Нетерпение сердца (гет)

Мэри

— Я уволюсь, Дамблдор, — мадам Помфри вытирает мокрые руки о передник. — Поставлю ее на ноги и уволюсь. У меня никаких сил не хватит справляться с этим потоком травм. На прошлой неделе Дэвис….

— Поппи, не сейчас, — Дамблдор мягко прерывает ее. — Просто скажи, что у нас у всех есть шанс еще поговорить с Лили.

Мадам Помфри устало выдыхает и вытирает пот с высокого лба. Мэри ловит себя на мысли, что даже не может предположить, сколько ей лет. Есть такие люди — вечные и незаменимые, и в Хогвартсе их двое, если учитывать мадам Пинс.

— Я приложу все усилия, — отвечает она твердо и качает головой. — Очень тяжелая ситуация, боюсь, застрянет она здесь надолго. Как минимум — на месяц-другой.

— Мэри, — директор поворачивается к ней. — Вы не могли бы отправиться на Гриммо и рассказать о произошедшем? И, пожалуйста, будьте снисходительны к Северусу сейчас. Как видите, он даже не пришел. Слишком многое случилось за эту неделю; я боюсь, что его способности к окклюменции могут ослабнуть, а это выдаст нас Тому с ног до головы.

Мэри понимающе кивает, чувствуя, как дрожат пальцы. Лили! Что натворила эта сумасшедшая? Слава Мерлину, что хоть осталась жива… И кто теперь будет присматривать за Гарри? Если только Вальбурга согласится оставить его на Гриммо! Это, наверное, будет лучшим решением на данный момент.

Северус терпеливо ждет ее по ту сторону двери в лазарет. Его глаза, полные смятения, с едва различимыми огоньками вины, смотрят на нее выжидающе.

— Как она? — интересуется он глухо.

— Жива. Но повреждения внешние и внутренние невероятно сильные, — Мэри касается его руки, и пальцы Северуса с силой сжимают ее запястье, словно извиняясь за недавний холод. — Она не слышит, не видит, она пока что абсолютный овощ. Ожоги страшные, и ее искалеченное тело до сих пор у меня перед глазами.

Северус ничего не отвечает; Мэри понимает, что все внутри него еще переживает смерть отца, что он еще зол на Лили и ему стыдно это показывать, потому что он должен ее жалеть. Он не простил и не простит, но в глубине души он еще помнит ее той девочкой с рыжей копной волос и звонким голосом, и это добавляет ему боли.

— Мне нужно попасть на Гриммо.

— В три часа ночи? — в его голосе сквозит встревоженность. — Я с тобой.

— Нет. Тебе лучше не встречаться с Сириусом сейчас.

Северус зло кривится.

— Чертова псина!

— Тише, — Мэри прикладывает палец к губам. — Могут услышать. Я быстро вернусь, я обещаю.

Северус не возражает, но весь его вид — взъерошенный и потерянный — вызывает в ней волну необъяснимой нежности. Она ласково проводит рукой по его щеке, но он слегка отстраняется.

— Я этого не заслужил.

— Я не обижаюсь, честное слово. Ты потерял отца, и я…

— Это не дает мне права так себя вести! — он резко встряхивает головой. — Ты потеряла близкого человека всего две недели назад и ведешь себя куда более спокойно, чем я. Прости, Мэри, я представляю, как выгляжу со стороны, но я просто устал. Устал оправдывать ожидания. Устал играть эту дьявольскую роль! Я… просто не уходи надолго, ладно? Отец успел сказать мне несколько важных вещей, и ты среди них — на первом месте. После его смерти я сначала решил пойти по старому пути: закрыть дверь к себе, попробовать справиться самому. Но это путь в никуда, Мэри. Это бег по кругу, а я уже задыхаюсь. Бег никогда не был моей сильной стороной.

Мэри слабо улыбается.

— А я уже подумала, что ты совсем уйдешь в себя и больше ко мне не прикоснешься.

— Я вовремя вспомнил последний разговор с отцом, — Северус чуть медлит и в конце концов спрашивает: — И… как думаешь, она это сделала из-за меня?

Мэри все-таки делает шаг к нему и кладет руки ему на плечи, чуть приподнявшись. В три часа ночи в галереях можно встретить разве что миссис Норрис и не спящего от зубной боли Филча. Северус неуверенно прижимает ее к себе, обняв на талию, и она чувствует запахи ромашки и можжевельника.

— Ты ни в чем не виноват, — шепчет она, зная, что он ей не верит.

Он продолжает прижимать ее к себе как последнюю соломинку, и Мэри вдруг вспоминает выражение его лица, когда они говорили о чувствах друг друга. Ему важно знать, что она испытывает. А она не может дать ему цельный уверенный ответ — пока что не может. Но это все из-за прошлого, которое давно схватило ее за щиколотку и держит крепко-крепко. Она сама начинает понимать, что Северус ее действительно притягивает как мужчина, с которым хочется идти рука об руку. Самое страшное — оказаться зельем замены, таблеткой, чем угодно — чтобы помочь ему забыть Лили. А может, она сама просто не готова еще снова любить. Как можно назвать то, что случилось между ними той ночью? Потребностью двух усталых и нетерпеливых сердец, но никак не любовью. Или она отчаянно пытается убедить себя в этом, потому что подсознательно боится?

— Мэри, я тебя не предам, — отвечает он тем же шепотом, словно угадывая ее мысли.

Она мягко высвобождается из его объятий.

— Скоро вернусь.

— Я буду тебя ждать, — произносит он упрямо. — Здесь.

…Сириус в бешенстве топает ногой и ударяет кулаком по стене. Его волосы как всегда растрепаны, что придает ему вид безумного художника, у которого отняли кисти и мольберт и заперли на консервном заводе. Потом он хватает попавший под горячую руку стул и швыряет в середину комнаты. Регулус только скрещивает руки на груди, наблюдая за тем, как беснуется брат. Потом переводит взгляд на бледную от усталости Мэри:

— Как много ей понадобится времени?

— Если выживет, то месяца два.

— Если выживет? — кричит Сириус, замахиваясь стулом в кого-то невидимого. — Что это значит? Помфри и не такое лечила…

Мэри отрицательно качает головой, но не собирается его переубеждать. Критическая ночь наступит завтра или послезавтра, так что придется ждать. И, пошатнувшись, она опустошенно садится на кончик стула.

— Ребенок останется со мной, — Вальбурга произносит это холодным тоном. Она выглядит очень строго в темно-синем платье с высоким воротником. — Нечего ему торчать в школе, где никому нет до него дела. Я обещаю, что ни одна волосинка не упадет с его головы, пока я рядом.

Сириус смотрит на мать изучающим взглядом, и она, заметив его, ровным голосом отвечает:

— Я чуть не потеряла Регулуса. Я давно не та, какой ты меня помнишь. Я старею, Сириус, и у меня нет сил переносить детские смерти, кем бы ни был этот ребенок.

Тот пожимает плечами и отворачивается, что-то бормоча себе под нос. Мэри поднимается со стула и, подойдя к Вальбурге, от всего сердца пожимает ее крепкую морщинистую руку.

— Не благодари раньше времени, девочка.

Регулус задумчиво прохаживается по комнате, и в глазах его так и мечутся мысли. Крестражи еще есть — в этом он уверен, и ему придется продолжать без Лили. Мэри это прекрасно понимает и надеется, что Сириус предложит ему свою помощь, а это сможет их объединить и вернуть в те далекие времена, когда не было никакой вражды. Иногда вторые шансы ростками надежды появляются в пустыне.

…Вернувшись в замок с помощью домовика, Мэри находит Северуса у Больничного крыла. Он стоит, прислонившись к стене спиной, прикрыв глаза.

— Дамблдор что-нибудь сказал?

— Он до сих пор там, — Северус берет ее за руку. — Пойдем, тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, Мэри.

Она покорно идет вслед за ним, мельком взглянув на огромные часы в холле: четыре утра. Сонливость наваливается сразу, и ноги становятся ватными и неповоротливыми, словно в сапоги накидали камней. С трудом натянув ночную рубашку, Мэри падает на постель в своей крошечной комнатке. Годрик давно спит на голубой подстилке, смешно шевеля во сне длинными лапами.

Северус протягивает ей чашку с мятным чаем. В его темных глазах больше нет льда, только одно бессилие. И надежда. Мэри видит ее среди моря отчаяния, в котором утопает сама.

— Останься, — просит она, ставя пустую чашку на столик. — Пожалуйста.

Северус покорно ложится рядом, и Мэри тут же прижимается к нему всем телом. Это больше, чем близость, это именно то, что ей нужно в это мгновение. Северус понимает, осторожно проводя рукой по ее волосам.

— Не уходи.

— Я не уйду, обещаю.

— Никогда?

Он некоторое время молчит, словно обдумывая ответ, словно боится сказать что-то не то, что может разрушить эту близость.

— Никогда. Только если ты попросишь.

Мэри кладет голову ему на плечо и прикрывает глаза. Ее сердце еще боится верить, но так торопится жить, так хочет любить этого сложного закрытого человека с копной черных волос.

Когда она просыпается утром, то Северус оказывается рядом. Он спит, безмятежно дыша, подложив руку под голову вместе подушки. Сильная, смелая рука! Мэри долго изучает его лицо, такое умиротворенное во сне. Вот он — человек, который не один раз подставил ей свое плечо, который всегда остается на ее стороне, который сумел перешагнуть через еще одну боль потери.

И Мэри осторожно целует его.

Северус

Мадам Помфри говорит, что они еще долго не увидят ее лица и не услышат ее голос. Он поправляет одеяло, весенним сугробом сползшее с безмолвной Лили, и горбится в потрепанном кресле. В Больничном крыле тихо, только настенные часы спокойно отмеривают время.

Северус переворачивает страницу «Расширенного курса зельеварения» и тихонечко выдыхает. Хорошо, что он вовремя остановил самого себя. Безумно хотелось закрыться от всех, спрятаться в кабинете за безразличной маской на лице — но потом он вспомнил о Мэри. И о том, как она, незаметно проскользнув в его жизнь, изменила ее. Он нужен ей сейчас, и он останется рядом. Этой холодной молчаливой недели хватило им обоим — нельзя в ней застревать, нельзя застывать в бетоне скорби, иначе есть опасность остаться там навсегда.

Мать, конечно, расстроилась. Отвернулась, смахнула с щеки пару слезинок и похлопала его по плечу. Отца она никогда не любила, а последние годы презирала, но он все равно когда-то вытащил ее из дома Принцев и забрал к себе. Возможно, этим она ему и обязана.

Северус переводит взгляд на неподвижную Лили: что утекло сквозь пальцы — не вернуть. Слова, чувства, дни их детства, улыбки — все исчезло в дымке прошлого. Как он был наивен тогда! Мальчик с непоколебимым убеждением: если он покажет ей, на что способен — она обязательно снова обратит на него внимание. Да, если говорить совсем честно, то связался он с Пожирателями не полностью из-за Лили. Сыграли роль его амбиции, его вражда с Мародерами, его гордыня и ненависть к отцу, в то время усердно взращиваемая матерью. Но все-таки: и из-за Лили — тоже. В основном — из-за нее.

Едва коснувшись ее забинтованной неживой руки, Северус закладывает учебник пальцем и выходит из Больничного крыла. У него впереди еще два занятия, а потом — вечер наедине с рейтингами успеваемости за последний месяц, и, кажется, Мэри обещала ему помочь. И его нетерпеливое сердце торопится ее увидеть.

— Смитсон, подойдите сюда, — он окликает зевающего второкурсника, и тот лениво и боязливо плетется к нему. — Где ваша контрольная?

— Я не сдал, сэр, — мальчик сразу морщится и опускает голову. — Я не успел дописать последний пункт, долго вспоминал ингредиент, сэр.

Северус поджимает губы, глядя на него сверху вниз.

— Сколько раз мы варили это зелье, Смитсон?

— Три.

— А вы?

— Четыре, — мальчик съеживается. — Сэр, я в четверг принесу, честное слово….

— Минус три балла Когтеврану, — Северус недовольно вздыхает. — За то, что буду проверять вашу работу отдельно от остальных. Сами наказали свой факультет, теперь выкручивайтесь.

Мальчик смотрит на него насупившись, и Северус идет дальше не оглядываясь. Когда они привыкнут к дисциплине? Он боялся сказать лишнего, а нынешнее поколение позволяет себе сдавать работы не в срок. Наглость! И Северус, усмехаясь, ловит себя на мысли, что преподавание понемногу въедается в него ржавчиной. И желание бросить все к чертям, скинуть мантию и уйти — уже не такое сильное, как было прошлой осенью.

— Не забудьте, что завтра собрание, — МакГонагалл сосредоточенно протирает очки бархатной тряпочкой, задержав его на лестнице между вторым и первым этажами. — Северус, вы в прошлый раз не учли все показатели за месяц, включая посещаемость. И объясните мне, по какой причине Максвелл хватает по вашему предмету одни «тролли», если по остальным ее оценки не ниже «Выше ожидаемого»?

Северус добрых две минуты вспоминает, кто такая Максвелл, и только потом осознает, что это первокурсница с темно-рыжими волосами, заплетенными в тугие косички.

— Может быть, потому, что она не может выучить технику безопасности? У нее постоянно что-то проливается, взрывается или не закипает. Минерва, я не могу заниматься с ней индивидуально, забыв обо всем классе. Если посчитаете нужным — пришлите мне ее на дополнительные занятия вечером в пятницу.

…Мэри снова играет с этим дурацким щенком у камина, отнимая у него резинового петуха, которого они купили в Хогсмиде, в крошечном магазинчике для животных. Раскрасневшаяся, Мэри выглядит такой красивой, что Северус некоторое время просто стоит не двигаясь и наблюдает за довольным выражением ее лица. Она кажется невесомой и хрупкой, как эльф из сказок, совсем не такой, как Лили — та всегда напоминала ему огненную саламандру.

— И где ты прячешь крылья? — осведомляется он тихо, но Мэри сразу поднимает на него глаза.

Ее глаза! Эти маленькие болотца, где живут такие же эльфы, как она сама. Притягивающие и не отпускающие. Как она может бояться, что он оставит ее? В его жизни не было никого лучше и никогда не будет.

— Зачем ты столько им задаешь? — Мэри придвигает к себе высокую стопку пергаментов, которая доходит до ее носа. — Это невозможно проверить. Да еще по два листа на задание!

Северус перечеркивает очередной ответ красными чернилами.

— Чем больше они пишут — тем больше думают, а значит, тем чаще используют серое вещество. Впрочем, у некоторых его нет, а у некоторых оно превратилось в дрожащее желе.

— Терпеть не могу желе, — задумчиво сообщает Мэри, пряча зевок за бледной рукой. — Как думаешь, к полуночи справимся? Кстати, я перенесла встречу с Олридж на послезавтра. Уж слишком она настойчива.

Северус закатывает глаза. Опять она про эту нахальную девчонку! Послать бы ее ко всем дракклам, и дело с концом. Но Мэри, конечно, так не умеет. Она будет вежлива и учтива с самим гриндилоу, пока тот не выведет ее из себя. У Мэри есть то, чего ему и Лили катастрофически не хватает: терпение.

Северус вдруг откладывает перо и поворачивается к ней всем корпусом.

— Чего ты боишься? — спрашивает он прямо и без раздумий. — Просто скажи мне.

Мэри сразу понимает, что он имеет в виду, и смотрит на него изучающе. Лицо ее становится чуть бледнее, но она все же отвечает едва дрогнувшим голосом:

— Тебя самого, того, который внутри. Представь — на одно мгновение — что Лили протягивает тебе руку и предлагает не дружбу, а то, чего ты так хотел, но не мог получить. Что скажет твое сердце?

Северус приоткрывает губы, чтобы ответить, но Мэри тут же касается их своими маленькими пальчиками и качает головой.

— Не отвечай сразу, пожалуйста. Подумай. Обещаю: я не буду устраивать сцен, это просто не про меня. И я понимаю, что человек может представлять одно, а когда ударится о реальность, то поведет себя иначе, но я бы хотела услышать взвешенный ответ. Сейчас, пока еще не поздно сделать шаг в сторону, пока не поздно обойти утес, а не врезаться в него на полном ходу.

Северус несколько секунд пытается осознать смысл ее слов. Ясно: она влюблена, но еще не любит так, как может любить ее верное горячее сердце. И она боится упасть в эти чувства как в омут, и ей страшно.

Остаток вечера они проводят в тишине, лишь изредка обмениваясь вопросительными взглядами. И только когда Мэри уходит спать, Северус разрешает себе откинуться на мягкую спинку цветастого кресла и, прикрыв глаза, представить себе Лили, которая вдруг признается ему в каких-то невозможных, загадочных чувствах.

Сердце едва ощутимо трепещет, как птица, которую давно сбили и которая на грани смерти, но помимо этого — есть только пустота. Он действительно преодолел этот рубеж войны за свою собственную свободу. Осталось убедить в этом Мэри. Сказать, что ему нравится, как она смотрит на мир, нравятся ее мысли, ее рассудительность, решимость и то, что она не бросается с головой в кипящий опасностями котел. Лили была для него чем-то вроде горящего факела, и он перенял его, забрал себе как настоящий Прометей — но дальше у него своя дорога.

И так жаль, что отец ничего этого не увидит и не узнает. Морщась, Северус вспоминает те странные похороны с закрытым гробом, когда ему даже не позволили взглянуть на отца. Что такого могло случиться с его лицом? Эта мысль никак не дает ему покоя. И еще Мальсибер…Чертов Мальсибер! Значит, тогда шуткой была не Темная магия, а обыкновенное домогательство. Да, Мэри всегда была привлекательной, даже в пятнадцать. Если он тронет ее хоть пальцем… То что он сам сделает? Что он может, чтобы не выдать свою настоящую сторону?

Ничего.

Ему останется или сражаться против Пожирателей, выдав себя целиком, либо во имя спасения Гарри смотреть, что Мальсибер делает с Мэри. Дьявол!

И Северус в ярости ударяет кулаком по столу. Чернильница подпрыгивает и, упав на бок, заливает лежащие перед ним работы. И почему у всех есть выбор, есть возможность действовать, кроме него? Получается, он бессилен, потому что при любом выборе кого-то предаст. Или Мэри, или Лили. Великолепно!

Мэри спит на боку, подложив ладонь под голову. В ее спальне темно, и Годрик сначала тихо рычит, не впуская Северуса в комнату.

— Перестань, Годрик, — бормочет Мэри сквозь сон. — Ш-ш-ш!

Северус садится на корточки возле кровати и кладет руки поверх ее одеяла. Мэри смотрит на него сквозь полуоткрытые ресницы и сонно улыбается.

— Что такое?

— Ничего. Я могу посмотреть, как ты спишь?

Мэри вытаскивает руку из-под одеяла и касается его волос, запускает в них пальцы. Эти мгновения безмолвного смотрения друг на друга говорят больше, чем просто слова.

Мэри

Северус в задумчивости стоит у окна вполоборота. Его профиль, четко обрисованный дневным светом, кажется высеченным из камня. Мэри некстати думает, что зря спросила его тогда о Лили. Хочет ли она на самом деле знать ответ? Нет, все-таки она предпочла бы знать правду сейчас. Потом — всегда больно.

— Думаю, еще одна вещь может оказаться крестражем, — произносит Северус уверенно. — Позавчера, когда я был у Люциуса по одному поручению, он с большим самодовольством показывал мне дневник, который Лорд отдал ему на хранение. Зачем Лорду отдавать свой дневник Люциусу? Тем более, совершенно пустой.

Дамблдор улыбается уголком губ, глядя на него поверх очков.

— Он только выглядит пустым, Северус.

— Возможно.

Мэри переводит тревожный взгляд с одного на другого.

— Но как ты заберешь дневник у Люциуса?

— Украду. Если дневник пропадет, Малфой ни за что не признается в этом. Да ни один здравомыслящий человек не признался бы. Таким образом, я избегу возможных расспросов.

Мэри сердито поджимает губы. Почему все вокруг нее пытаются влезть в самые опасные ситуации? Регулус и Лили едва не погибли, теперь и Северус собирается рискнуть собой? Сколько еще нужно жертв, чтобы кончилась эта проклятая война?

— Я против, — произносит она твердо, сверля Дамблдора взглядом. — Во всяком случае, не сейчас, сэр, когда мы только что уничтожили диадему. Кто знает, что чувствует Реддл при уничтожении крестража. Нужно выждать немного времени. Пожалуйста, сэр, давайте будем осторожнее.

Дамблдор понимающе кивает, скрещивая пальцы. Он, конечно же, заметил их отношения с Северусом и, насколько Мэри может судить по выражению его лица, он их одобряет. Впрочем, Дамблдор одобряет все что угодно, если оно не противоречит его взглядам на мир.

— Больше всего я опасаюсь за Регулуса, — произносит он тихо и как бы разговаривая сам с собой. — Оставшись без поддержки Лили, он способен на самые храбрые и самые глупые поступки. И за ним некому присмотреть, потому что Ремус не может жить на Гриммо. И я чувствую, что смерть этой девочки, Марлин, лежит на его сердце тяжелым грузом. Жаль, что она погибла, очень жаль, такая способная девочка…

Северус с некоторым ожесточением дергает плечом, и Мэри понимает этот жест: Дамблдору жаль многих, но он не прекращает работу Ордена. С другой стороны — а что ему остается?

…Перед занятием Мэри спускается в оранжерею, чтобы собрать златоглазки и наковырять свежих мокриц для вечно голодных лукотрусов. Сегодня второй курс должен будет покормить их самостоятельно на оценку. А перед этим еще нужно забежать в кабинет на втором этаже и выслушать наконец Олридж. Извинения или очередные гадости: с этой девчонкой нужно быть готовой ко всему.

— Помочь? — Северус опускается рядом и смотрит на нее искоса. — Что-то еще нужно, кроме златоглазок?

Мэри устало проводит рукой по лбу, потом кивает:

— Если не трудно, принеси немножко зверобоя. Он, кажется, вон там, за бессмертником.

Северус послушно отправляется выполнять ее просьбу, и Мэри наблюдает за ним исподтишка. Мокрицы, как назло, не ловятся, и она, вытирая грязные пальцы о мантию, решает, что сначала отправит второй курс ловить их самостоятельно. В конце концов, преподаватель не должен облегчать учебные задачи. Улыбаясь своей хитрой задумке, Мэри выпрямляется, уже предвкушая вытянутые лица девочек и восторженные — мальчишек.

— Мэри.

— Да? — она поворачивается и берет протянутый пучок зверобоя, полный жизнерадостных цветов.

— Я выбираю тебя, — его темные глаза убедительны и искренни. Мэри пытается возразить, что сейчас, в оранжереях, не то время и место, но Северус жестом просит ее дослушать. — Я давно выбрал тебя, Мэри. Еще до того, как понял, что ты — это ты. Мое сердце… оно всегда ждало кого-то спокойного, уверенного и настоящего. Я не отрицаю, что Лили долгие годы была для меня всем, но я не успеваю за ней, я устал успевать. Она из тех, кто мчится не разбирая дороги, вперед и вперед, а я больше всего люблю сидеть у огня в зимние вечера и собирать травы летом. Люблю неспешно шагать рядом с тобой в Хогсмид, люблю смотреть, как ты играешь с этим идиотским щенком. Я выбираю тебя, Мэри, потому что ты мне нужна.

Она порывисто, неожиданно для самой себя обвивает его шею руками и целует, забыв, что их могут увидеть. И ее собственное сердце наполняется радостью и уверенностью в его словах, и только глубоко-глубоко внутри еще дрожит огонек сомнения. Но однажды он сможет погаснуть, остается только подождать. Одно слово, один взгляд, короткое пожатие пальцев — и ты все понимаешь.

— Мне пора бежать, — произносит Мэри торопливо, неохотно делая шаг назад. Как ей хочется, чтобы у них было много времени друг для друга! Только в такие редкие моменты она осознает, как устала от войны. — Предлагаю наплевать на все дела вечером и просто поболтать у камина. А то мне всю ночь снились детские каракули.

Северус усмехается. Он выглядит крайне довольным собой, и Мэри понимает, что все эти слова дались ему с невероятным трудом. Он не из тех, что укрывают тебя одеялом из комплиментов и дарят цветы так часто, что от аромата болит голова. И ей это по душе.

— Договорились, — он опускает взгляд на часы. — Я освобожусь только к ужину, так что встретимся с Большом зале. Знаю, что ты будешь против, но придется поговорить о дневнике Лорда.

Мэри морщится, в мыслях прокручивая все аргументы, которые можно придумать, чтобы только не трогать этот дневник прямо сейчас. Лили едва-едва начала приходить в себя, хотя бинты не снимут еще недели две, а встать самостоятельно ей разрешат только через месяц. Нет, нельзя трогать дневник, Реддл может заподозрить Северуса, а это слишком опасно для всех…

Блуждая в своих мыслях, она с удивлением замечает, что Олридж уже сидит в классе, нахально постукивая пальцами по парте.

— О, вы пришли, — Мэри кладет пахнущие весной травы на преподавательский стол. — Я вас внимательно слушаю.

Высокая и вызывающе красивая, Олридж встает и делает несколько шагов к ней. Она — обычная девушка из сотни таких же, за исключением имени и состояния. Да, Слизерин иногда портит людей, что бы там ни говорил Северус. Все эти настроения войны и идеи о чистоте крови могут хорошенько сбить с толку, особенно юных. В пятнадцать многое выглядит романтичнее, чем оно есть на самом деле.

— Я хотела извиниться, — Олридж кашляет в кулак и достает из кармана красивое перо. — И вручить вам небольшой подарок, если вы примете меня обратно на занятия. Отцу не понравилось, что я не изучаю магических существ: он считает, что волшебник должен быть в курсе всего, что водится в мире. Что скажете?

И Мэри совершает совершенно объяснимую ошибку человека, который недоучился на курсах мракоборца до конца: она недоверчиво смотрит на перо, а не на лицо дарящего. И, чуть подумав, соглашается.

— Благодарю. Вы можете вернуться на занятия, я буду рада вашему присутствию. Надеюсь, домашнее задание по моему предмету войдет в список необходимых дел?

— Конечно, профессор.

Мэри берет перо и сразу чувствует знакомый рывок. Кабинет, цветы, хитрое лицо Олридж с презрительными губами и насмешкой в глазах — все сливается в один разноцветный водоворот, а потом исчезает.