Очень странные дела (гет)

Ужины в Норе давно не были такими тихими. Джинни вяло ковыряет овощное рагу, Молли и Артур тихо переговариваются о министерских делах, а Рон не спускается вниз с того дня, как его выписали из Мунго.

— Джинни, тебе не приходило письмо от Лавгуда? — спрашивает Гермиона.

— Приходило, — кивает Джинни. — Мистер Лавгуд хотел взять у меня интервью о «Холихедских Гарпиях». Он считает, что символ когтя на нашей форме — это урезанный герб древнего женского сестринства, которые умели говорить с животными.

— И что ты ответила? — допытывается Гермиона. Я вижу блеск в ее глазах.

— Отказалась, — Джинни пожала плечами. — А потом еще это нападение случилось…

— Понимаю.

Гермиона смотрит сочувственно, но слегка барабанит пальцами по столу. Понимаю ее нетерпение, мне тоже хочется обсудить эту новость, но при Молли и Артуре нельзя.

— Поднимемся к Рону? — предлагает она.

Я с готовностью встаю из-за стола. Мы торопливо поднимаемся наверх, Джинни плетется сзади. Наверное, стоит с ней поговорить, но у меня разговоры с противоположным полом в последнее время совсем не получаются.

— Рон, привет! — Гермиона широко улыбается, заходя в комнату. — Как ты себя чувствуешь?

Он лежит на кровати, задрав ноги на стену, в пижаме с пятнами на футболке, растрепанный, с небольшой щетиной. Совершенно разбитый.

— Нормально, — отвечает Рон, даже не глядя на нас.

Мы садимся рядом. Гермиона берет его за руку и гладит по волосам.

— Мы скоро найдем этого урода, — говорю я. — Я тебе обещаю.

— Глаз мне это не вернет, — отвечает он.

И мне страшно от безразличия в его голосе.

— Ну что ты, Рон? — мягко говорит Гермиона. — Ты справишься, мы что-нибудь придумаем. Мы с тобой.

Но он никак не реагирует. Я вспоминаю Малфоя, корпящего над темномагическими фолиантами, и не могу понять, кто из них ведет себя странно.

— Мы выяснили, что все жертвы были приглашены на интервью в «Придиру», — рассказываю я, чтобы сменить тему. — Думаю, стоит наведаться к Лавгудам и все разузнать. Как давно вы общались с Луной?

Гермиона почему-то краснеет.

— Давно ей не писала, забегалась с этой работой, — говорит она.

— Я тоже все собиралась, — виновато кивает Джинни. — Месяц, наверное, с ней не виделись.

— Завтра пообщаемся, — обещаю я.

Вдруг раздается грохот, и мы все подскакиваем на месте. Я, Джинни и Гермиона направляем палочки на окно, а Рон остается лежать безучастным.

— Сова, — выдыхает Гермиона с облегчением.

Она открывает окно, и огромный черный филин влетает в маленькую комнатку Рона. Сев возле Гермионы, он цапает ее за руку.

— Ну спасибо, вредная птица, — она тянется к письму. — У меня для тебя ничего нет, — говорит Гермиона, поглаживая филина.

Тот недобро ухает и улетает прочь, слегка задев ее крыльями по волосам.

— Разумеется, это от Малфоя, — она смотрит на конверт с серебряными вензелями. — У кого еще может быть такая агрессивная птица.

Гермиона медленно открывает конверт и достает письмо, задумчиво читает. Там несколько строчек — я вижу это, когда она опускает письмо.

— Малфой нашел ритуал, — говорит она. — Расскажет завтра.

— Почему завтра? — восклицаю я.

Мне уже надоели эти тайны. Почему нельзя было просто написать все в письме и избавить нас от приятной встречи? Проклятый хорек.

— Гарри, уже поздно, — мягко говорит Гермиона. — Узнаем все утром.

Я вижу, что она нервничает, но пытается не подавать вида. Рон лежит с закрытыми глазами и никак не реагирует на ее легкие поглаживания по волосам. Джинни сидит в кресле, поджав под себя ноги.

— Странно, да? — спрашивает она.

Я смотрю на нее вопросительно.

— Что вы теперь с Малфоем и Паркинсон заодно.

— Странно, — повторяю я слова Джинни.

Мне чудится, что за окном проплывают не облака, а сизые кольца дыма.

* * *

Я просыпаюсь от стука в дверь. Нехотя встаю, шлепаю босиком по холодному полу, кутаюсь в огромный махровый халат — кажется, в нем еще Сириус ходил. Мне нравится этот дом, но с тех пор, как я снова живу здесь один, а Джинни в Норе, температура как будто упала до градусов слизеринских подземелий.

— Гарри, это я! — доносится из-за двери голос Гермионы.

Я и так знаю. Прийти ко мне мало кто может, а приходит и вовсе только она. Открываю дверь, впускаю Гермиону и солнечный свет, который неприятно слепит глаза.

— У меня новости, — с порога говорит она, стягивая сапожки и вешая на меня свое пальто.

Кланяюсь ей на манер дворецкого и легко улыбаюсь.

— Добро пожаловать в берлогу, мисс Грейнджер!

Она никак не реагирует на мою шутливую реплику и идет на кухню. Вешаю ее пальто и плетусь следом.

На кухне пахнет кофе и булочками, Кикимер суетится у стола. Гермиона выглядит расстроенной, я замечаю, что у нее красные глаза.

— Что такое? — спрашиваю я.

Она протягивает мне свежий «Пророк».

— Невилл, — говорит она дрожащим голосом. — Он был следующим, кто лишился глаза.

Чувствую, как сердце пропускает удар и злость с новой силой собирается где-то в груди.

— Джинни и Рон сегодня его навестят, но я предлагаю узнать, что нашел Малфой. Мы должны знать, чего нам ожидать, — Гермиона шумно вздыхает. — Это так ужасно, Гарри! Бедный Невилл.

Я киваю и обнимаю Гермиону за плечи.

— Мы найдем, кто это сделал, — говорю я. — Он больше никого не тронет.

Она кивает. Мы молча пьем кофе, к булочкам она не притрагивается.

— Пойдем? — я глажу ее по плечу, и Гермиона благодарно улыбается в ответ.

Этот день, уже омраченный новостью о Невилле, должен был стать еще хуже. Я помнил о вчерашних перепалках с Малфоем и Паркинсон, а повторять их желания не было никакого.

— Кстати, — вспоминаю я интересующий меня вопрос, — а где родители Паркинсон? Не хотелось бы на них наткнуться.

— Мы их не увидим, — заверяет меня Гермиона. — Малфой сказал, что они уехали в Шотландию к родственникам на свадьбу, а Паркинсон не взяли, потому что ее там не особо любят. Ну, она ведь курит, ругается, в общем — ведет себя совершенно не как леди.

— Это все Малфой рассказал? — удивляюсь я.

Она пожимает плечами.

— Мы немного разговорились. Пойдем скорее, — и тянет меня за рукав.

Мы шагаем в камин, и зеленое пламя уносит нас прямо в логово чистокровных вампиров.

* * *

— Я пересмотрел вчера все эти книги, — Малфой выразительно окидывает взглядом стопку на столе, наверное, рассчитывает на особую похвалу, — и нашел то, что нам нужно.

Мы с Гермионой сидим поодаль от него на небольшом диване. Она теребит в руках носовой платок — новость о Невилле ее не отпускает, — я наблюдаю за Паркинсон, которая крутится у зеркала и поправляет прическу.

Наверное, ей должно быть одиноко здесь, в этом огромном мрачном логове. И грустно от того, что ее оставили, что родственники ее не любят. Но Паркинсон не выглядела расстроенной, и узнать, что она чувствует, было невозможно. Кажется, как будто только в тот момент, в коридоре, буквально на мгновение она была искренней.

— Если бы ты мне вчера помогла, — продолжает Малфой, — мы бы, конечно, управились быстрее.

— Пожалуйста, просто скажи, что ты нашел, — тихо перебивает его Гермиона.

— А вы чего такие кислые? Кто умер?

Паркинсон поворачивается с совершенно ослепительной улыбкой. И я вдруг очень хорошо понимаю ее родителей, эту стерву брать с собой никуда не хочется.

— У нас есть еще один пострадавший, — сухо отвечаю я. — Невилл.

На секунду улыбка исчезает с лица Паркинсон, но мгновенно появляется снова.

— Похоже, мужчин этот маньяк не любит больше, чем женщин, — заявляет она.

Малфой хмурится и торопливо листает книгу в кожаном переплете.

— У него есть почти все, что нужно, — говорит он и начинает рассказ: — Это древняя магия индейских племен, еще с тех времен, когда жертвоприношения считались обычным делом.

Гермиона вздрагивает от этих слов, мне тоже становится не по себе.

— Все же знают, что такое ловец снов? — спрашивает Малфой.

Кивают все, даже Паркинсон.

— Обычный ловец защищает от простых кошмаров, которые могут сниться каждому из нас, — продолжает он. — Но есть кошмары, которые буквально высасывают из тебя все силы, убивают изнутри, настолько они кажутся реальными.

Я нервно сглатываю, вспоминая о своих снах, связанных с Волдемортом.

— Для таких снов требуется особый амулет: нужно взять человеческие волосы и сплести из них паутину, которая будет ловить кошмары, по ее краям повесить человеческие глаза, которые будут неустанно следить за злыми духами, а в центре поместить человеческое сердце, которое будет давать свою силу.

— Сердце? — дрожащим голосом переспрашивает Гермиона.

Малфой кивает.

— Нам срочно нужно к Лавгудам, у нас больше нет вариантов, — я вскакиваю с дивана. — Больше никто не должен пострадать.

Гермиона кивает и встает вслед за мной.

— Нужно сообщить об этом в Министерство, — говорит Малфой. — И не лезть к этому психопату прямо в руки.

— Нам не нужна твоя помощь, — говорю я. — Не переживай, мы замолвим за тебя словечко, чтобы тебя взяли на стажировку в Аврорат.

Гермиона смотрит на меня с непониманием, Малфой — со злостью. Паркинсон что-то тихо говорит, но я не могу разобрать ничего кроме «чертов Поттер».

— Какая мне теперь стажировка без глаза? Этот протез нужно ждать целую вечность! — зло кричит Малфой и добавляет чуть тише: — Дебил.

— Придурок, — бросаю я в ответ и тяну Гермиону за собой.

Она покорно идет следом.

* * *

Мы стоим около дома Лавгудов, солнце слепит глаза. Сад вокруг дома цветет яркими красками, я чувствую легкий запах цитруса и роз. Я не был здесь с тех самых пор, как Ксенофилиус Лавгуд почти сдал меня Пожирателям Смерти. Надеюсь, новый прием будет более радужным.

Мы проходим по дорожке, усыпанной камнем, и озираемся по сторонам. Вокруг — зеленые поля и ни души. Тишина рядом с этим домом пугает.

Я останавливаюсь у двери и смотрю на Гермиону, она ободряюще кивает и держит палочку наготове.

— Давай, — шепчет она.

Заношу руку, чтобы постучать, и слышу тихий вскрик Гермионы.

Секунда — и она падает на землю. Я кидаюсь за ней, но в ту же секунду меня пронзает острая боль в шее, и я отключаюсь.

* * *

Когда я прихожу в себя, голова раскалывается от боли. Я плохо вижу, где нахожусь, потому что на мне нет очков, но чувствую, что связан. Делаю несколько попыток высвободиться — бесполезно.

Помещение напоминает мне лабораторию: я лежу под наклоном, как в кресле у стоматолога, надо мной яркая лампа, вижу очертания шкафов, но совсем нет солнечного света, как будто все находится под землей.

— Гермиона? — тихо зову я.

— А-а-а, очнулись, мистер Поттер? — слышу я скрипящий голос.

Ко мне подходит мужчина в белоснежном халате с длинными светлыми волосами.

— Мистер Лавгуд?

— Да-да, — отвечает он. — Мне жаль, мистер Поттер, но вы сами виноваты. Моя малышка больна, ей так плохо, я должен помочь.

— Луна? Что с ней?

Я снова делаю попытки освободиться, пока Ксенофилиус стоит ко мне спиной. Пытаюсь сотворить беспалочковую магию — не выходит. У Гермионы бы наверняка получилось! Вот только где она?

— Моя малышка заболела, зачахла. Видите ли, мистер Поттер, у нее совсем не осталось друзей. Все про нее забыли, — он не поворачивается, что-то переливая по колбам. — А знаете, какое лучшее лекарство от всех болезней?

— Какое? — спрашиваю я, пытаясь протянуть время.

— Любовь, мистер Поттер, — Ксенофилиус подходит ко мне с колбой и острым металлическим предметом, похожим на скальпель. — Но вы не хотели дать моей девочке любви, поэтому я заберу ее сам.

Я снова пытаюсь высвободиться, на этот раз вкладывая всю свою силу. Веревки больно впиваются в кожу, а голова снова начинает раскалываться.

— Мистер Лавгуд, вам лучше отпустить меня, — говорю я сквозь зубы. — Мы поможем Луне, вам не нужно больше никого ранить.

— Никто не поможет ей, кроме меня, — грустно отвечает он и хватает меня за подбородок.

Я вырываюсь, потому что он пытается влить в меня ужасно горькое зелье. Лавгуду удается влить несколько капель, я чувствую, как остатки зелья стекают по моей коже.

— Где Ге-ге-рмиона? — язык заплетается, и я с трудом выговариваю слова.

— Придется стереть ей память, — отвечает Лавгуд. — Она очень не вовремя появилась здесь.

Находиться в трезвом сознании становится все сложнее, я чувствую, что и так мутная из-за отсутствия очков картинка начинает расплываться. У меня больше не получается пошевелиться, в панике я пытаюсь сказать или сделать хоть что-нибудь — бесполезно.

Все, что мне остается, невнятно мычать и моргать.

— Мне нужно ваше сердце, мистер Поттер, — говорит Лавгуд. — Но вы должны находиться в полном сознании, поэтому я просто вас обездвижил.

Я мычу и жмурюсь от яркого света лампы, который он направляет прямо мне в глаза.

— Ваше доброе храброе сердце будет последним элементом, мой ловец кошмарных снов будет готов. Луна так слаба, — он нервно всхлипывает. — У меня осталось совсем мало времени.

Я чувствую, как сердце бешено стучит в груди. Неужели еще пара мгновений — и оно перестанет биться?

Холодное прикосновение скальпеля отрезвляет меня. Лавгуд делает надрез, и я чувствую боль, чувствую, как сталь погружается все глубже под кожу. Мне хочется выгнуться и кричать, но я не могу этого сделать. Не могу сделать ничего.

Лавгуд делает новый надрез. Внутри своей головы я ору благим матом и надеюсь, что скоро потеряю сознание от боли.

— Тише, мистер Поттер, пока вы нужны мне живым, — он словно читает мысли и подносит к моему носу едко пахнущую тряпку, которая в момент пробуждает меня от агонии.

Сколько раз я был лицом к лицу со смертью, но еще никогда не чувствовал себя таким беззащитным. Боль усиливается. Я слышу громкий хлопок… и все стихает.

Чьи-то холодные руки касаются меня, стягивают с кровати.

— Давай же, Поттер.

Это Паркинсон, но я не могу понять — настоящая она или плод моего воображения. Мысли роятся в гудящей голове, а сердце стучит с такой силой, что, кажется, вот-вот вырвется в проделанные Лавгудом надрезы.

Я все еще не могу шевелиться, и она тянет меня на себя. Не выдерживает тяжести моего тела, и мы оба оказываемся на полу: я лежу на ней сверху, чувствую сладкий запах табака, и мне отчего-то становится так хорошо. Я закрываю глаза.

— Поттер, не умирай, — шипит она.

Мысленно я смеюсь. Живее всех живых — благодаря ей.

Паркинсон скидывает меня с себя, и теперь я лежу на спине. Она исчезает, и меня захлестывает паника. Боль в груди не утихает, зато, кажется, мое тело снова возвращается ко мне.

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы найти Паркинсон, но она сама склоняется надо мной, загораживая свет. Лучи от лампы позади нее выглядят так символично, как будто она…

— …ангел, — хриплю я.

Я слышу ее мелодичный смех, и паника окончательно отпускает.

— Вот это тебя приложили, — говорит она и склоняется над моим лицом.

Еще мгновение — и я чувствую, как ее губы касаются моих губ, легко, совсем невесомо. Я даже толком не могу ответить, но чувствую тепло, которое разливается по телу.

— Ну ты и бревно, Поттер.

Паркинсон надевает на меня очки, и теперь я вижу все: ее темные сияющие глаза, светлую кожу и маленькую, едва заметную родинку над губой. Отчетливо вижу лабораторию, в которой нахожусь — со стены тремя глазами на меня смотрит ужасного вида ловец снов из перепутанных длинных волос; глаза вращаются, а посередине свободное место, как раз для моего сердца.

Она легко встает с пола, подходит к ловцу. Глаза следят за каждым ее движением.

— До чего жуткая херня, — говорит она, но не может оторваться, завороженная. — Вот этот глаз — Драко, — Паркинсон водит пальцем вокруг одного из них, и он послушно следует за этой траекторией. — Бр-р!

Выглядит очень пугающе.

— Надо уходить, пока этот сукин сын не очнулся, — ругается она совсем не аристократично.

Наверное, в этом и есть суть Паркинсон — от аристократии в ней только чистая кровь и фамилия.

— Можешь встать? — она дает мне руку, и я пытаюсь подняться, опираясь на нее.

Тело меня слушается, но с трудом. У меня уходит несколько минут, чтобы встать, но Паркинсон не торопит меня и не смеется. Она просто стоит рядом и поддерживает, чтобы не упал.

— Где Гермиона? — спрашиваю я.

— Не переживай, Малфой ее нашел, живая была.

Мы медленно выходим из лаборатории, и три глаза неотрывно следят за нами.

— Получается, — говорю я, отдышавшись, — ты меня сначала убить хотела, а теперь решила спасти?

Паркинсон пожимает плечами.

— Девушки бывают такими непостоянными, — смеется она.

Наверх ведет узкая лестница, и мы идем очень близко. Паркинсон держит меня за талию, и подталкивает сзади.

— Панси? — тихо зову я.

— Чего тебе?

— Я ошибся. Ты не все портишь. Возможно, ты портишь только некоторые вещи.

— О, заткнись.

Паркинсон пихает меня локтем в бок, и я сдавленно охаю от боли. Она улыбается.

* * *

Мир буквально перевернулся с ног на голову: Паркинсон поддерживает меня, чтобы я мог нормально идти, Малфой залечивает царапины на лице Гермионы, пока она полулежит в кресле.

— Гарри! — она видит меня и делает слабые попытки встать. — У тебя кровь!

— Грейнджер, не дергайся, — осаживает ее Малфой.

Я осматриваю себя: с левой стороны у меня красуется три надреза, кожа похожа на лоскут. Мне незнакомы заклинания, которые могут просто это залечить. Паркинсон заматывает меня в кухонным полотенцем, и ругается, когда пачкает руки моей кровью.

Я смеюсь и охаю от боли. Голова трещит, как будто меня огрели дубиной.

— Надо проверить Луну, — говорю я.

— Ты отключишься на первой ступеньке, Грейнджер, может быть, дойдет до второй, — возражает Паркинсон.

Я почти тронут этой своеобразной заботой.

— Это бесполезно, — говорит ей Малфой, — глупые гриффиндорцы все делают по-своему.

Он подхватывает Гермиону на руки и идет к лестнице, ведущей в комнату Луны. Та слабо сопротивляется, но ее сил не хватает, чтобы сказать или сделать что-нибудь вразумительное.

— Какая ты дохлая, Грейнджер, — ворчит он. — Мешок с костями.

Гермиона почему-то улыбается.

* * *

В комнате Луны темно, поэтому я не сразу замечаю ее, свернувшуюся в комочек на кровати.

— Луна? — тихо зовет Гермиона.

Комнату наполняет истошный крик. Я вздрагиваю и подбегаю к кровати, Гермиона пытается сделать то же самое, но без поддержки Малфоя почти падает посреди комнаты. Тот ругается и помогает ей встать.

Луна бледная, волосы спутанные, под глазами синяки, губы искусаны до крови. Она как будто спит, но глаза ее открыты.

— Мы здесь, все хорошо. Мы поможем тебе, — я глажу ее по плечу, и чувствую, как она горит.

— Все хорошо, — повторяет она. — Вы пришли, все хорошо.

Гермиона садится рядом на кровати и взволнованно разглядывает ее. Кладет руку на бледный вспотевший лоб Луны.

— У нее жар, — говорит она, — нужно срочно доставить ее в Мунго.

Я киваю и протягиваю руки, чтобы поднять Луну на руки. Но она отталкивает меня с такой силой, что я, удивленный, отпускаю ее.

— Все хорошо, вы здесь. Кошмаров больше нет, у меня теперь цветные сны.

Она начинает кашлять и задыхаться. Я снова беру ее на руки — нужно уходить как можно скорее. Луна больше не вырывается, она обмякла в моих руках, и лежит безжизненной куклой. Мы шагаем в камин, и зеленое пламя уносит нас из дома Лавгудов — места, в которое я надеюсь больше никогда не возвращаться.

* * *

Мы в палате у Гермионы. Иногда мне кажется, что моя жизнь состоит из сплошных походов по Мунго, уже можно заводить здесь собственную комнату со всеми удобствами. Здесь, на удивление, много людей: Рон и Джинни, Малфой, Паркинсон, даже Невилл пришел. Я смотрю на трех одноглазых однокурсников, и все это кажется мне какой-то странной шуткой.

— Ну же, Гарри, — торопит меня Джинни.

— Луна заболела, — продолжаю я свой рассказ, — магической лихорадкой. Но Ксенофилиус решил лечить ее своими методами. Луне становилось все хуже, но грустила она только из-за того, что друзья о ней забыли. Он писал тебе, — я посмотрел на Джинни, — Чжоу, с которой они были приятельницами, даже Гринграсс написал, хотя они с Луной мало общались, просто однажды разговорились в Косом переулке, а мистер Лавгуд это увидел и запомнил. Хотел заманить вас к себе в дом на интервью, а заодно заставить посидеть с больной дочерью — таким был его план изначально.

— Я чувствую себя ужасной подругой, — говорит Джинни.

— Не твоя вина, что мистер Лавгуд сошел с ума, — успокаивает ее Гермиона.

Она сама бледная и ослабшая, ей пришлось принять Костерост из-за перелома ребра. Я прекрасно помню, как ощущается эта адская боль. Но Гермиона боец, и вида не подает.

— После этого мистер Лавгуд прочитал в книге один из способов прогнать кошмары при лихорадке — сделать ловец снов. Что было дальше, вы знаете. Невилл и Рон пострадали, потому что не навещали Луну, как и девочки, а Малфой — потому что обижал ее в школе.

В палате поднимается шум: все начинают обсуждать произошедшее. Малфой спорит с Невиллом, но вполне безобидно, даже Гермиона слушает их и улыбается. Я замечаю, что Паркинсон выскальзывает из палаты, и через несколько секунд выхожу за ней.

Я нахожу ее на веранде, где она стоит, опершись на белоснежное ограждение, и курит.

— Ненавижу больницы, — говорит Паркинсон, когда замечает меня, — в них нельзя курить.

Пожимаю плечами и встаю рядом. Мы смотрим на маленький зеленый парк, в котором больные гуляют со своими сиделками, и молчим. Думаю, что как будто бы прошел все стадии привыкания к Паркинсон: от ненависти и отрицания до принятия.

— Спасибо, Панси. Я ведь тебя так и не поблагодарил.

— Поттер, прекрати, я сейчас заплачу.

Она смеется.

— Но целуешься ты дерьмово, — добавляет она, поворачиваясь ко мне лицом.

И я вижу хитрый блеск в ее глазах.

— Я был обездвижен!

Мое возмущение веселит ее еще сильнее.

— Не переживай, Поттер. Я могу научить, если захочешь.

Я закатываю глаза от такой наглости, но ничего не отвечаю.

Паркинсон выпускает кольца дыма, и я наблюдаю, как они растворяются в воздухе. Мне удивительно хорошо.

Странные дела происходят. Очень странные дела.