Стеклянная пустота (гет)

Она увидела его вновь, когда научилась жить с мыслью, что ее купол скоро оборвется вниз. Ей казалось, что она нашла покой в пустоте, а липкая вязь просто слилась с кровью. Но стоило Лили только поднять глаза и увидеть знакомый силуэт, как легкие сдавило в грудном спазме.

Скорпиус шел, а в руке у него была чужая — маленькая, бледная ладонь с короткими ноготками. Его точная копия шла следом за ним, и выглядели они так, будто сошли с картинки. Лили задыхалась. Смотрела и падала куда-то вниз, запоздало думая, как бы хорошо было, если б этот мальчик подружился с ее дочерью.

— Мисс Поттер, — холодно кивнул он, и от голоса, родного, знакомого, самого желанного, у нее замерло сердце. Застыло в грудной клетке и не билось.

Прислонившись к больничной стене, Лили улыбнулась, так и не подняв глаз с ребенка, у которого было слегка надменное выражение лица. Она просто боялась поднять глаза и столкнуться с ними… серыми глыбами безразличия.

— Рад видеть тебя снова, — проговорил он прохладно, и она не выдержала, кинула робкий взгляд из-под челки и теплее улыбнулась, ощущая, как леденеет кровь и как бесится там, внутри, кто-то, проживающий в пустоте.

— Да… не ожидала, что ты так скоро вернешься.

Ребенок кривился, нетерпеливо дергал его за рукав, но только Скорпиус почему-то медлил, и пока на лице его был какой-то вопрос, впечатавшийся прямо в скулы, она смотрела прямо, впитывая малейшие детали, подмечая, сравнивая.

Изменился. Состарился, приобрел еще большую мужественность и вместе с тем холодность. И она уже не верила, что раньше он улыбался так, что у нее сводило зубы.

Она вновь посмотрела на мальчика с платиновыми волосами и точно такими же холодными глазами, впитывая взглядом любое несовершенство этого детского лица, а в голове лишь вопрос: неужели его?

— Скорпиус, — протянула лениво, наклонив чуть голову вбок. — Это твой сын?

Что-то дернулось в этом безразличие, откололись глыбы, и на мгновение где-то между льдом просквозил свет. Он улыбнулся, крепче сжал ладонь в руках и с некоторой гордостью представил.

— Познакомься, Орион, это… Лили. Сестра твоего крестного отца.

А у нее внутри будто взвыло что-то от отчаянья. Липкая вязь, раскачиваясь, поднималась вверх, прямо к гортани и, казалось, вот-вот выйдет наружу. Дрожа, она сжала руку, прислонив ее к груди, и смотрела будто сквозь.

— Очень приятно, — пафосно проговорил мальчишка, и Лили прыснула от смеха. Какой же забавно вежливый был этот ребенок, не то что ее драчливая дочь.

— Взаимно, — улыбка шире, — надеюсь однажды ты заглянешь к нам в гости и как-нибудь познакомишься с моей дочерью, Изабелл. Вы поладите.

Когда разворачиваясь на каблуках, она уходила в палату, то успела заметить, как краска в момент сошла с гордого лица, как усомнилось безразличие. Скорпиус смотрел растерянно, с непониманием и ужасом, крепче сжимая руку своего сына, а Лили просто улыбалась.

Улыбалась так, что еще чуть-чуть, и могла засмеяться. И от этого смеха стекло бы точно оборвалось вниз.

* * *

У нее в руках — колдография, и на ней смеется белокурый ребенок. И в этом ребенке, кажется, ключом бьет жизнь, отчего Лили, не выдерживая, начинает мять фотокарточку, прогибать угодливую картонку под давлением собственного отчаянья.

И ей почему-то становится больно. Что-то там, в пустоте, разрывает ее на части, терзает, мучает несчастное тело. Лили хочется кричать. Сильно, так, чтобы разбить белые стены в камни, чтобы сквозь вой несчастных ее крик был ярче всего.

Но она молчит. Складывает карточку подальше, расправляет складки черного платья и не понимает, почему носит этот цвет. Он — не ее. Цвет Лили — это ярко-алый, оттенок умирающего дня и растекающейся по металлу крови.

Она — пожар, его яркие языки трепещут, пугают людей и жгут до самых костей. Но ожоги, почему-то, только у нее внутри, и они таких размеров, что больше живого места нет.

— Лили!

Сквозь вязь воспоминаний и боли она пробирается по лестнице, держась за стену, не поднимая глаз, потому что боится, ибо чувствует, что он тоже здесь. Эти глыбы серого безразличия, которые уже однажды потушили ее пожар.

— Добрый вечер, — вежливо кивает она, замечая, с какой осторожностью смотрят эти серые глаза. У него на лице одни вопросы, они впечатались по самые капилляры.

— Ух, мы проголодались, — резво говорит Альбус, потирая руки в предвкушении. — Что у нас на ужин?

А она не может сдвинуться с места, потому что Скорпиус смотрит так непривычно заботливо, что у нее все сжимается внутри. И в голове — тысяча воспоминаний, мыслей, и все они только о нем. Но потом она вспоминает о ней, о его жене, и что-то опять обрывается вниз. Иллюзия трещит. У него сын. Семья. А у нее — ничего. Ей даже не разрешили остаться с дочерью.

— Давай я помогу, — шепчет он, принимая из рук Лили тяжелый котелок с едой. Она морщится, когда чувствует прохладу его пальцев, и совсем немного дуется. Ей отчего-то все кажется несправедливым.

— Я и сама могу, — у него в глазах все та же растерянность, а у Лили на этот раз злость. Почему он смотрит так, ищет что-то? Зачем? Что с ней не так?

Разворачиваясь, она стремительно идет на кухню. Лили идет и чудится на секунду, что перед глазами опять это поле, яркое солнце и жесткая трава. Но на этот раз ей не легко, напротив, ее всю выворачивает наизнанку: оголяются внутренности и кружится голова. Прислонившись к столу, она закрывает глаза.

— Лили, — настойчиво зовет кто-то, и она открывает глаза, развернувшись. Он стоит совсем близко, чуть-чуть и можно коснуться рукой до фарфоровой кожи. И воспоминания пляшут диким танцем, отбивают ритм.

Лили всегда была влюблена в серое безразличие. В это бесцветное ничто. И жизнь ее отравило оно же.

— Лили, — тянет он, будто пробуя на вкус, а вопросы так и скачут с века на веко.

— Изабелл жива?

И ей хочется закричать, что, конечно! Но язык не двигается. Он — заложник чего-то знакомого, но неясного, и она молчит. Чтобы потом ночью лежать в кровати и всматриваться в саму чернь, чувствовать, как вязь облепляет небо и насколько горькая она на вкус.

Изабелл жива. Жива ли?

Лили не знает. Не понимает, почему носит это черное платье, почему ее муж подал на развод. Ей кажется, что над ней кто-то смеется, гогочет громко, так, что перепонки расширяются под давлением звуковых волн.

Схватившись за голову, Лили почти что кричит. Но звуки не издаются, ни е-д-и-н-о-г-о.

Изабелл жива. Лили готова поклясться душой.

Но… жива ли?