Эребор, Дракон и неудача  (гет)

Зло может менять обличья, и некоторые из них чудесны, как лица светлейших душ. Добро и зло, красота и уродство, жизнь и смерть, свет и тьма — в Средиземье эти вещи мешались и разделялись так ярко, как никогда в моем родном мире.

Здесь зло было не абстрактным понятием, а имело облик и имя — Саурон…

Первый из майя. Дух, спевший огонь в Час Творения. Совращенный и обращенный ко злу Мелькором. Черный враг мира, как назвал его впервые в час гибели Древ Феанор. А было это так? Или в эльфийские рукописи Первой Эпохи и в память бессмертных эльдар попала только часть правды?

Во всех рожденных в этом мире была крохотная часть Изначального Пламени. Арда давно была искалечена, искорежена, искажена. И этого уже не исправить, покуда существует мир.

Мой дракон был создан искажением. Создан величайшим злом. Врагом, страшнее которого не было и не будет до конца. Сила Моргота такова, что, даже заключенный за Стенами Ночи, он оставил свою силу в каждой частице Арды. Смауг был огнем, ветром и погибелью. Он был сотворен для разрушения, но я-то знала, что и чудовища умеют любить.

Любовь лишь однажды превозмогла неизбежность — смертный мужчина и эльфийка. Берен и Лютиэн…

Эта история и раньше вызывала во мне трепет, еще там, в моем родном мире. Сидя с книгой на коленях, я часто размышляла — каково это — любить, зная, что не быть вместе? Зная, что вы не равны и никогда не будете? Что одному угаснуть, а другой гореть вечность. Горькую, одинокую вечность.

Это ведь страшно — потерять любимого навсегда. Теперь же я очень хорошо понимала, почему Лютиэн отказалась от своего бессмертия ради короткой жизни рядом с возлюбленным. Я вовсе не хотела, чтобы мой дракон шел на такую жертву ради меня, даже если бы это было возможно. Просто потому, что он перестанет быть собой, став человеком. Для него это будет хуже, чем смерть. Когда любишь по настоящему — ничего не ждешь. А я отчаянно любила и была готова отпустить своего дракона, когда придет время.

В уголке моего сердца поселилась острая игла грусти, чтобы колоть меня время от времени.

Смауг говорил, что его Владыка умел убеждать, умел обольщать, но он никогда не лгал. Просто умел преподнести вещи так, что черное казалось белым. Мелькор был беспощаден прежде всего к себе. Превыше всего он жаждал власти над миром. Но не для того, чтобы разрушать, а создавать. Крылатые драконы были великолепным воплощением его замысла — вселяющие ужас, но поразительно прекрасные.

Саурон же всегда лгал. В умении плести интриги ему не было равных. Как и в злобе…

Еще бы! Проболтаться не одно тысячелетие бестелесным духом и все из-за потомка Берена и Лютиэн. Было от чего злиться. Он ненавидел людской род и тех древних эльфов, что остались на этих землях. И еще он опасался последнего из Великих Змеев. Ему ли не знать какую мощь Мелькор вложил в лучшие из своих творений?

Ему не хватало Кольца… Кольца, которое носил на пальце Бильбо из Шира.

Подумать страшно, сколько раз хоббит был на грани того, чтобы попасться в лапы орков. И что тогда? Одна ошибка, и нас ждал бы нескончаемый мрак. Мир до странного хрупок, просто мы этого не замечаем. Смауг хотел спокойной жизни. В его жизни было более чем достаточно битв.

Это не значит, что он хоть сколько-то раскаивался в совершенном ранее. Раскаяние вообще не в характере драконов. Дракон не жалел о совершенном и не забывал произошедшего. В те дни Смауг много говорил о пережитом лично им. О первом полете, о том, как в толще подземных ходов в огромной пещере учился ремеслу кузнеца. О том, что его учитель был пленником из нолдор и сгинул в Твердыне. О красоте ушедших в воду земель. О своих собратьях. О первом бое.

Дракон давно потерял счет отобранным им жизням. В общем-то, он не видел в убийстве ничего зазорного, это было частью его природы.

Но при этом Смауг, равнодушный к гибели тысяч, дрожал над моей жизнью. Его пугало, как легко можно оборвать мою человеческую жизнь. По меркам дракона я была беззащитнее младенца, что Смаугу совсем не нравилось.

Я добровольно приглядывала за пленниками — приносила еду и воду. Уговорила дракона выпускать гномов в туалет, хотя Смауг считал, что мое чистоплюйство просто смехотворно. По его утверждению гномы благоухали отнюдь не фиалками, и хуже бы не стало. Что удивительно, гномы не пытались бежать, да и куда? Дракон наглядно продемонстрировал, что сделает с тем, кто попытается дернуться.

Нужно отдать должное гномам — они старались не докучать мне просьбами их освободить. Хотя не понимали, что я делаю подле страшного дракона и кто я такая? Дубощит же считал меня по меньшей мере темной тварью. По мнению венценосного барана нормальное существо не выжило бы рядом с ящером. Я и не спорила. Заботилась, чтобы гномы не голодали, и старалась их ободрить как могла.

Не скрою, в этом был и тайный умысел. Надеялась, что Бильбо, видя мое хорошее отношение к своим друзьям, решится появиться передо мной.

Смауг чуял постороннего, но найти его не мог. Дракон распознал, чьи чары скрывают невидимку от его взора. И в самом деле, в Горе будто поселилась давящая сила. Даже я чувствовала.

— Мистер Балин, я принесла чай, — я аккуратно передала гномам укутанный в полотенце кувшин и кружки. В Эреборе было довольно свежо.

— Спасибо, Яна.

Старый гном был неизменно вежлив и приветлив, чего не скажешь об остальных. Заключение сказалось на гномах не лучшим образом. А Торин и Двалин едва не бросались на решетки, что было абсолютно бесполезно — закаленные в пламени дракона, их мог разрушить огонь не меньшей силы.

— Позже я зажгу свечи, — я куталась в плащ и старалась не смотреть на короля.

Несколько трусливо, но Торин буквально прожигал меня глазами. За несколько дней гордый гном возненавидел меня едва не больше, чем самого Смауга. И первое время отказывался от еды из моих рук, будто я собираюсь их отравить. На мое справедливое замечание — зачем мне все эти сложности, если можно просто позвать Смауга? Буркнул что-то нелестное на языке гномов и больше не сказал мне не слова.

— Спасибо вам леди, — Бофур шумно отпил из своей кружки. — И за покрывала тоже. И за мазь для Фили.

— Мне пора…

Я не хотела смерти гномам. В сущности они неплохие ребята. Но если на одной чаше весов будут они, а на другой мой дракон, то я не задумаюсь. Но пока я помогала, чем могла. Фили после моргульской стрелы еще не оправился полностью, несмотря на все эльфийские чары. Эту рану до конца не залечить, так что с молодым гномом она до конца жизни, какой короткой или длинной она бы не была.

— Опять проведывала несчастных, — Смауг упражнялся с отнятым Оркристом. — Нельзя быть такой добросердечной, Яна. Гномы вовсе не безобидны.

— Я понимаю, — мягко произнесла я, обнимая дракона со спины. Спорить с ним мне вовсе не хотелось. — Зачем они тебе?

— Ты имеешь ввиду живые? — ухмыльнулся как мерзавец дракон. — Дурочка моя, ты думаешь, гномы единственные, кто облизывается на сокровища Эребора? То, что Торин и его банда живы, мне на руку. Гномов легко стравить со всеми остальными желающими захватить Одинокую Гору. Кроме того, этот мальчишка все-таки законный наследник. Право крови. Гора моя только по праву завоевания и силы.

Драконы не признавали никаких законов, кроме своих собственных и воли Владыки. Но были некоторые исключения — чтобы окончательно захватить земли нужно было истребить законных владельцев. Ведь король — это больше, чем пафосное название.

Смауг терпеть не мог гномов и убил бы их, если бы жизнь Торина и его наследников не была бы ему сейчас выгодна.

— Думаешь жадный Лесной король не попытается покуситься на эти богатства? — Смауг, легко ступая, открыл небольшой ларец, стоящий отдельно на массивном сундуке. — Звездные камни Ласгалена… Трандуил пришел из того же утерянного мира, как и я. Он знает, на что способен змей. Но желание вернуть утерянное сокровище ему дороже.

— Его лицо — кто это сделал? — мне было и правда любопытно.

— Один из моих собратьев, — Смауг перебирал камни, искрящиеся светом. — Видишь ли, Яна, мой род не очень любил самонадеянных эльфийских мальчишек. Пламя, что опалило его, оставило напоминание — как опасно бросать вызов темным. Но зло этот эльф впустил в свою душу сам. Он подозрителен, неприветлив и завистлив. Видишь ли, эльфы, не смотря на весь свой пресловутый свет, все же живые. Наследники Дориата давно утратили всю мудрость, зато вполне сохранили подозрительность и нелюбовь к внешнему миру. — Дракон поцеловал мне волосы. — Тьма наступает на Лесное королевство, и Трандуил постепенно теряет свою власть над лесом. Но на помощь не зовет. Эльфы давно разобщены. В памяти бессмертных старые обиды важней сегодняшней опасности. Они слабы, но в Средиземье достаточно тех, кого Саурон вынужден опасаться, потому что помнит, на что способны люди и эльфы, сражавшиеся за свою свободу…

Мой дракон был одним из тех, с кем Властелин Колец был вынужден считаться. Они взаимно ненавидели друг друга. Но были и другие — Галадриэль, Митрандир и Элронд. И совсем еще неизвестный Следопыт.

Я была лишена возможности выходить за пределы Горы. Да и в самом Эреборе существенно ограничена в свободе передвижений — Смауг очень переживал за мою безопасность. Протесты помогали мало, только накаляли и без того тревожную обстановку. Единственные места, где дракон оставлял меня надолго и без проблем, были сокровищница, кухня и библиотека.

— Если вдруг что-то пойдет не так, я хочу, чтобы ты была рядом.

Вот и все, что он говорил мне. Из этого выходило, что все спокойствие моего дракона напускное. Ведь, несмотря на всю свою смертоносность, он был живым, а значит, знал, что такое страх.

Крайне тяжело жить с душевной болью от потери. Но еще горше понимать, как мало вы все-таки успели.

Бильбо пришел ко мне сам. Просто в один момент появился рядом с моим креслом в библиотеке, где я трудилась над переводом эльфийского текста. Смауг, крылатый садюга, был верен себе — осадное положение не повод отлынивать от учебы.

Я едва не огрела хоббита увесистой книжкой по горному делу, так неожиданно он появился. Но вовремя остановилась.

— Бильбо Бэггинс, я полагаю?