Мех под кожей (джен)

— Мама, что там?

Голос Драко вернул её к реальности, и Нарцисса, вздрогнув, посмотрела на него и одним взмахом палочки заставила смятый «Пророк» стыдливо сложиться посередине, скрывая в недрах своих листов и хищников, и их жертв.

— Ничего.

— Они про тебя написали, да? — Драко посмотрел исподлобья, подходя к ней.

— Написали, — поднялась Нарцисса ему навстречу.

— Покажи! — потребовал Драко, с привычной бесцеремонностью потянувшись за газетой к столу — и буквально окаменел, когда мать с поразительно звонким звуком резко шлёпнула его по руке.

Драко оглушённо замер, глядя на свою руку. Никакого следа от удара там, конечно, не осталось: шлепок хотя и вышел звонким, но был сам по себе почти невесом. Но это не имело значения: сам этот факт потряс Драко едва ли не сильнее, чем то, что произошло с их семьёй несколько дней назад.

Она. Ударила. Его.

Драко вообще не мог себе даже представить, чтобы мама в принципе кого-то ударила — но его? Как такое вообще могло быть?

— Тебе незачем читать это, — сказала она, заставляя газету воспарить над столом и осыпаться пеплом.

Драко растерянно посмотрел на мать, но она лишь отвернулась и невозмутимо ушла, оставив его в полном одиночестве рядом с накрытым столом с практически нетронутым завтраком.

Нарцисса поднялась сперва к себе, но не смогла усидеть в комнате, которая казалось ей сейчас душной и тесной. Она с тоской посмотрела на сад, но заставить себя одной переступить порог дома ей что-то мешало, и она нашла убежище от преследовавшей её духоты в тенистой оранжерее.

Однако если от духоты Нарцисса и смогла спрятаться, то не смогла сбежать от изводивших её сейчас мыслей. Она сама не знала, что тревожило её сильнее: то, что она впервые в жизни подняла руку на сына — пусть даже и столь мягкой форме, и Мерлин благослови, что ему никогда не пришлось узнать воспитательных методов тёти Вальбурги. Но она ударила его, когда в этом вовсе не было нужды! — или то, что никакого стыда за это она не испытывала. Хотя, пожалуй, была бы должна — но она не чувствовала ничего. Словно не произошло ничего стоящего внимания. Но ведь это было не так!

Она вдруг ощутила раздражение. Ну что же произошло? Да, она шлёпнула по руке своего сына, потому что не желала, чтобы он прочёл в «Пророке» ту грязь. Эти отвратительные намёки не для его глаз. Хотя кого она сейчас обманывает? Это явно не последняя публикация — но даже если Люциус и сможет надавить на редакцию, и «Пророк» свернёт эту тему, рты это никому не заткнёт; слухи уже поползли, обрастая фантастическими подробностями. И когда Драко вернётся в школу, он наверняка там такое услышит, что статейка эта покажется забавной светской нелепицей.

И она не сможет его защитить.

Драко сам не знал, сколько простоял у стола, глядя на остывающую овсянку, как не знал и что ему теперь делать. Конкретно сейчас — и вообще, не говоря уже о каком-либо смутном будущем. Больше всего он хотел бы знать, будет ли теперь так всегда, или мама просто слишком переживает… нет, не то. Переживал он когда шёл к Шляпе на распределении, а мама сейчас не переживает — она… она что? Драко даже слова подобрать не мог, кроме того, что ей сейчас было очень и очень плохо. Ужасно. Невыносимо. Но ведь он не был ни в чём не виноват! Почему же она с ним так? Она же не может не понимать, что он все равно узнает. Да и что там могло быть такого, к чему бы он не был готов? Он давно не ребёнок — ему разрешали читать «Пророк» едва ли не с той поры, как он читать научился! Он должен, обязан был знать, что было сегодня там, это же и его касается, иначе как он сможет защитить маму, если не знает от чего её защищать!

Он вдруг понял, что ему даже обсудить это совершенно не с кем. Отцу не пожалуешься — это будет выглядеть слишком глупо. Что он скажет? Мама шлёпнула меня по руке? Отец даже не поймёт, в чём, собственно, проблема, а когда разберётся, что же произошло, просто его отчитает. Она всего лишь оттолкнула его руку своей — что в этом было такого? А и правда, спросил он себя, что же такого? Она всего лишь не хотела, чтобы он это читал, видимо, в этот раз они особенно отличились, и вывели и маму, и отца из себя. Но если от отца он мог бы подобного ожидать, то мама…

Он стукнул по столу кулаком, чувствуя, как на глазах выступают слезы, и стремглав направился в комнату, стараясь не обращать внимания, на то, о чем перешёптывались портреты. Как же он их всех сейчас ненавидел! Стоило им узнать, что произошло с мамой, они не злились, нет, и не сочувствовали, разумеется — они… им было интересно. Они обсуждали это словно очередную сплетню — и Драко, не выдержав, сбежал, когда услышал их первый раз: сперва в библиотеку, а потом и к себе в комнату, где, по счастью, никаких картин не висело.

Брошюрку, которую ему вручил Уолл, Драко помнил практически наизусть, вернее не всю, а ту её половину, которая была предназначена для таких как он, друзей и родственников — остальное, как сказал Уолл, ему пока знать не стоит, и буквы исчезли с листов. Но все равно, плюхнувшись на кровать, достал её из прикроватной тумбочки, и сразу же открыв на нужном месте, прочёл — наверное, уже в сотый раз: «Первый месяц после заражения ликантропией — самый сложный для пострадавшего, во время которого ему свойственны сильные перепады настроения и общая эмоциональная неустойчивость. Не принимайте это на свой счёт: как правило, эти симптомы стихают после первого же обращения. Их причиной является не только потрясение от случившегося, но и, прежде всего, общая перестройка организма, серьёзно влияющая на душевное состояние близкого вам человека. Сейчас лучшим, что вы можете для него сделать — это не обращать внимания на непривычную резкость или замкнутость и вести себя как обычно. Любому оборотню требуется время, чтобы внутренне принять собственные изменения, и, если вы хотите ему в этом помочь, постарайтесь показать своими действиями и подтвердить словами, что его место в вашей семье не изменилось.»

— Место оборотня в вашей семье! — с отвращением фыркнул Драко, в который раз дойдя до этого места. — Любому оборотню!

Как мог он спокойно воспринимать эту чушь, ведь речь шла о его маме! Она не была каким-то оборотнем, и уж, тем более, не любым!

Впрочем, даже это было лучше того, что за прошедшие пару дней ему удалось отыскать в семейной библиотеке. Злобные старики! Зачем он вообще спрашивал у портретов совета! От того, что он прочёл там, и того, что ему насоветовали, Драко по полночи уснуть не мог, и отключался лишь на рассвете, когда в комнате становилось не так темно. Можно было зажечь свет, конечно, но ведь ему же уже давно не три года! Про то, что оборотни — жуткие и омерзительные твари, жестокие животные, безжалостные и опасные, заслуживающие только одного — истребления, он слышал и так не раз, стоило, например, засидевшемуся у них мистеру Крэббу налечь на виски. Не то чтобы это обычно предназначалось для его ушей, но… Но то, что он прочитал… даже думать о том, что кто-то мог подобное сотворить с мамой… Охотиться на неё… Ценные ингредиенты… чего он только там не нашёл, а один старый том и вовсе не стал открывать, впервые поверив прабабушкам, что это ему пока рано видеть.

На фоне книжных кошмаров брошюрка от крёстного звучала почти гуманно, даже та её часть, строго-настрого предупреждавшая крепко запирать оборотня в полнолуние в подвале или ином укреплённом месте, двери и окна — при наличии — следовало забрать решётками, причём не наколдованными, а самыми что ни на есть настоящими, и уже их укрепить доступными чарами.

«Не тешьте себя опасными иллюзиями: близкий вам человек в зверином облике не узнает вас, — писал неизвестный автор. — Самая нежная мать, не помня себя-женщину, растерзает собственное любимое горячо дитя, и самый преданный и заботливый отец и супруг, ведомый инстинктом, разорвёт жену, дочь, сына — всех людей, кого он встретит, пока пребывает в животном облике. Исключений не бывает — и, если вы действительно хотите прожить рядом с вашим близким много долгих и счастливых лет, одну ночь в месяц вам следует поставить между ним и остальными прочную преграду.»

Драко тяжело вздохнул и продолжил чтение:

«Преградой не являются дверь спальни и вообще любой комнаты, простой забор, окно и ставни и тому подобные вещи, которые взрослый волшебник при определённом упорстве способен сокрушить без помощи магии.

Если ваш близкий человек в ночь полнолуния зверем вырвался из того убежища, где вы его заперли, не пытайтесь к нему приблизиться! И тем более не пытайтесь его погладить (даже сквозь прутья клетки)! С большой вероятностью это будет последнее, что вы совершите в вашей жизни, а близкий вам человек, придя утром в себя, будет крайне огорчён, обнаружив вокруг окровавленные останки собственной семьи. И даже если вам повезёт, то ровно через один лунный месяц запирать придётся уже вас самих.»

Драко со стоном положил брошюрку себе на лицо. Он уже выучил это место практически наизусть, и сейчас перечитывать точно его не хотел. Так что он вернулся к тем советам, что касались оборотня не в зверином, а человеческом облике. Что там было? «Если хотите помочь, покажите действиями…». Он ведь и пытался! Разве не за этим он и хотел прочитать газету — он ведь должен знать, что говорят! И пишут. Чтобы понимать, чего ожидать — и ему, и маме, и им всем. А его одёрнули, словно… Он же так старался делать все правильно: он говорил, всё время говорил маме, что ему не важно, что с ней случилось, что это всё равно она, и это главное — но она как будто его не слышала. Да, он понимал, конечно, что ей плохо, и готов был потерпеть — но… вот оно! Вот что в происходившем сейчас было самым неприятным: его просто не слышали. Но ведь так будет не всегда? И он все равно найдёт способ защитить маму.

Поговорить сейчас он мог только с Уоллом. Тот всегда мог успокоить его и помочь привести мысли в порядок — наверняка он сумеет ему помочь решить, как быть. И тогда Драко перестанет быть так паршиво — и потом, возможно, Уолл поможет маме и сам, он же обещал найти тех уродов и… Но даже если нет, по крайней мере, крёстный ему честно ответит на все вопросы — и сейчас это было, наверное, самым важным, что Драко мог бы получить от кого бы то ни было. К тому же он наверняка выписывает «Пророк», нужно было только дождаться вечера — он же обещал зайти. Уолл всегда держал обещания и никогда не смотрел на него как на неразумного ребёнка — и сейчас не смотрит. Крёстный сейчас вообще единственный, кто с ним нормально разговаривает, потому что даже отец про него словно забыл.

…Запершись в своём кабинете, Люциус некоторое время возбуждённо мерил его шагами, успокаиваясь и в красках представляя, как он аппарирует к зданию «Пророка», стремительно входит в двери издательства, и ни с кем не здороваясь, под взволнованными и удивлённым взглядами копошащихся журналистов, фотографов, и кто там у них ещё есть, взлетает по лестнице, туда, наверх, где расположился главный редактор. Грозно шагает по коридору и, приводя в ужас секретаря, стремительно врывается в кабинет. Как Варнава Кафф, что-то пишущий за столом, начинает было приподниматься на встречу, но потом, увидев его, Люциуса лицо, падает и будто, становясь меньше, вжимается в своё кресло.

— Мой дорогой друг, — негромко тогда бы произнёс он, накладывая на дверь, как его учил Долохов, единой связкой сперва запирающие, а затем заглушающие. — Я смотрю, вам никогда раньше не доводилось думать, что прежде, чем принять какое-либо решение, стоит хорошо взвесить последствия… — и в этот момент приблизился бы к столу и навис над своей испуганной жертвой. — Ну так я сейчас вам объясню, насколько может быть полезен подобный навык.

Картина эта была, конечно же, невероятно абсурдной и даже нелепой, но Люциус позволил себе ещё пару минут понаслаждаться ей — это его успокаивало. А ему следовало наконец успокоиться и взять себя в руки — потому что Каффу требовалось преподать урок; такой, чтобы ничего даже близко похожего на эту мерзость в «Пророке» больше никогда решились бы напечатать. Но для этого на крыльях мщения Люциус, конечно, никуда не полетит — это было просто ниже его достоинства. Тем более, если бы Каффа не оказалось на месте, он бы выглядел невероятно глупо.

Нет, это Кафф к нему побежит… хотя, зная старого лиса, скорее всего, их встреча произойдёт в каком-то, третьем, нейтральном месте. На это Люциус, пожалуй, позволит себя уговорить — до тех пор, пока Нарцисса не почувствует себя лучше, посторонним в доме не место — но это будет единственной уступкой с его стороны. Если Кафф не желает или не может держать Скитер в наморднике — значит, у «Пророка» появится новый редактор, который с этим прекрасно справится. Но старина Кафф, конечно, при нужной мотивации, и захочет, и сможет, он все-таки не дурак. Да, сейчас он безобразно зарвался — но у всех случаются промахи.

А крылья… крыльями он воспользуется чужими. Люциус, наконец, сел за письменный стол и, придвинув к себе чистый лист, глубоко задумался. Строки легли на бумагу, а когда он закончил писать и подписал конверт, в ход пошли особые семейные чары, которым его научил отец.

Отправив сову, ни азарта, ни мрачного удовлетворения Люциус не испытал — лишь усталость и пустоту; оставалось лишь вернуться к себе в кабинет и, откинувшись в кресле, подождать. А затем подождать ещё, заставив Варнаву вариться в томительной неизвестности, хотя… возможно, стоило пока написать ещё пару писем. Несомненно, перо — самое страшное из орудий, и кому, как не Каффу, об этом знать.

…Чёрный филин Малфоев мрачным вестником впорхнул в распахнутое в угоду июльской жаре окно кабинета на третьем этаже редакции и, смахивая могучими крыльями бумаги со стола, презрительно тряхнул когтистой лапой, сбрасывая конверт, который тут же начал наливаться хорошо знакомым хозяину кабинета багрянцем.

Вопиллеров Варнава Кафф повидал немало — но такого всё-таки не ожидал. Хотя бы потому что вопиллер должен вопить — и, как правило, они все именно так и делают. Но от холода в тоне этого корреспондента кофе в чашке начал покрываться тонкой корочкой льда, а герань на подоконнике — вянуть, прихваченная морозом.

«…И хочу вас предупредить, что если ваш типографский пресс посмеет напечатать ещё хоть одну строчку, которая напомнит моей супруге о случившейся с ней трагедии, то я сделаю всё, что в моих силах, а вы о них хорошо осведомлены, чтобы у газеты появился более сговорчивый и тактичный редактор, который устроит не только меня, но и нашего общего друга, а мисс Скитер пойдёт по миру, прося милостыню на улицах, потому что никто и никогда не напечатает за её авторством даже её собственный некролог…»

Едва голос Люциуса Малфоя стих, вопиллер вспыхнул — вместе с другими оставшимися на столе документами, среди которых было несколько весьма важных.

Пламя Кафф, конечно же, потушил — а потом задумался. Не то чтобы его можно было пронять подобными дешёвыми и пафосными угрозами, в конце концов, он провёл «Пророк» через мрачный ужас семидесятых, однако если Малфой втянет в это дело ещё и Фаджа… Старина Корнелиус очень не любит оказываться между двух огней, и обычно в таких случаях старается погасить оба, а затем замести оставшееся под ковёр… Нет, определённо, настолько серьёзно ссориться с Малфоем издательство вовсе не собиралось. Тем более, когда Кафф подписывал эту статью в печать, за его решением стояли интересы вполне определённых лиц. К тому же, сегодняшний номер всё равно уже разошёлся по рукам, и сенсация в любом случае состоялась — так что дальше этот скандал и не требовалось раздувать, разве что кто-то вдруг решит прокомментировать саму ситуацию. Но для этого Риту можно было не утомлять — а без её пера даже Малфою придраться было бы сложно.

Значит, следовало это недоразумение разрешить мирным образом. Что ж — не в первый раз… Кафф придвинул к себе пергамент и каллиграфическим почерком вывел на нём: «Уважаемый мистер Малфой! Я глубоко сочувствую той трагедии, что постигла вашу семью»… А затем, подумав, отложил бумагу и, предупредив секретаря, что его не будет до вечера, швырнул горсть дымолётного порошка в камин.