Пацаны-пацанчики (джен)

Мяч подскочил, сделал в воздухе невообразимый финт и со смачным шлепом залетел в открытое окно второго этажа.

— Ну что делать, блин, теперь, — Женя со вздохом уселся на скамейку. — Мяч новый был совсем, мне его бабушка только недавно купила. А ты начал со своим “давай покажу, давай покажу”, тоже мне, Месси нашелся.

Генка покраснел и набычился. Что он, виноват, что ли, что ходит уже три года в секцию, а нормального футбольного мяча даже в руках не держал? А тут этот, который и пинать-то не умеет.

— Ну, Жень, ну че ты, я новый тебе куплю. Мне мама на обеды деньги дает.

— Мне не нужен новый, — кажется, Женька готов был расплакаться. — Бабушка мне его подарила вместо томика Беляева, который я три дня просил, что я теперь, и без мяча, и без Беляева?

— Я-то что могу сделать сейчас, дурак? — Гена топнул ногой. — Мне вообще брат, когда откинулся, мяч шилом проткнул, это мне переживать надо!

— Ну, все, — в глазах у Женьки заплясали чертики, и Гена подумал, что пора бежать: всякий раз, когда Бекетов вбивал себе что-то в голову, отвязаться от него было нельзя. — Помнишь, я у тебя коллекцию значков брал перерисовать? Так вот, пока ты не поднимешься и не заберешь мой мяч, я тебе их не отдам. Вот.

Женя отряхнул ботинки, надулся, встал со скамейки и пошел домой.

Генка нецензурно выругался, предварительно проверив, не шастает ли здесь кто-то из знакомых его мамы — хотя кто мог шастать в летний день?

Чертов Женька не оставил ему выбора: значки папины, и когда папа вернется из командировки, живого места не оставит. Генка зашел в подъезд, поднялся на второй этаж, перекрестился — ноги дрожали так, как будто случилось землетрясение, а на лице выступил пот — и позвонил в квартиру номер десять.

Бабу Тамару из десятой квартиры дружно ненавидел весь двор. Грузная, словно выдолбленная из дерева, седые волосы убраны в пучок, массивная челюсть, ситцевый халат и шлепанцы. Баба Тамара каким-то необъяснимым нюхом вычисляла курильщиков по оставленным банкам и выбрасывала окурки прямо им под дверь. Гоняла детей со двора, ведь не дай бог кто-то пнет мяч прямо на ее клумбу! А когда Ванька, старший Генкин брат, который только вышел после отсидки, с бодуна бросил камнем в кошку, что сидела у подвала, баба Тамара разбила ему зеркала у только купленной “Ласточки”.

Как только баба Тамара выходила посидеть во двор — а приходила она всегда внезапно, как итоговая контрольная по математике — сразу было понятно, что можно расходиться по домам. Не кричи рядом с бабой Тамарой, не бегай рядом с ней, мячом в нее не попади, даже не дыши! А если попадешься ей с сигаретой — Генка сам не курил, но старшие пацаны из секции рассказывали — выхватит, затушит и заставит съесть.

— Ну кто там трезвонит с утра пораньше? Иду я, иду, — громогласный бас из-за обитой дерматином двери казался Генке голосом из преисподней. Топот был слышен даже за две стены, и Генка затрясся.

Из всех квартир их пятиэтажки — и к бабе Тамаре. Почему он такой невезучий? Наверняка, наверняка она сейчас откроет дверь и заставит его сожрать сигарету, хотя он даже не курит, а потом заставит мыть пол в подъезде и поливать цветы, или клумбу прополоть…

Впрочем, началось думаться Генке, это даже не страшно, и ради папиных значков он готов и не такое вытерпеть. Главное — это то, что она его просто-напросто убъет.

Баба Тамара стояла напротив него, выше всего на полголовы, злая и массивная.

— И что же вам нужно, молодой человек?

Сейчас убьет. Сейчас снимет живьем кожу и будет есть по кусочкам.

— Тамарсанна, я Генка из тридцатой, мы с другом вам мяч в окно забросили нечаянно, отдайте, пожалуйста, мяч новый, ему бабушка подарила…

— Вот как? Ты, значит, Машкин сын будешь, Геннадий? — баба Тамара нахмурилась, но в глазах у нее заплясали какие-то добрые искорки — совсем как у Женькиной бабушки, когда она подкладывала Гене еще один блин с вареньем — и отчего-то Генка понял, что бояться ему нечего. — Ну, заходи, рассказывай. Как это так — мяч, чужой, да в окно.

Не до конца понимая, что происходит, Генка зашел в квартиру. Пахло вареной картошкой и рыбой, в воздухе висели маленькие пылинки, на стене висел календарь за восемьдесят пятый год, а по радио передавали Муслима Магомаева. Рыжий одноухий кот потерся о его щиколотки.

Тот самый кот, из-за которого Ване года два назад пришлось чинить “Ласточку”.

— Вот что, Геннадий, — баба Тамара сурово посмотрела на него, да так, что сердце опять ушло куда-то в пятки. — Вот тебе тапочки, полы мне не пачкай. А еще — не ври. Никогда. Как только ты мне соврешь, мы с тобой распрощаемся, как в море корабли.

— Я никогда… очень редко вру, Тамарсанна, — хотелось сказать торжественно, а вышло с заминкой. Обещал же — не врать.

На кухне у бабы Тамары пахло травами, только не как в аптеке, а как, скорее, в деревне. В духовке что-то шкворчало, а Муслим Магомаев только-только начал проповедовать о солнце золотом. За стеной кто-то закашлялся, и баба Тамара, качая головой, поспешила в комнату. Спешила она как-то испуганно и суетливо, и Генке почему-то начало казаться, что весь этот суровый монолит сейчас возьмет и рассыплется. По кусочкам. И не будет больше бабы Тамары.

Он взял в руки кружку и отпил чаю. Папа, правда, всегда говорил ему, что у чужих ничего нельзя брать, но, в конце концов, это баба Тамара, он от нее лет с трех бегал, да и если б не мяч, бегал бы дальше.

— Ну, — баба Тамара, промокнув лоб аляпистым платком, уселась напротив него и накапала в чашку валерьянки. — Рассказывай, чего это ты сюда приперся?

Гена покраснел.

— Моему другу, Женьке, бабушка мяч подарила. Футбольный, настоящий. А он совсем играть не умеет, еще сокрушался, что лучше бы томик Беляева купили. А я в секции футбольной занимаюсь, захотел показать, как я умею головой отбивать, а потом ногой с переворотом.

— И отбил, — подсказала баба Тамара.

— И отбил, — Генка вздохнул. — Вы меня извините, пожалуйста, я так больше не буду, только мячик отдайте, а то Женька мне коллекцию значков не вернет, она папина, он вернется — шкуру спустит…

— Вот оно что, значит, — баба Тамара покачала головой. — Женя — это с пятого этажа? Знаю его бабушку, хороший парень. Горлодера этого, — кот терся о ее богатырские варикозные ноги, — выхаживать помогал, после того, как твой братец чуть его не убил.

— А это правда, что вы ему машину поломали?

— Ничего я не ломала, — баба Тамара, кажется, впервые удивилась за весь разговор. — Геннадий, мне семьдесят лет, и я пока что в твердой памяти. Зачем мне кому-то машину ломать. Наверное, сам врезался и на старуху решил свалить. Чтобы не думал никто.

Гена почесал затылок. Наверное, баба Тамара не врала: хоть брата он и любил, но прекрасно знал, что Ванькины извилины заточены только на две вещи, хлестать пиво и тусить с корешами. И если бы не баба Тамара, Ванька не раз в месяц искал бы свободную квартиру где-то на другом конце города, а пил бы прямо на лавочке.

— Ну, что еще спросишь, Геннадий? — баба Тамара уже улыбалась, и Гене было совсем не страшно. Женька же тоже у нее был, конечно, бабка же его таскает по своим подругам, и не испугался, а Генка его старше, чего ему бояться?

— А курильщикам вы зачем под дверь окурки высыпаете? Они же никому не мешают. Стоят на лестнице, курят в окно, не мусорят, — Генка нахмурился. — Вон, Василию Валеричу недавно опять высыпали, он все утро убирал, на работу опоздал. Разве хорошо?

Баба Тамара тяжело вздохнула.

— Генка, вот скажи мне, как человек человеку. Когда люди другим жить мешают — это хорошо?

— Конечно, нет! — с жаром ответил Генка.

— А когда ты просишь не делать что-то, что тебе жить мешает, а тебя игнорируют, это хорошо?

— Ну, не знаю…

— Курили бы у себя на балконе, я бы и слова не сказали, или на чердаке. Вон, на выходных заняться — раз, протер все, стул с пепельницей поставил — и хоромы. Кури — не хочу! Да и на улицу спуститься несложно. Но нет, нужно дымить на всю лестницу, так, чтобы даже в квартире куревом пахло, а у меня внучка с астмой. Знаешь, как по ночам плачет, задыхается? Родители ее ко мне сбагрили, а сами в Москве живут. А девчонку так жалко, никого у нее нет.

— А она на улицу не выходит?

— Куда ей на улицу без ингалятора, ее потащат играть, еще задохнется! Нет, дома сидит, книжки читает.

Генка отхлебнул еще чаю и представил, как вечно сидит в пыльной квартире, читает раз за разом одни и те же книги, слушает, как ребята за окном играют, а из друзей только бабушка-скандалистка. Да еще и как накурят — и дышать нельзя.

И почему-то ему стало так грустно, что он почувствовал себя самым здоровым человеком на этом свете.

— Тамарсанна, а как вашу внучку зовут? А давайте мы с Женей ее погулять возьмем, мы как раз в лес собирались, да и прибраться у вас дома надо, а то пыльно, вот она и задыхается…

Баба Тамара слушала его, улыбалась, склонив голову на плечо, а потом отдала мяч. Яркий, черно-белый и совсем не лопнутый.

— Сегодня мы с Юленькой идем в поликлинику на процедуры, а в пятницу — почему и нет. Только ей пока рано в лес ходить, лучше приходи сам, посиди. И Женю приводи своего.

С мячом под мышкой Генка вышел из квартиры и спустился обратно во двор: раз уж Женька ушел и обиделся, зайти к нему точно можно будет только после обеда, когда его бабушка будет не против. Почему бы и мяч не попинать?

Генка поднял голову вверх и уставился. Из окна бабы Тамариной квартиры на него смотрела рыжая девчонка с двумя хвостиками. Он помахал ей и, рисуясь, все-таки отбил пас головой.

Этим вечером, когда Ваня, проспавшись, решил подымить на лестничной клетке, Гена разломал на куски все его сигареты.