Школа в деревне Гадюкино (джен)

В понедельник, чуть не плача, все школьники деревни Гадюкино попёрлись в школу. Учёбу они ненавидели, школу тоже, поэтому вместо праздничного настроения на их лицах было выражение, от которого мухи дохли на лету. Вчера, конечно, детишки здорово повеселились, сорвав линейку и прогнав директора, но Второе сентября было неумолимо. В школу тащиться всё-таки пришлось.

Ученики шли со всех сторон к центру деревни, потому что школа располагалась именно там. А сама деревня была круглая как блин. Автобус починили, но при пробном заезде у него отвалилось проржавевшее дно и вылетели стёкла, поэтому его погрузили на трактор и отвезли на эстакаду — снова чинить. Так что все шли опять пешком.

Один двоечник был убеждён, что учебники — отстой, поэтому принципиально носил их в помойном ведре. На ведре было написано неприличное слово. Но в прошлом году двоечника отругали, и он замазал слово и написал его же по-английски. Английского в школе никто не знал, даже учительница, которая этот язык преподавала, поэтому всё было в порядке: все шли на учёбу с рюкзаками, а двоечник — с помойным ведром. Так он выражал своё отношение к школе.

Но те, кто ходил с обычными рюкзаками, относились к ней не лучше! Идя в неё, они обсуждали, какую бы сегодня сделать гадость.

— Хорошо бы под школой вырыть подкоп, чтобы она провалилась, — предложил один третьеклассник.

— Долго, — ответил ему бездельник из восьмого класса, который в школу ходил только для того, чтобы хулиганить и получать двойки. — Лучше разукрасить её всю двойками. Ядовито-зелёными. Из баллончиков.

— Я получше придумала, — сказала Стешка из первой главы. — Нужно на входном плакате исправить «добро» на «тухло».

— Лезть высоко, — возразила ей сестрица Нюшка. — А так идея хорошая.

— Ладно, на месте придумаем, — сказал восьмиклассник, и они все, хором вздохнув, продолжили свой путь к знаниям. Сегодня все шли без букетов, потому что все цветы закончились вчера.

Стешка и Нюшка учились в пятом классе. Но иногда они отмачивали такие номера, что им завидовали даже старшеклассники. Стоя в строю на праздничной линейке, они вели себя подозрительно тихо, и если бы новый директор (которого уже откуда-то прислали в школу) был подальновиднее, то установил бы за ними наблюдение. Но новый директор гадюкинской школы ещё не нюхал пороху. Он преспокойно бубнил торжественную речь и не замечал, как в обе стороны от Стешки и Нюшки по ровным рядам детей волной идёт перешёптывание: школьники шептали что-то на ухо рядом стоящим и велели передать дальше.

Возле школы стоял канцелярский киоск, в котором сидела тётя Мотя, лузгала семечки и продавала на переменах тетрадки и ручки. Это было удобно — можно было каждый день забывать и ручку, и тетрадку. У некоторых не очень дисциплинированных учеников к началу лета скапливались сотни ручек и штабеля тетрадок. Так вот в этот праздничный день, в понедельник 2 сентября, сразу после линейки к киоску ломанулись все ученики.

Тётя Мотя обрадовалась, думая, что сейчас продаст весь товар, но у неё спрашивали только карандаши, причём не какие-нибудь, а гранёные. Простые гранёные карандаши. Когда закончились заточенные, тётя Мотя стала предлагать точилки, но дети отказывались, говоря: «Не, нам только карандаши нужны!» «Но они же незаточенные, вы не сможете ими рисовать!» — возражала тётя Мотя. «А мы и не собираемся!» — посмеиваясь, отвечали дети. В то утро из киоска смели все гранёные карандаши.

И ведь никто не обратил на это внимания!

И вот прозвенел первый звонок. Все классы расселись по партам, и перед каждой доской учительница сказала:

— Здравствуйте, дети! Начинаем урок!

И вдруг что-то загудело. Вся школа жужжала, тряслась и вибрировала так громко, что учителей не было слышно. От шума проснулась Серпалитония Сигизмундовна, которая после укола от аллергии благополучно продрыхла в учительской целые сутки. Она не заметила, что сентября уже второе, а не первое, думая, что покемарила всего двадцать минут. Вскочив из кресла и поправив причёску, она глянула на часы и выбежала из учительской.

Тем временем учительницы в классах пытались переорать странный гул и вопрошали:

— Что это гудит?

— А это ремонтные работы в подвале! — отвечали дети сквозь шум. — Там какая-то техника работает.

Учительницы пытались вести урок молча, с помощью доски и мела, но без объяснений дети ничего не понимали и просто хлопали глазами с глупым видом. А жужжанье не утихало.

Тогда учительницы вышли из кабинетов в коридор и стали обсуждать и совещаться, что делать и кто виноват. К ним присоединилась Серпалитония, и они, крича во всю глотку, совещались минут сорок, пока не догадались снарядить экспедицию в подвал. Но в подвале никакой работающей техники не обнаружилось, и загадка приобрела мистический оттенок. Одна из учительниц даже перекрестилась.

А тут и звонок прозвенел. И — о чудо! с началом перемены гул мгновенно прекратился. Из классов вылетели радостные и галдящие ученики и стали гоняться друг за другом по коридорам, и всему учительскому составу только и оставалось, что орать на них: «Не бегайте! В школе шевелиться запрещено!»

А через десять минут начался второй урок. И если первый по плану должен был состоять из обычных разговоров про жизнь, то вторым уроком у всех было что-то обычное: русский язык, математика или вообще химия. Учительницы вошли в классы, сказали: «Здравствуйте, дети! Садитесь!» — и дети сели. Но, едва прозвучало: «Начнём урок», как школа снова загудела.

Началась паника (только среди учителей. Дети были спокойны и довольны). Вызвали полицию, спасателей, пожарников, экстрасенсов, экзорциста и Ван Хельсинга. Всех учеников срочно эвакуировали во двор. В процессе эвакуации гул стихал. Когда детей не осталось в классах, воцарилась тишина.

Это было странно. Спасатели раздали учительницам валерьянку и уехали. Пожарники пожали плечами и поехали тушить сарай в соседней деревне, который поджёг по пьяни местный алкаш. Экстрасенсы помахали руками, посмотрели в шар и сказали, что что-то такое чувствуют, после чего пошли пешком на природу качать ауру. Экзорцист изгнал из школы дьявола, выписал чек и тоже ушёл, а Ван Хельсинг что-то долго и эмоционально втолковывал учительницам, покручивая пальцем у виска, но его никто не понял, потому что он говорил по-иностранному. Тогда Ван Хельсинг плюнул и улетел.

Время близилось к полудню.

— Четыре урока сорвали, осталось два, — сказала Нюшка Стешке, загибая пальцы. И тут всех снова погнали в школу, сказав, что опасность миновала. Прозвенел звонок.

— Откройте учебники на странице… — начала учительница, но тут опять раздался гул! Школа жужжала и дребезжала, как кофемолка, и детей отпустили бы домой, если бы новый директор не догадался позвать Скарапею Горыновну, которая сегодня была выходная.

Скарапея пришла, мельком заглянула в пару гудящих кабинетов и ка-ак заорёт на всю школу:

— А ну сейчас же все сдали гранёные карандаши!

Слышно было на всех трёх этажах, а в библиотеке даже треснуло стекло. Гул прекратился, дети на секунду оцепенели, а потом испугались и побежали сдавать карандаши.

(Которые они до этого катали ногой по полу туда-сюда. Не благодарите).