Феникс - птица, возрождающаяся из пепла (джен)

После прочтения Робертом последнего катрена мир вокруг ребят завертелся со скоростью света. Они оба снова превратились в сверкающие сферы, лучи которых теперь не просто переплетались друг с другом — они врастали друг в друга, меняя цвета. Сферы теперь не были разноцветными — они сияли ярко-белым светом, освещая все вокруг. Когда они разрослись до немыслемых размеров, то лопнули, разрываясь на две больших части, но все еще соединенные толстыми лучами. В таком виде они и будут существовать с этого момента.

В ритуальном же зале Хогвартса сейчас творилось что-то невероятное: кучи пепла влетали в совершенно закрытый зал и собирались в одну кучку, которая снова загорелась. Но огонь этот был странным — черным, с синей сердцевиной и белой окантовкой. Потом горящий пепел засветился ровным светом и стал увеличиваться в объеме. Казалось, что горит сама магия Хогватса, становясь тем самым пеплом. Куча все росла и росла, пока не разделилась на две огромные пирамиды. Когда это случилось, магические потоки от камня резко перенаправились на них. Магия бурлила, пепел дрожал, языки пламени теперь были ярко-зелеными. В какой-то момент магия просто взорвалась ярким белым светом, а пепельные пирамиды осыпались. На полу же оказались два парня: на голове у одного была диадема, а на пальце кольцо с черным камнем, у другого на груди был кулон со змейкой в виде буквы S, а в руках зажаты дневник и чаша с барсуком. На руках у парней были магические татуировки: у одного был василиск в короне, вставший на дыбы, а у другого — королевская кобра в боевой стойке.

* * *

В это же время в подземельях.

Профессор и двое студентов планомерно напивались. Молчание затягивалось. Коньяк и наливка уже подходили к концу, а душевное равновесие так и не наступало. Противного тиканья часов больше не было, но каждый из присутствующих в комнате тайно надеялся на то, чтобы хотя бы они снова пошли.

— Профессор, — обратился бывший предатель крови к своему преподавателю после шестого бокала. — Можно, я поживу у вас немного? Вы простите, но в башню я вернуться не могу… не сейчас. В Больничное крыло — тоже. Пока там Фред, я ни на дюйм не приближусь к нему. Если вы откажете, то я найду, где остановиться, не проблема.

— Проблема, Уизли. Шляться по школе после отбоя — запрещено. Этот диван в полном вашем распоряжении, — Снейп махнул рукой на названный предмет интерьера и… вымученно улыбнулся. — Студент ночует в покоях преподавателя, какой ужас. Рита была бы в восторге.

Тук-тук-тук.

— Кто это к вам, профессор? — взволнованно спросил Драко. Он сейчас был самым трезвым, поэтому смог достаточно быстро сообразить, что это не слизеринцы, а значит, если его тут застанут распивающим с преподавателем и гриффиндорцем, тем более Уизли —рара шкуру спустит со всех троих.

— Без понятия, Драко, — честно ответил декан змей.

— Мы же не будем открывать? — слегка заплетающимся языком поинтересовался Джордж.

— Только если вы хотите, чтобы меня уволили, Уизли, — так же немного запинаясь, сказал Снейп

Тук-тук-тук.

— Это же не может быть Дамблдор, нет? — решил уточнить Малфой.

— Драко, Дамблдор обычно связывается со мной по каминной сети, а не идет полчаса в подземелья. Он все-таки уже не школьник, — сквозь невольную улыбку сказал Снейп. Одна из проблем его нынешнего состояния — он не мог держать лицо. Переживания, несколько дней поисков, успокоительное и алкоголь сделали свое дело — ему было очень плохо в душе, и абсолютно безразлично все вокруг.

— Тогда кто это такой настырный? — резко подобрался Джордж, только-только осознав, чем ему может грозить нахождение в таком виде в комнатах преподавателя, и чем это грозит самому преподавателю. Снейп оказался нормальным человеком, и желать Азкабана он ему не мог.

Тук-тук-тук.

Стук не прекращался, а потом двери резко распахнулись, и на пороге появился…

— Лонгботтом? Как вы зашли, и… — профессор замолчал, вмиг потеряв всю злость, и обреченно спросил: — Чего вы хотите?

— Профессор, — голос самого спокойного, неуклюжего и трусливого студента Гриффиндора сейчас звучал как никогда решительно и даже немного грозно. — Где Поттер? Уж вы-то должны быть в курсе. Я буду очень удивлен, если это не так.

На несколько секунд все трое выпали в осадок. Этот студент никоим образом не напоминал им того увальня, которого они видели каждый день учебы. Гордая, уверенная осанка, нисколько не подрагивающие руки, которые они привыкли видеть у него, если Снейп находился хоть сколько-нибудь рядом, грозный и решительный взгляд — все это немного пугало. Да что там пугало — его горящие праведным гневом глаза вызывали у обоих учеников иррациональный страх.

— Эм, Невилл, с тобой все в порядке? — решил поинтересоваться у вмиг изменившегося гриффиндорца Уизли, у которого от ТАКОГО вида бывшего «посмешища факультета» в животе свернулся тугой узел страха, а опьянение стремительно пошло на спад.

— О, Джордж, приветствую, — Невилл повернул голову и улыбнулся, а потом заметил и слизеринца. — Наследник Малфой, — кивнул он в знак приветствия. — Прошу прощения, я вас не заметил. Итак, профессор, что случилось с Поттером? — глаза его снова сверкнули неестественной для него зеленью, сделав их похожими на лучи Авады. — Я пока был в Больничном крыле, то ничего не слышал, а теперь чувствую, что что-то не так.

— Чувствуете? — поинтересовался Снейп, у которого из-за количества выпитого спиртного и успокоительного, вся эскапада гриффиндорца вызвала только недоумение и удивление.

Невилл слегка стушевался, огляделся по сторонам, а потом впился взглядом в Снейпа, отчего у последнего по коже побежала стайка мурашек — у него был взгляд, который, казалось, проникал сквозь душу. Только сейчас он стал приходить в себя и заметил, что привычно светлые, практически бледно-зеленые глаза сейчас сияют не хуже изумрудов Поттера. Увидев что-то только ему одному понятное, Невилл достал палочку, сделал пару пассов, причем невербально, а потом заговорил:

— Да, наши с Поттером мамы немного подстраховались и провели один не самый законный и, далеко не светлый кровный ритуал. Благодаря ему они могли «чувствовать» друг друга, и нас с Гарри. Лили ведь была моей крестной, а мама — крестной Гарри. После смерти крестной мама одна стала чувствовать нас обоих, а когда и она сошла с ума, то это перекинулось на меня. Сначала я не понимал, что это, и заметно так перенервничал, когда почувствовал резкое недомогание, но бабушка объяснила, что это. Я чувствовал состояние Поттера, а он — мое. Иногда я даже мог сознательно разделить с ним боль, чтобы ему было легче выжить, — он глубоко вздохнул и продолжил: — Вы знали, что его постоянно избивали, и если бы я не вливал в него силы, то его бы уже и на свете не было? Хорошо его пристроил наш многоуважаемый директор! — он слегка завелся, но потом снова стушевался. — Я рассказал об этой связи Гарри, когда мы были на втором курсе. И показал себя без иллюзии. Поттер тогда все переживал, что его никто не понимает и не поддерживает, кроме Рона. Да и тот не замечал его подавленного состояния. После моего рассказа ему стало вроде как полегче, но выдавать нашу связь он не хотел, поэтому никому не сказал, — Невилл замолчал и прикрыл глаза. — Я почувствовал, что что-то не так, еще в тот день после занятий с Грюмом. Пошел его искать, но упал с лестницы — кто-то толкнул меня и наслал какое-то проклятье, что я абсолютно ничего не чувствовал. Помфри даже специалиста из Мунго вызывала, только полчаса назад выпустила. И как только я просканировал нашу связь — понял, что она изменилась.

— Изменилась? — вскрикнул Снейп и вскочил — в его глазах сейчас была отчаянная надежда. — Не разорвалась?

— Вначале разорвалась, но потом изменилась, как будто канал связи раздвоился, — спокойно сказал Невилл. — Именно это меня и испугало. Это похоже на то, что Гарри умер, но перед этим переактивировал нашу связь на своих родственников — у него их как раз двое — тетка и кузен. Ну, или он раздвоился, — обреченно усмехнулся он. — Других вариантов у меня нет. Но если так, то получается, что он знал, что умирает…

— Мистер Лонгботтом, мы должны вам кое-что рассказать…

* * *

Очнулись парни в ритуальном зале Хогвартса, чувствуя биение сердец друг друга. Это было непривычно, но интересно. Ни один из них не чувствовал себя Поттером или Риддлом. Они были кем-то новым, кем-то другим, кем-то, кто жил отдельно от тех заблудших душ. Они уже не представляли себя друг без друга и были счастливы, что возродились все-таки вместе. Было бы обидно, если бы они вдруг очнулись каждый в своем старом теле. Но уже через минуту поняли, что этого бы не произошло. Они уже не были каждый собой на сто процентов — они были как бы одним разумом и одним организмом, разделенным на две части. Они прожили эти жизни вместе, рука об руку, а теперь осталось только осмыслить те эмоции, что хлынули на них тяжелым потоком.

Будучи в воспоминаниях, они не могли ничего изменить, и это угнетало больше всего. Пусть у них и была некоторая вольность — они могли читать книги, пока их «глупые тела» спали — им, как душам, сон был без надобности. Правда те книги, что читали они, но не читали Том или Гарри, не так быстро запоминались, но все же в идеале сохранялись в памяти. Обнаружили они это на первом курсе Хогвартса, когда Том случайно уронил стопку книг, а Гарри ее подхватил. С тех пор они читали все, что только могли достать — больше всего порадовали родовые библиотеки с их потайными частями, куда они без труда проникали, и, как ни странно, лавка Горбина, куда сносились все «темные» книги, от которых необходимо было срочно избавиться. Это единственное примиряло их с действительностью, пусть они и не понимали, как это вообще возможно.

Сейчас же оба парня впервые за их жизни вздохнули свободно. Когда они поняли, что их ждет новая жизнь в новом мире, который они изменят — они обрадовались. Но решили, что никогда не изменятся сами. Поздно меняться на девятом десятке, пусть внешне тебе и пятнадцать. Характер у каждого давно уже сложился, а под гнетом обстоятельств он только подшлифуется, вынеся на периферию различные грани уже сформировавшейся души.

С трудом поднявшись, парни осмотрелись: вроде бы все, как и было, но что-то было не так, чего-то не хватало. Что-то заметно поменялось, исчезло…

— Ну здравствуйте, потомки, — голос лился из стен, сочился сквозь воздух, прорезая его и терзая уши «подростков».

— Кто здесь? — парни было постарались принять боевую стойку, но с трудом удержались на ногах. По залу разнесся заливистый смех.

— Я же говорил, что они больше мои потомки, чем твои, Зарри, — произнес голос, который, судя по всему, до этого и смеялся.

— Ничего подобного Рик! Кровь — моя, магия — моя, вопросов не возникнет! Ну, а то, что они сначала в стойку встали, а не головой подумали, так твои гены токсичны, вот они и портят мои. Так что молчи и не тявкай, — после этих слов перед ребятами появилось два свечения, которые стремительно приобретали человеческие очертания.

— Зар, ты просто позер, а не Великий Маг, — фыркнул человек в мантии с грифоном.

— А ты дурак, а не Бравый Воин, — ответил ему такой же странный человек, но в мантии с василиском.

— Вы… — глаза парней зажглись узнаванием.

— Именно, господа, именно: Найджелус Ликорис Блэк, — поклонился человек в мантии со змеей.

— И Эдамунд Игнотус Певерелл, — поклонился второй, с радостью наблюдая всю палитру эмоций парней. Паника, удивление, непонимание — и это еще не весь список.

— Так…

— А также, — перебил парней Блэк, — Салазар Найджелус Слизерин…

— И Годрик Эдамунд Гриффиндор, — добавил второй, чем ввел обоих парней в состояние шока.

В это время в Больничном крыле

— Ох, — на больничной койке пошевелился пациент, которого сутки назад доставил профессор Снейп.

— Мистер Уизли, не вставайте! — медиковедьма споро подбежала к пациенту и стала накладывать чары диагностики. — Минерва, директор, мистер Уизли пришел в себя, — сказала она Патронусу, как только закончила проверять Фреда, а через минуту вышеназванные особы уже выходили из камина в Больничном крыле.

— Мистер Уизли, — обратился к парню Альбус Дамблдор, — вы помните, что произошло? Северус… То есть профессор Снейп сказал, что обнаружил вас лежащего около лестницы в подземелья и принес сюда. Скажите, кто на вас напал и избил?

— Что произошло? — протянул Фред и стал вспоминать…

Рон Уизли, его непутевый братец, в компании когтевранца и пуффендуйца, Корнера и Смита, вроде бы, пробегал на огромной скорости мимо него и этого идиота Уорингтона со Слизерина. Глаза у них горели праведным гневом, а руки подрагивали в предвкушении. Немудрено, что, не заметив их, троица резво смела обоих на пол.

— Уизли, ты… — начал Кассиус.

— Ронникс, смотри куда… — подхватил он, но тут же был прерван гневным высказыванием злого, как мантикора, брата:

— Этот Поттер за все ответит!

В тот момент, как его брат сказал эту фразу, прерывая гневные тирады старшекурсников, в головах у них что-то щелкнуло. Что-то, что сорвало все тормоза. Хотелось убить Поттера, размозжить ему голову, оторвать руки-ноги и смотреть, как корчится человечишка. Им бы впору задуматься: что за приступ жестокости?! Но кто же будет думать, когда в голове набатом бьёт только одна мысль: «убить», а как только думаешь о последствиях — голова болит так, что дышать трудно, не то что думать.

Когда через пару пролетов они так удачно обнаружили четвертого чемпиона около кухни, то счастью их не было предела. Спор и война факультетов были забыты, и Уорингтон, пользуясь преимуществом по возрасту и магической силе, бросил в Поттера обездвиживающее. А дальше началась форменная вакханалия, ужас, то, от чего волосы на затылке встают дыбом — избиение пятью здоровыми лбами щуплого подростка. Если бы не появление преподавателя, то они бы точно его убили, но…

Глаза Уизли расширились от ужаса, когда он вспомнил, ЧТО он сделал. Мерлин и Моргана! Moram mortis! Что же он наделал! От избытка пережитых чувств и от испепеляющего чувства вины, ненавидящий себя подросток снова впал в небытие на глазах трех обеспокоенных взрослых.

* * *

— Так вы… — отмерли, наконец, парни, но им снова не дали и слова сказать.

— Всё верно, мы — Основатели Хогвартса, — улыбнувшись во все тридцать два, сказал златовласый маг.

— Наша дружная компания создала крестражи, еще будучи главами своих родов. Дружили все вчетвером, но у каждого из нас была своя семья, свои обязанности, рода… — начал Слизерин.

— Но все время своей жизни мы хотели большего. Причем не только для нас самих, но и для всех волшебников. Нам казалось, что именно мы способны изменить мир, но из-за кучи обязанностей сделать ничего не могли… — поддержал его Гриффиндор.

Рассказывали Основатели долго. Как оказалось, четверо основателей Хогвартса — это воскресшие после создания белых крестражей Найджелус Блэк, Эдамунд Певерелл, Магнолия Мунго и Филия Филифорт. Обе дамы были очень властными особами и, что было очень редко в Магическом мире, были Леди, со статусом Главы рода, при живых мужьях. Те, хоть и были из родовитых семей, но вошли к ним в рода и добровольно подчинились, так как магический потенциал этих «хрупких и нежных созданий» превышал их среднестатистический как минимум втрое. Мунго со стороны матери так вообще была потомком викингов, так что спорить с сильной и амбициозной северной дамой с горячей кровью никто даже не пытался.

Каждый из них хотел оставить после себя род с наследниками, а после естественной смерти возродиться через крестраж. Но не всегда все бывает, как хочешь. Первой переродилась, став впоследствии Кандидой Когтевран — Филия Филифорт. Ее смерть стала тревожным известием для трех друзей — она была самой молодой из них. Всю семью Филифорт уничтожили в Адском огне — наследников не осталось, так что род Филифорт оказался на грани уничтожения. Кандида Когтевран, как нарекла ее магия, воспитывалась до семнадцати лет в семье обычных магглов под именем Катарина, не помня свою прошлую жизнь и не имея магии — такова была цена создания белого крестража.

Практически следом за ней, став Пенелопой Пуффендуй, покинула мир Магнолия. Они были дружны с Филией, пусть та и была значительно моложе ее — почти на пятнадцать лет, — так что почтенная и бойкая глава рода Мунго на сто десятом году жизни вслед за подругой отправилась в мир магглов, получив имя Агнета. Теперь разница в возрасте у двух подруг была всего полгода.

Через шесть лет после смерти Филии скончался и Певерелл. Эдамунд и Найджелус нашли тех, кто убил их подругу, и отомстили, но удовлетворения от этого не получили. Певерелл долго выискивал тех, кто посмел навредить его семье — а Филифортов он таковыми и считал, — а когда нашел, то вместе с Блэком они использовали весь свой некромантский ассортимент проклятий и ритуалов. Но все-таки на сто тридцатом году жизни и он отправился к магглам, получив от них имя Вальгард.

Самым последним покинул мир Блэк. Он всегда был самым хитрым из всех, так что умер спустя несколько часов после того, как в условленном месте появилась Филия, а теперь уж Кандида. Он передал через нее послание всем своим друзьям с полным отчетом о произошедшем за семнадцать лет и о том, что он успел сделать на благо будущей школы, а потом отчалил в мир магглов, получив в насмешку от судьбы имя Локи, как самый хитрый из Основателей. К тому же он все вспомнил уже на десятый день рождения, а не на семнадцатый, как остальные. Что сказать? И тут выделился. А Эдамунд, вернее, уже Годрик, еще семь лет на него за это рычал.

История создания Хогвартса, история их семей до и после перерождения, все это было настолько интересным, что парни, пока слушали, застыли каменными изваяниями, а пришли в себя после фразы Гриффиндора:

— И теперь вы должны все исправить.

— Хор… Стоп, что?! — возмутились парни, но их никто уже не слушал. Сферы двух основателей резко закружились и с размаху влетели в грудь парней. А потом… Потом они очнулись в ритуальном зале Хогвартса, где все было так, как и до ритуала, даже рисунки мелом, которые чертил Роберт, только вот в руках у них были их «пустые» крестражи.

* * *

— Мистер Уизли, вы в порядке? — первое, что услышал Фред после своего ухода в небытие. Пробыл он без сознания несколько часов, и даже Энервейт никак не помогал.

— Я, да… — протянул он, пытаясь осмысли все, что с ним произошло.

Эта беспочвенная злость казалась чем-то невероятным, что просто никак не вписывалось в его представление мира. Да, он мог пошутить на пару с братом над младшекурсниками или слизеринцами, но никогда эти шутки не переходили определенных границ. То, что злость была наведенной, стало ясно с первых минут воспоминаний — такой жестокости в нем не было никогда. Да и заклятие это — Moram mortis — они с братом нашли, чтобы спасти Поттера, а не убить. Скорее всего, на него воздействовало какое-то проклятье, которое спало в тот момент, когда его принесли в Больничное крыло.

Всю прелесть задумки Больничного крыла от Основателей близнецы познали на втором курсе, когда одного из них проклял семикурсник со Слизерина — препротивнейший тип. Этот субъект любил развлекаться с проклятьями на младшекурсниках, и если слизеринцев и когтевранцев он не трогал, то на грифах и барсуках отрывался по полной. Тогда, как только они вошли в кабинет, чары сразу притупились. Помфри в обители не было, так что они проводили эксперимент с хождением туда-сюда через двери и обнаружили, что влияние чар притупляется в момент входа в лазарет. Тогда они еще порадовались, что слизеринец подействовал только на одного — иначе в лазарет они бы не пошли, но потом оказалось, что это не так.

Синглтон тогда от удивления поперхнулся тыквенным соком, которым увлекся, пока наблюдал за братьями. По его плану они должны были оба стать злыми как мантикоры и набрасываться на всех, кому не лень. Таким образом он хотел проверить различия проявления заклинания на членах одной семьи. Но оказалось, что братья Уизли — неправильно разделенные магические близнецы, и пусть многое из-за этого они потеряли, но вот способность к выживанию — нет.

В старые времена, когда понятие приличий у людей было еще сильно искажено, а принципы: «на войне все средства хороши» и «своя рубаха ближе к телу» были основными — у магов часто рождались магические близнецы. От обычных они отличались тем, что были более приспособлены к выживанию в агрессивной среде. Чтобы их убить, нужно было применять только физическое воздействие — сбросить с обрыва, отрубить голову, причем обоим сразу. И полумеры — отрубить конечности и подождать, пока истечет кровью — не работали. Впрочем, как и проклятья, яды, чары. Все извращалось. Если убить только одного из двоих, то душа погибшего перейдет в тело брата и будет жить там совместно с ним, пока они не найдут возможность или средства провести ритуал разъединения. После этого братьев снова было двое. Кровотечения быстро останавливались, используя для регенерации оба резерва. Проклятья делились на двоих — если для одного это было критично, или, если проклятья посылались на двоих и грозили смертью обоим, они в концентрированном виде переходили только на одного близнеца и со смертью оного рассеивались, а братья потом снова разъединялись. Тоже было и с зельями. Это было жутко, но по-другому рода бы не выживали. Всем хотелось величия и денег побежденных.

Однако не все маги понимали, что происходит, и сходили с ума, если в голове у них слышался голос умершего брата или сестры. Так Дэвид Льюис после смерти своего брата Мэтью, а они были последними известными в магическом мире магическими близнецами, сошел с ума и попал в лечебницу. Так как целитель ему попался из магглорожденных, то про связь магических близнецов не знал, и списал все на стресс после смерти брата. Дэвид Льюис покончил с собой в октябре 1886 года и стал последним магом с полностью открывшимся даром магических близнецов.

Всю эту информацию они вытрясли из семикурсника благодаря сыворотке правды, которую они стащили у Снейпа. Все-таки подливать гадости за столом во время пира они умели, а проследить за тем, в какой туалет пойдет студент, и обездвижить его там оказалось вполне по силам двум второкурсникам. Вот после влитого веритасерума он все им и рассказал. Сейчас, похоже, сложилась та же ситуация — Джордж был полной его противоположностью…

— Мистер Уизли! — сквозь пелену мыслей до него донесся голос декана.

— А? — переспросил он.

— Что с вами происходит? Вы выпали из реальности на пять минут, и мы не могли вас дозваться! — с возмущением промолвила Минерва МакГонагалл и с беспокойством посмотрела на медиковедьму.

— Я просто задумался, — оправдался Фред. — Пытался вспомнить, кто на меня напал.

— И как, удачно? — поинтересовался Дамблдор.

— Я сам упал, директор, — с уверенностью в голосе сказал Фред, не желая выдавать брата и декана змей — он это заслужил. — Не заметил, что лестница меняет направление…

* * *

— Вы должны спасти душу Гарри Поттера, иначе он не переродится! Душа его просто пропадет или поглотится! — в голосе домовика было столько боли, что если бы от этого не зависела жизнь его друга, Бонам помог бы без промедления.

— Добби, ну вы же понимаете, что убить Роберта — не выход?! — защищал своего друга адвокат. Эти словесные баталии проходили уже не один час, но ни верный домовик, ни предприимчивый адвокат-слизеринец от своего не отступили. Вдруг их перепалку прервали:

— Добби, ты что забыл, что я — «Самый Великий Волшебник Столетия»? — голос кого-то неизвестного заставил спорящих обернуться, а Роберта вылезти из-за кровати. А посмотреть было на что. Позже, этот момент Роберт Батлер назовет самым большим чудом века, а Бонам Мейсон — переломным моментом в истории Магической Британии.

В комнате, недалеко от статуи Салазара Слизерина стоял Гарри Поттер. Хотя, если провести параллель между тем парнем, что был до ритуала, и этим, то разница была огромная. Более темные, практически черные, как смоль, волосы, достигающие копчика, чуть более ровный нос, без этой горбинки от очков, тонкие черты лица, впалые щеки, более светлая, можно сказать аристократично бледная, кожа, ровная, слегка горделивая осанка — все это разительно отличало его от того Поттера, которого Батлер видел буквально пару часов назад.

— Мистер Поттер? — удивлённо спросил медик. То, что перед ним был оживший мальчишка — повергло его в шок.

— Да, мистер Батлер? — отозвался тот, а следом и другой, точно такой же, вышедший из-за колонны.

Дар речи потеряли и оба волшебника, и эльф. То, что Поттер так изменился, они бы еще могли понять, но то, что их стало двое…

— Не ожидали? — спросил все тот же парень.

Сказать, было нечего. Роберт был уверен, что угробил национального героя, и уже готов был получить наказание — не такое, как предлагал домовик, конечно, — но он его скорее расщепил…пополам… оживив обе части. Потрясение было нешуточное.

— Как? — только и смог спросить он, пока его друг Мейсон лихорадочно соображал, что же могло произойти. И вариантов у него уже наметилось три, но ни один ни на дюйм не был близок к реальности.

Тот мальчишка, что первым заговорил, хищно взглянул на него и расплылся в улыбке. Сейчас уже было видно, что хоть парни и выглядят одинаково, внутри они диаметрально противоположные. Самым большим отличием были глаза — у первого они были синие-синие, словно два сапфира, и выражали уверенность в своих силах, показывали наличие огромного интеллекта, шутить с таким было смерти подобно — истинный слизеринец. Второй же, в отличие от первого, был, как и сам Поттер до расщепления — зеленоглазым, словно в глазницы вставили два изумруда, и было видно, что он слегка раздражен, но все же все его движения говорили об отменной выдержке — истинный боец и гриффиндорец.

— Очень просто, мистер Батлер, и нет, мистер Бонам, ни один из ваших вариантов не соответствует истине. У нас пробудилось наследие, мы — огненный феникс.