0,001 секунды (джен)

Нет, конечно, про невероятное Эдди и не думал, когда, не находя себе места от волнения и забывая про обед, собирался в свое первое настоящее путешествие. Вслух-то он переживал якобы о том, что совсем не знает итальянского, и сказал об этом родителям раз, пожалуй, тридцать, но внутри себя, конечно же, Эдди успевал поволноваться еще и о непосредственном деле, которое ему предстояло, и о его важности в своей жизни, потому что уж что-что, а важные для своего будущего вещи он умел опознавать лет эдак с шести, насколько он сам помнил.

Ни самолет, ни видов из иллюминатора толком Эдди не запомнил, хотя узнавал все это впервые в жизни. Нет, он не боялся высоты, полетов или рева турбин, но даже несмотря на все те установки, что Эд сам себе дал еще на земле, боялся он совсем другого. Здесь, где-то в небе над Ла-Маншем, снова пришли мысли о проигрыше и том, что скажет отец, когда поймет, что зря вообще все это для Эдди устроил.

Переживания или возможные финансовые потери друга семьи не сильно волновали, потому что Эдди пока еще не подозревал о его роли, и все, что происходило, воспринимал как какой-то естественный (но пока еще незнакомый) для такого случая процесс. И вообще, он, конечно же, знал, что континентальная Европа не сильно отстает в увлечении картингом от Британского королевства, поэтому был полностью уверен в том, что здесь все устроено правильно, хотя какие-то вещи наверняка должны выглядеть странно и непривычно.

Сразу после приземления в Милане мистер Суинтон, прихватив свой походный саквояж, попрощался с ними и отбыл, а Кроссам пришлось дожидаться своего багажа, потому что Эдди, конечно, тащил с собой всю свою экипировку и кучу нужных других вещей, а потом, от аэропорта, они еще очень долго ехали на такси, и, как Эд понял, место, которое им надо было посетить, находилось далеко от самого города. Опыт участия на нескольких британских трассах в крупных городах вне Норфолка говорил, что это нормально, и потому он ничуть не удивился тому, что и здешняя трасса оказалась на таком же отшибе. Это было привычно, «как дома».

Отец всегда бывал немногословен, а в этой поездке и вовсе будто забыл как говорить, но и Эдди не привык сыпать вопросами, так что они перемещались по чужой стране, практически не перекинувшись и парой слов, и всю дорогу Эдди смотрел в окно машины и отмечал нескончаемые сочные и яркие пейзажи, каких он сроду не видел в Норфолке. Рядом сидел отец, прямой, невозмутимый и совершенно спокойный, и Эдди заряжался от него этим состоянием, убаюканный красотой видов и мерным шелестом шин по ровному асфальту.

Пожалуй, ему даже начинало нравиться в Италии.

До самой трассы они не доехали, завернув по пути в маленький городок, где заселились в гостиницу и в очень даже приличный номер с двумя кроватями и большой ванной комнатой. Здесь-то отец наконец расщедрился на слова, которые будто копил с того часа, как они выехали из Норт-Уолшема, и рассказал, как и что будет происходить.

— Первое время ты поживешь тут один, понимаешь меня, Эдди? — начал отец, присаживаясь рядом на кровать. — Завтра мы поедем на трассу вместе, я тебя всем представлю, а потом ты должен будешь ездить туда сам, а я уеду к Джону и вернусь только пятнадцатого. Не волнуйся, каждый день в номер подают завтрак и ужин, а по утрам у входа будет ждать такси — водитель знает, куда тебя везти. На трассе тебя тоже будут сопровождать, а здесь, в гостинице, с любым вопросом можешь обращаться к мистеру Джулиано — это он был сейчас там, внизу, на стойке. Твоя задача — готовиться к гонке, а об остальном не переживай, все устроено и оплачено. Ты все понял?

— Да, папа.

Конечно, что тут было не понять? «Не подведи, сын. Я все устроил, даже прислугу и личного водителя тебе нанял, сын. Только не подведи, покажи класс, сын».

Вот так все только-только приобретенное спокойствие улетело коту под хвост, и если бы отец сейчас потрогал его руки, он бы узнал, как Эдди холодеет от ужаса из-за таких мыслей и итоговых перспектив, но Кросс-старший никогда бы такого не сделал, и, честно говоря, Эд был очень рад этому. Показать, как ты боишься делать свое дело? Уронить себя в глазах отца? Да это самое ужасное, что могло бы случиться! А вот самостоятельности он совершенно не боялся, в конце концов, Эдди уже довольно наездился в одиночку, так что могло быть сложного в такси или в том, чтобы спросить, когда подадут ужин?

Пришлось просто стиснуть зубы и кивнуть в подтверждение своих слов, а потом отец ушел вниз, к телефонам, а Эдди принялся раскладывать свои вещи по нужным местам: шутка ли — месяц жизни в новой комнате? — и монотонность этого занятия на целый вечер привела его в состояние выжидания: как-то оно все завтра начнется?

Никакие слабые опасения насчет языкового барьера не подтвердились: тренер, которому наутро вверили Эдди, худо-бедно говорил по-английски, и этого вполне хватало, чтобы в следующий месяц они понимали друг друга. Если синьор Фабри говорил «сядь» — это означало «давай круг», если под жест ладонью произносил до смешного мягко «вон» — это означало, что машину надо освободить и оттолкать в гараж. В остальном Эдди ориентировался на интонации и общее настроение говорящего и потихоньку начинал изучать силу и разнообразие итальянских словечек, потому что-то и дело слышал вокруг обращенные к другим людям взрывы эмоций и силился понять, что они означали: вдруг это было важно именно для него?

Что же до непосредственного дела, ради которого он прибыл в Италию, то в первый день Эд ехал будто в абсолютно неуправляемой вагонетке: настолько он привык к притертому под него и оставшемуся в Британии карту, что даже забыл, каково это — ехать в практически новенькой конвейерной машине. Здесь были другие карты, другие стандарты, и пришлось все настраивать с нуля, и это заняло несколько мучительных дней, в течение которых становилось все жарче и жарче, а Эдди все больше и больше переживал из-за того, что эти дни настройки и прикатки воруют у него настоящие тренировки.

Да, становилось жарко, нервно, и будто чего-то не хватало, хотя процесс вроде бы был построен так, чтобы зевать и скучать не приходилось, и вечером Эд приезжал «домой» в совершенно выжатом состоянии, но раньше он никогда не задумывался, насколько ему важна компания своих ребят вокруг. Здесь, на итальянской трассе, конечно, тоже были его сверстники, но все они были заняты делом, на него никто не обращал внимания, да он и не встречал никого больше двух-трех раз, чтобы завязывать знакомства: ребята приезжали на несколько дней — Эдди видел порой целые дома-фургоны, стоявшие в загончике для машин, — а потом исчезали насовсем, а на следующие несколько дней или уик-энд за забором появлялись новые трейлеры.

Похоже, только он один тренировался все время именно здесь, и это внезапное соображение одновременно и наполнило Эда эпической важностью, и добавило нервов: оно налагало дополнительную ответственность, и уж точно никак нельзя было бы в случае провала оправдаться тем, что он плохо знал трассу.

«Неужели тебе не хватило месяца, Эдди? У других было всего несколько дней!»

Оставалось только работать на все сто процентов. А лучше на сто пятьдесят. Жаль только, что синьор Фабри день за днем ни в какую не говорил, сколько же еще Эдди должен нагнать секунд, чтобы достичь какого-то хорошего времени, и даже не давал посмотреть табличку прогресса, поднимая ее над головой и повторяя свое «но рагаццо, но», как только он подходил и пытался заглянуть в бумажки, но, может, так у них, в Италии, было заведено?

Эд уже почти смирился с тем, что так и будет тренироваться вслепую, пока наконец (спустя целую неделю катаний!), как только он закончил очередную серию быстрых кругов, тренер не взорвался какой-то дико быстрой и импульсивной речью. Собственно, саму речь Эд и не услышал, только концовку, когда подрулил к линии, но сразу после финиша он краем глаза видел, как взметнулись вверх руки итальянца, сжимавшие секундомер и планшетку.

Снимая шлем и с трудом ловя знакомые слова среди незнакомой речи, он понял, что вроде как побил прошлогодний результат соревнований. Ох, это было наконец какое-то начало!

Облегченно выдохнув и получив от нагнувшегося к нему тренера экспрессивное и стремительное объятие и ласковое «вон», Эдди покинул машину и встал на асфальт словно бы выросшим на пару сантиметров (по крайней мере, ощущал он себя примерно так). И сразу и трасса показалась более родной, и люди — дружелюбнее, да и вообще — лето здесь было чудесное. Улыбаясь во все свои двадцать шесть зубов, Эд чуть было не забыл, что толкать карт в «стойло» — это вообще-то тоже его работа.

К счастью, на этом его действия с машиной заканчивались, потому что в боксах у него был свой (не достоверный факт, конечно, но было чертовски приятно так думать) механик, который его ни о чем не спрашивал, а сам что-то там менял и докручивал, консультируясь с тренером, а Эд, хоть для приличия порой и смотрел на его манипуляции, думал при этом совсем о другом — о трассе, ему было о чем еще поволноваться.

Через два дня, как раз пятнадцатого числа, когда обещал вернуться отец, здесь должно будет пройти мелкое местное соревнование, чем-то похожее на их турниры школ графства, и да, он тоже сможет поучаствовать, пусть и без всяких зачислений в итоговые протоколы. И пусть гипотетическая фигура отца на трибуне несколько добавляла напряга, проверить свои силы в боевом режиме — это прекрасная тренировка, то, чего Эду очень не хватало в погоне за быстрыми кругами, и то, что каждую субботу так привычно происходило на кромерской трассе. Может, здесь тоже найдется свой «деррен», которого можно будет с честью победить и о котором, к слову, Эдди только сейчас вспомнил впервые за все время своих итальянских «каникул».

Вспомнил и тут же постарался забыть. Деррен Ллойд остался там, на островах, гоняет с детворой на мелкой трассе, которая никогда не примет чемпионат выше уровня местечковых гонок, а он, Эдди, шагнул уже выше, гораздо выше, как бы ни сложились дальше итоги его выступлений.

Это было неплохое, даже отличное продолжение, Италия приобретала все больше ярких красок, и Эдди уже представлял, как вернется в Кромер и будет рассказывать Чарли и Джиму, и всем остальным, как тут было сложно и все не так, но он смог, а они, конечно же, будут слушать молча, изредка прерывая его рассказ удивленными «вау» или «вот это да!», и почти никто из них, скорее всего, никогда в своей жизни не испытает ничего подобного.

От этих приятных воображений его оторвал синьор Фабри, и это были не обычные для него и такие знакомые два слова, которые Эдди уже даже снились, — тренер обратился к нему с какой-то фразой на настолько исковерканном английском, что из всего сказанного Эдди понял только «мистер Суинтон». И вправду следом за итальянцем шел друг отца — в легком летнем костюме, столь непривычном для того, каким Эд привык его видеть, и даже улыбающийся, что уж было и вовсе странно, но Джон Суинтон подошел и протянул ему руку для приветствия, как взрослому.

Неуверенно и немного торопливо, но Эд ее пожал и заозирался: где же отец?

— Твой отец пока остался подменять меня, Эдди, а я вот навещаю трассу — у меня здесь есть дела и хорошие знакомые, — на этих словах мистер Суинтон похлопал по плечу тренера, и они перекинулись парой фраз на итальянском, после чего синьор Фабри отошел. — Прогуляемся? Покажешь мне тут все, я не был в Монце с позапрошлого года.

Пока они гуляли, мистер Суинтон потребовал, чтобы Эдди звал его «мистер Джон», и это не было бы странно, если бы всю жизнь, что Эд знал их семью и бывал в их доме, этот человек не вызывал у него смешанных чувств трепетного страха и уважения, и некоторое упрощение этого сложившегося отношения сначала показалось ему неправильным. Впрочем, когда тот отвел его пообедать и позволил заказать на десерт винное мороженое, Эдди взглянул на такое новое старое знакомство по-иному, и «мистер Джон» отныне пошло гораздо легче.

За обедом Эд наконец-то узнал, что у Суинтонов большая доля в совместной англо-итальянской компании, которая поддерживает местную школу, и что Джон Суинтон, такой сдержанный и чопорный дома, на самом деле очень любит гонки и сожалеет о том, что у него нет сына, которого он мог бы поддерживать в увлечении хоть чем-нибудь окологоночным. Немного обидно было услышать, что Кросс-старший раньше никогда не говорил своему другу о том, чем занимается Эдди, но сидя здесь, в другой стране, замечая нотки восторга в речи взрослого и уважаемого человека и поедая «взрослое» же мороженое, Эдди ощущал себя поистине избранным и быстро позабыл об этом факте: пусть поздно, но отец все же сказал.

Странно, но Эдди мало пугали перспективы разочаровать мистера Джона, хотя теперь он в полной мере понимал, кто на самом деле стоит за всей этой поездкой и всеми договоренностями. Возможно, потому что друг отца никогда не говорил «не подведи, не разочаруй», да и что бы случилось при самом неудачном для Эда раскладе в их отношениях? Возможно, его бы просто перестали приглашать к Суинтонам. Ну и плевать!

Здесь и сейчас, сидя в тени летнего кафе, Эдди доскребал на самом деле ни разу не вкусное джелато и уже немного иначе смотрел на ближайшие соревнования. Отец на них присутствовать не будет, его место займет мистер Джон, перед которым не страшно даже бы и вылететь, трассу он изучил, и машина работает как надо. Он даже побил рекорд!

Все страхи и печали таяли, как мороженое у него в желудке. Эд уже вовсю любил Италию.

Как, собственно, и свою затянувшуюся самостоятельность.

Вечером Джон поехал с ним в гостиницу и, насколько Эдди понял, оплатил дальнейшее эдово проживание, потому что вместе с Джулиано (а Эд звал его просто Джулиано, посчитав приставку «мистер» неподходящей для статуса прислуги) на стойке портье они считали что-то очень долго, сверяясь с прежними записями — видимо, смета по разным договоренностям была непростой, а когда Эдди надоело стоять в стороне и ждать и он отмер и толкнулся вперед — к стенду с газетами и открытками — мистер Джон отправил его к себе, пожелав спокойной ночи.

Остался ли его покровитель в отеле или уехал в другое место — Эдди не знал, как и то, сколько же стоило его дальнейшее проживание. Да и не волновали его такие вещи, Суинтоны были богаты, а если что-то выходило не настолько финансово удобоваримо именно теперь, то это были не его, Эда, проблемы, и уж он-то точно ничего с этим поделать не мог.

Так что, неторопливо приняв душ и переодевшись, Эдди развалился на кровати, изучая прихваченную снизу газету и дожидаясь, когда принесут ужин. Он, конечно, ни черта не понимал по-итальянски, но сам себе в этот момент казался ужасно взрослым и ужасно значительным и с упорством прочитал все статьи вслух, имитируя подхваченный итальянский акцент.

Пятнадцатого утром возле неизменно ждущего его такси обнаружился мистер Джон — может, он все же поселился тут и решил не докучать Эду, а может, просто приехал с утра пораньше, но его присутствие Эдди сильно польстило. Они важно пожали друг другу руки и вместе отправились на трассу, а там…

Там все было до приятной ноющей боли знакомо: забитая дешевенькими машинами парковка, дети, родители и суматоха, начиная прямо от входа и заканчивая самыми боксами. В этом всем Италия ну совсем ничем не отличалась от дома, может, было лишь более шумно, и Эдди даже поймал себя на мысли, что ловит в толпе знакомые лица, но, конечно же, кроме тренера Фабри и знакомых механиков тут никого больше не было и не могло быть, а если кто-то из ребят, что появлялись на трассе за эти дни, и участвовал в сегодняшней гонке, то он их не узнавал.

Тренер (а у него тут, кроме Эда, было еще двое подопечных) сновал от карта к карту и выглядел очень серьезно — будто это уже был Чемпионат, а не местные покатушки, и Эдди, за пару дней приобретший может даже излишний пофигизм к сегодняшнему событию, под шлемом посмеивался над этим, но тем не менее его пристрелочные круги, когда их выпускали по восемь машин сразу, начались достаточно нервно: Эд уже давненько не гонял именно в боевых условиях. Но навыки вспомнились очень быстро, да и никто из соперников не показывал ничего особенного — они все старались просто вкататься и избегали какой-либо борьбы.

По итогам квалификационных заездов Эдди стал третьим и даже не успел понять, расстроен он или так, не очень, как материализовавшийся рядом быстрее тренера мистер Джон сообщил ему, что опередили его, в общем-то, прошлогодний рекордсмен и еще один «звездный» мальчик, которому прочат славное будущее — оба старше, оба отличные знатоки этой трассы, выступавшие тут по многу раз. И пусть он уступил им не так уж и мало, это было совсем не стыдно, так что Эд согласился, пожал плечами и решил не переживать. В конце концов, третье место — неплохая позиция для стремительной атаки, которую он как раз умел и любил.

Впереди у спортсменов был перерыв и потом уже — настоящая гонка, а сейчас в боксах их нагнал тренер, и, как выяснилось, сказать синьору Фабри было очень даже что, к счастью, мистер Суинтон стал им добровольным переводчиком, потому что говорил итальянец пусть и без привычной спешки и ухмылок, но много и сложно — Эдди бы не понял и трети, если бы тот пытался донести свои мысли по-английски.

— Мальчик мой, ты уже герой моего сердца, — переводя это, мистер Джон улыбался, хотя сам итальянец произнес эту фразу с таким выражением лица, будто хоронил собаку, — но не думай только о том, как бы победить, думай о том, что тебе в первую очередь надо научиться на этой трассе бороться. Впереди тебя два парня, я их хорошо знаю. Иньяцио готов будет тебя выбить, лишь бы не пропустить, а мимо Луи и муха не пролетит. Это хорошо, что ты позади них, очень поучительно и полезно. Посиди за ними, понаблюдай, смотри на них, смотри на тех, кто позади, будь внимателен в третьем повороте — там ты теряешь, но там и лучшее место. чтобы обойти такого как Луи. Мальчик мой, это твоя репетиция перед главным спектаклем, используй все возможности для учебы...

Синьор Фабри, кажется, готов был бы повторять про пользу обучения еще и еще, но даже мистер Суинтон решил, что Эдди уже все понял, и прервал этот поток, разговорившись с ним по-итальянски и о чем-то, что не касалось Эдди, а тот тем временем чуть не бегом рванул от них в душ, потому что жара на трассе установилась просто неимоверная, в боксах из-за скопления народа стало смертельно душно, с него текло ручьем и он очень бы хотел успеть просушить свой костюм перед самой гонкой.

В душевой он, конечно, оказался не один, но тут его никто не узнавал, никто не лез с разговорами, и в общем потоке незнакомого языка Эдди ощущал себя словно в изоляции и смог обдумать то, что сказал тренер.

С одной стороны, это были слова, не лишенные смысла, а с другой он прямо сейчас видел отличную возможность попробовать прорваться. Стоя под прохладной водой, Эдди повспоминал все памятные случаи, когда этот рывок ему помогал — и таких оказалось немало, но важнее количества было то ощущение, которое он испытывал, когда маневр удавался. Это был «бросок короля» — так Эдди его называл, и он ужасно захотел испытать это чувство превосходства над соперниками снова — здесь и сегодня.

На фоне этого желания весь авторитет итальянского тренера разом померк, а его слова начали казаться недоверием и, может, желанием, чтобы Эд вообще не побеждал. Ведь если англичанин победит итальянцев — наверное, итальянцу это не понравится?

Это было очень хорошее объяснение, и из душа Эдди вышел, полностью уверенный в том, что он попробует. Ведь если не пытаться побеждать — зачем вообще выходить на старт?

И именно это он и сделал через два часа, как только отгремел сигнал старта: попытался с первых метров протиснуться между двух соперников впереди. Он был легче, его карт был легче, его ускорение при одинаковых моторах было лучше — уж такую элементарщину знал любой мальчишка и не мог не знать многоопытный тренер. И «бросок короля» почти удался, но если одна машина дернулась от него влево, то вторая, ничуть не меняя траектории, пнула его карт под боковую раму, и Эдди подлетел одним бортом, чудом удержав руль. Правда, при этом он потерял сразу три позиции, и в дальнейшем терял все больше и больше, пока не сошел на семнадцатом круге — отказал поврежденный толчком мотор. Зато к некоторому удовлетворению Эда, его обидчик сошел еще раньше: буквально через несколько секунд после их инцидента его протаранил кто-то из нагонявших.

Покидая машину, Эдди уже понимал: он рискнул, и риск не оправдался. Почему? Потому что чертов Иньяцио Бонди, этот кретин от Бога, попытался его выбить, когда понял, что Эд его обходит. Будет ли сам Эдди говорить что-то об этом тренеру? Нет, ему не хотелось. Во-первых, тот наверняка скажет, что предупреждал, а во-вторых… Они — итальянцы.

А что до гонки, то ее результаты Эда Кросса совершенно теперь не интересовали. Его билет на Чемпионат никак от них не зависел, так что он выудил из сумки потрепанного «Гулливера» и уселся за самый дальний столик закрытого на сиесту кафе.