Инерция (джен)

Очнуться Андрея Кожина заставил свет фонаря. Тот лежал на земляном полу, и луч его был направлен прямо в лицо валявшемуся там же сотруднику отдела «Т».

Сколько Андрей пролежал без сознания, понять было трудно. Благодаря микрореактору в качестве источника питания, обычный ручной фонарь даже без выключения мог светить лет сто. Другой вопрос, для чего Марьян Паков, он же Лозоходец бросил фонарь — в таких-то потемках. И где, собственно, он сам.

Но гораздо больше Кожина удивлял не брошенный фонарь и не девшийся незнамо куда охотник за артефактами. Но тот факт, что сам он, Андрей Кожин, все еще жив. После выстрела-то в живот.

Ощупав пострадавшую часть тела, Андрей с еще большим удивлением обнаружил, что живот вроде бы цел. Не ощущалось под руками и липкой теплоты крови.

Подхватив фонарь, Кожин посветил на живот. Рубашка, и без того порванная когтями твари, теперь сделалась бурой от крови. Такую только выбросить — стирка не поможет.

Но с другой стороны, кровь была старой, запекшейся. А новая не спешила орошать многострадальную ткань. Как не торопилась к Андрею смерть хотя бы от кровопотери.

Держа одной рукой фонарь, другой Кожин задрал рубашку. И обнаружил под ней рану — большую, неправильной формы, похожую на искривившийся в брезгливой гримасе рот. Но рана выглядела старой, давно затянувшейся. И лишь темнела уродливым пятном, которое лучше стыдливо прятать под одеждой. Но не кровоточила. И не болела… почти.

Тут же, к пущему изумлению Андрея, обнаружилась и ранившая его пуля. Маленький металлический цилиндрик соскользнул с живота и с легким стуком упал на земляной пол, как будто какая-то неведомая сила давеча удержала его в миллиметре от цели. Вот только откуда тогда взялась рана, пускай и неопасная, даже столь фантастическое предположение объяснить не позволяло.

— Чудеса! — только и мог вымолвить Кожин, в собеседниках имея лишь одну темноту подземного колодца. — Но где же эта мразь… Лозоходец?

Пошарив лучом фонаря по земляному полу и стенам, отгоняя тьму, Кожин вскоре нашел ответ на последний вопрос. Свет фонаря скользнул по блестящей металлической поверхности… статуи. Золоченой статуи человека в полный рост, стоявшей возле одной из стен. И Андрею не составило труда узнать, кого именно эта статуя изображает.

Не то в золоте отлитый, не то ли покрытый позолотой с ног до головы — Марьян Паков стоял, держа перед собой руки с растопыренными пальцами. А на лице его навеки застыло выражение просто-таки неземного блаженства. «Не от мира сего», — хотелось сказать про подобные лица.

…все царства мира и славу их, — донесся откуда-то сверху по-старчески дребезжащий голос с визгливыми нотками безумия. — И смотрю, кое-кто не устоял перед этим искушением… эх, не устоял! Опять кого-то отец лжи вокруг пальца обвел!

Голос отражался от каменных стен шахты, отчего казался громче, сильнее. И звучал особенно зловеще. Но Андрей Кожин, занимавшийся «гродницким делом» около года, узнал бы этот голос из тысячи.

«Измаил!» — пронеслось в его голове.

И, как ни странно, даже этот голос, не сообщавший, казалось бы, ничего приятного и ободряющего, придал Кожину сил. Светя фонарем под ноги, Андрей двинулся вверх по лестнице. Прочь из шахты. К дневному свету.

Ноги подгибались — сказывалась потеря крови, принесшая слабость. Кожин с трудом удерживал равновесие, готовый в любую секунду рухнуть с винтовой лестницы на темное дно. Еще труднее ему было делать каждый новый шаг, преодолевая очередную ступеньку. Оттого лестница казалась бесконечной, а шахта — особенно темной, даже несмотря на свет фонаря.

Но к счастью, любая дорога рано или поздно заканчивается. Добравшись до светлеющего наверху проема, Андрей буквально вывалился в подвал театра и сел прямо на пыльный пол — перевести дух.

В подвале было сумрачно — желанный свет проникал сюда разве что через небольшие оконца, проделанные под потолком. И был каким-то тусклым, робким, как везде в этом городе. Но по сравнению с непроглядной теменью подземелья этот свет мог показаться чуть ли не иллюминацией. По крайней мере, теперь можно было обойтись без фонаря.

Отдыхал Кожин с полчаса — по собственным субъективным ощущениям за неимением другого способа определения времени. Пытался он, конечно, за эти полчаса и активировать приказавший долго жить коммуникатор, надеясь на чудо. Но чуда, естественно, не произошло. Даже в том диковинном месте, в какое превратилась Гродница, чудеса, если и случаются, то отнюдь не в пользу людей.

А это значило, что не только узнать поточнее, который час, Андрей не мог — это-то, как раз, волновало его в наименьшей степени. Вдобавок, Кожин не имел возможности ни вести записи для отчета, ни, увы, связаться с кем-то за пределами этого жуткого городка, вызвать помощь.

Оставалось одно: выбираться на своих двоих. А по дороге собраться с мыслями и решить, каким образом отразить в отчете все то, что Кожин видел, с чем столкнулся в Гроднице. И под каким соусом подать эту информацию руководству.

Но для начала — все-таки выбраться.

С трудом поднявшись на ноги, точно дряхлый старик, Андрей направился к лестнице, ведущей из подвала на первый этаж театра. Оказавшись на первом этаже, он, следуя указаниям собственной памяти, вышел в вестибюль. Дошел до одной из дверей, ведущих наружу; потянул ее на себя и… оказался не на крыльце, как следовало ожидать, а на пороге погруженного в темноту помещения.

На секунду Кожин даже оцепенел от неожиданности. Затем включил фонарь и, поводя его лучом в темноте, понял, что за дверью находился зрительный зал — копия того, где они с Паковым и Юлией Кранке нашли камеру с роковой видеозаписью.

Затворив дверь и сочтя, что ошибся ненароком, Андрей прошагал через вестибюль к противоположной стене. Открыл большую дверь в ней… но обнаружил лишь лестницу, ведущую наверх.

«Чертовщина какая-то», — с усталым раздражением думал Кожин, осматриваясь в поисках других дверей подходящего вида. Приметив одну из таких, он направился к ней; толкнул… и почти нос к носу столкнулся с давним знакомцем. Бомжеватого вида стариком с безумным взглядом фанатичного пророка — тот вышел из темноты скрывавшегося за дверью помещения прямо навстречу Андрею.

— Видите… агент Кожин! — торжествующе воскликнул Измаил, растопырив руки, точно желая обнять сотрудника отдела «Т». — Вот она… смерть!

Сумев проскользнуть мимо жуткого старика, Андрей понял, что и от этой двери проку не будет. За ней находилось крохотное пустое помещение вроде чулана, размером — чуть больше лифтовой кабинки или шкафа для одежды.

Возможно, когда-то по ту сторону дверного проема было гораздо просторнее. Но теперь этот простор был напрочь отсечен глухой кирпичной стеной. Тупик.

На несколько мгновений Кожин уставился на стену. И отпрянул, когда ему показалась — стена шевелится, будто живая; каждый кирпич пульсировал слегка, то выдаваясь, то уменьшаясь. Будто сердце.

— …это смерть вторая! — донесся до Андрея очередной возглас Измаила.

— Лучше бы чего полезное сказал, — проворчал Кожин в ответ, отходя от двери и поворачиваясь к старику. — Как выбраться отсюда… хотя бы.

— Вы-ы-ы-брать-ся? — безумным выкриком переспросил тот, ошалелым взглядом, со смесью ужаса и извращенной радости глядя на Кожина. — Отсюда невозможно выбраться! Легче выбраться из собственного гроба!

Поневоле при этих словах Андрей вспомнил, что так и не нашел в подвале выбитый Паковым-Лозоходцем пистолет. А еще не мог не пожалеть, что остался без оружия. Уж очень захотелось ему пристрелить этого старикана, давно и безнадежно слетевшего с катушек. Хоть и не бандит какой, не террорист, чтобы наводить ствол на безоружных людей.

Вместо выстрела Кожин сказал только: «Врешь, гад! Не возьмешь!» И торопливым шагом, не оглядываясь более на Измаила, двинулся к ближайшему из огромных окон вестибюля.

Вскочил на подоконник — к счастью, низкий; схватился за ручку на оконной раме.

Поддавался запорный механизм окна плохо — проржавел, не иначе. С полминуты Андрей пытался расшевелить его, пока не вспомнил бегство твари, в которую превратилась Юлия Кранке, а конкретно — как та на ходу выбила стекло.

Понятно, что так же бросаться напролом (и дать себя изрезать осколкам) Кожину не улыбалось. Но путь к свободе он вполне мог проделать с помощью постороннего предмета — достаточно прочного и тяжелого.

Отойдя от окна, Андрей осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно было использовать в качестве тарана.

— Сколько ни убегай от смерти, — продолжал вдохновенно вещать Измаил, — она все равно настигнет… и уравняет: умного и глупого, порочного и добродетельного.

Слушает его кто или нет, старика, похоже, не волновало.

Меж тем, пусть подходящего предмета в поле зрения Андрея не обнаружилось, зато он вспомнил о фонаре Пакова, ныне за ненадобностью припрятанном во внутренний карман пиджака. О полицейском фонаре — а это кое-что значило.

Таким фонарям, вынужденным разделять со своими хозяевами тяготы опасной службы, просто необходимо было, что называется, уметь держать удар. В прямом смысле. То есть, обладать соответствующей прочностью. А любой предмет, достаточно прочный, чтобы пережить хотя бы падение на бетонный пол, и обладающий более-менее заметной массой, можно было использовать в качестве дубины. Против стекла — уж точно. Оставалось надеяться, что в окне было именно стекло, а не какой-нибудь плексиглас или иной прозрачный, но прочный материал.

Впрочем, судя по тому, с какой легкостью удиравшая тварь преодолела прозрачную ограду, опасаться на этот счет не стоило.

Достав фонарь из кармана пиджака, Кожин сперва слез с подоконника и отошел на расстояние удара (так безопаснее) и уже после этого стукнул фонарем по стеклу. Один раз ударил, второй, третий. Пока стекло не пошло трещинами, а затем и не осыпалось осколками с жалобным звоном.

Торжествующий Кожин отложил фонарь обратно во внутренний карман и влез на подоконник.

— Чао, адьез и просто бывай! — бросил он, обращаясь к бесновавшемуся Измаилу.

После чего выпрыгнул из окна на засохший газон.