кто-то стоящий за спиной. Элис визжит, оборачивается, замахивается на нападающего, а тот осторожно и без особых усилий останавливает ее руку, просто перехватывая запястье. Через мгновение в его чертах она узнает Локи и спокойно выдыхает.

— Черт… Предупреждай. — Она садится на стол и немного ерзает по нему. — Зачем пришел так поздно?

— Хотел кое-что передать и… пригласить в Асгард. — Глаза Элис начинают светиться. Она помнит об Асгарде все, что только может помнить, и сейчас ее сердце загорается, но тотчас же потухает.

— В благодарность? — шепчет она. — Тогда не стоит… Да и… Я не смогу быть там не с тобой. Ты же Один, — тараторит она, спрыгивая со стола и забирая невысокую широкую коробку из рук Лафейсона.

Он на мгновение пропадает в своих мыслях и понимает, что идея правда донельзя глупа.

— Платье? — Элис достает изделие из шелка и крутит его в руках. Сине-белый узор сверкает и играет всеми оттенками моря в кромешной тьме. Роджерс оно нравится. Она улыбается, и Локи улыбается в ответ. — А касаемо приглашения… — Она мечется, мотает головой, но все же спустя немного времени продолжает: — Мне бы хотелось пройтись с тобой до одного места… Ты не против?

— То есть ты считаешь, что это место в Мидгарде лучше целого Асгарда?

Роджерс-младшая кивает и, складывая платье обратно в коробку, тащит Локи собираться в нескорый путь.

Замерзающий Нью-Йорк — бездушное и пустое место, думает Лафейсон, оглядываясь по сторонам. Странные мерцающие огоньки под стеклом, странные вывески, билборды и вообще… Все странно. Но он бросает на нее один взгляд, на ее спокойное лицо, которое переменяется тут же, когда она замечает, что Локи смотрит на нее, — и все вокруг начинает перекрашиваться в более яркие тона. Она словно луна в ночном небе, луч света в кромешной и пугающей тьме.

Они переходят через мост, на котором висят замки разной формы и расцветки. Локи окидывает взглядом каждый из них, а потом переводит взгляд на Элис, которая проводит рукой по перилам, будто ищет что-то, что-то хочет нащупать. Лафейсон не хочет ее отвлекать, но, чуть обгоняя ее и вставая перед ней, смотря сверху вниз, спрашивает:

— Зачем тут все эти замки?

— Они тут… как символ нерушимой любви. Как что-то незыблемое и вечное. — Она берет в руки один из замков, на котором выгравирован знак бесконечности и дата. — Правда, я не знаю, насколько это работает и… вообще работает ли. Но мне хочется в это верить.

Трикстер тяжело вздыхает и раскрывает замок, что она держит в руках. Элис стискивает зубы, испуганно смотрит на золотое изделие и замечает, что дрожит. Она в шоке — ей нечего сказать. Она не понимает зачем. У нее не вызывает никаких положительных эмоций этот поступок, и Элис с какой-то тяжестью и неприязнью думает о том, что сейчас ей придется посмотреть ему в глаза и не выдать, что настроение подпорчено.

— И ты считаешь, что из-за этого кто-то расстался? Потерял вторую половинку? — Она таки поднимает голову, но в ее глазах таится вопрос, а не презрение. — Элис, если люди действительно любят друг друга, никакие железки для укрепления им не нужны. — Он выхватывает у нее из рук этот замок, разглядывает его и… бросает в реку. — А если они не любят друг друга, то никакие замки не помогут. Чушь это.

Элис поднимает одну бровь и складывает руки на груди, ухмыляясь. Уже знает, как поддеть его веру во что-то:

— У вас есть похожая традиция. Тор ее придерживается.

— Плетение таких причесок — не чушь. От этого становится легче. А это… Это действительно мало что значит, мне кажется. Нашей традиции придерживается потерянный и опустошенный, а вашей… тот, кто обрел.

Холодный северный ветер дует в их сторону. Элис отдергивается от него, прячась за Локи и хватая его за рукав. Она сглатывает и понимает, что нет смысла перечить: он действительно в чем-то прав. Она берет его за руку и тянет за собой. Ее волосы развеваются на ветру, Роджерс поправляет их и ведет трикстера вперед так быстро, будто куда-то спешит, торопится. Богу ничего не остается, кроме как последовать за ней и смириться. Куда она его ведет? Что хочет показать? Скорее всего, то место для нее очень много значит, столько же, сколько для него значит комната мамы в Асгарде. Это, наверное, что-то теплое и родное, место, лучше которого в мире нет. Читая ее мысли, он видит только воспоминания о набережной, о хорошем выходном, о теплом последнем лете, которое они провели вместе, о папиных сильных руках, о мамином смехе, о драке сестер за мороженое, о том, как в конце этого дня они все куда-то спешат и у нее появляется брат. Да, действительно что-то важное и действительно что-то, чем она искренне дорожит. Тот день, когда она была счастливее всех.

Очень быстро они оказались в том самом месте, месте из ее воспоминаний. Оно освещено тусклыми белыми фонарями, которые почему-то в воде отражаются фисташковым, а на ее лицо светят изумрудным оттенком. Странная игра цвета. И место, куда они пришли, тоже странное. Ни души. Дом напротив заброшен, хотя в ее воспоминаниях это был торговый центр. Элис смотрит на руины, а потом оборачивается к воде, облокачивается на каменную ограду и смотрит вниз.

— Почему ты привела меня именно сюда? — Он повторяет за ней, предварительно расстегнув пальто.

— Это место… Это часть моего неизменного прошлого, и мне хочется им с тобой поделиться, — начинает Элис. — Ты же говорил мне о своей боли, о своих…

— Я слушаю, Элис, — серьезно говорит Лафейсон, накинув ей на плечи пальто.

— Здесь когда-то… Мы отмечали день независимости Америки, и… Мама была так счастлива. Они с папой много ссорились до того дня, все из-за работы. Ну а я что? Меня прятали сестры, отвлекали, убеждали, что с братиком все будет хорошо. Я успокаивалась, а голодные игры на кухне с битьем посуды могли продолжаться до утра… Знаешь, я верю, что они любили друг друга.

— Я тоже так думаю. У всех происходят неурядицы на разной почве… Это нормально.

— Жаль, я тогда жутко на них злилась. — Она громко шмыгает носом и смотрит на Локи. — В тот день, когда мы тут гуляли… Они все были так счастливы, мои родные… Все без исключения. Это просто… незабываемо. Мне тогда было так тепло… Папа шутил, сажал меня на плечи, носил маму на руках. А потом нам купили шарики… Дома было много фото с того дня. А в итоге… Из живых на тех фото только я. — Она поджимает губы, по щекам текут слезы. — Я очень скучаю. Всегда скучаю. Я не могу расстаться с этой памятью… Это все, что у меня есть.

— Элис. — Он берет ее за плечи, поворачивает к себе и крепко-крепко обнимает. — Ты полна отваги, если можешь поделиться этим… со мной. — Лафейсон сам не замечает, как впервые в жизни плачет не из-за своей, а из-за чужой боли. — Но… Пойми, не можешь же ты всю жизнь держаться только за них.

— У меня была семья… — цепляется за его одежду и тянет ближе к себе.

— Она и сейчас у тебя есть.

Элис кивает и сильнее вжимается в него, а после, чуть завывая, что-то бормочет.

— Если ты действительно любила каждого из них, какими бы они ни были, то… ты должна их отпустить. И жить дальше.

— Не могу… Не могу…

— Все ты можешь. — Он гладит ее по голове и, смотря на зеленые оттенки воды, старается скрыть слезы. На каком-то подсознательном уровне он понимает, что каждая ее слеза — его вина, за которую он, черт возьми, сгорит в аду, сгинет в самых жестоких муках, и все это… из-за нее. Из-за того, что когда-то он покусился на жизнь этой девочки, на жизнь тогда еще маленького ребенка, который никогда не был в чем-то виноват и никогда не заслуживал таких мук, таких истерик и такой боли. — В тебе горит огонь, тяга к жизни, которую ничем не потушить… Поэтому, пожалуйста, Элис, здесь и сейчас… Смирись. Прими. Все равно мы не всесильны и не можем ничего исправить.

— Хорошо… Я… отпускаю их… Каждого из них… Я хочу начать жить заново. Здесь. Сейчас. По-настоящему.

И он одобрительно кивает ей, не скрывая эмоций — искренних и живых, в которых он ей не врал.