Стеклянная пустота (гет)

Она вышивает. Вонзает иголку в неподатливую ткань и выводит узоры, медленно, прикусив губу. Нити, спутываясь, складываются в единую картину, и перед ней знакомое поле, солнце и камень, от которых уже выворачивает внутренности. Почему она помнит это яркое, ослепительное солнце? Что было такого в этой острой траве?

Лили не знает. Улыбается лишь сильнее, упорно не замечая, как люди разбегаются перед ее глазами, как все стремятся куда-то. На затворках памяти важная дата — день свадьбы ее братца, но ей кажется, будто это все не для нее: на ней опять это черное платье, которое просто не хочется снимать.

Родители улыбаются счастливо, Альбус тоже выглядит довольным, а Лили не может даже приподнять уголки губ — ей все напоминает собственную свадьбу, этот ужасный день, когда она, загнанная в отчаяние, решилась выйти замуж за Гидеона Томаса, перспективного молодого человека, правую руку отца. В голове лишь одна мысль: зачем Лили с разбитым сердцем понадеялась, что его сможет залатать кто-то другой, а не он? Почему она верила, что эта боль, которая шумом отдается в ушах, оставит ее в объятьях другого?

Свадебный марш накатывается на нее, как снежная лавина и тошнота к горлу, и она, не выдерживая, стремительно покидает зал, чтобы, прислонившись к холодной стене, сквозь туман слышать эту противную музыку и учащенно дышать. А в голове снова больница и ее начальник, у которого рот открывается будто с помощью механизмов: медленно и ритмично, так, чтобы ей было не трудно прочесть лишь по губам.

— Лили, в последнее время вы слишком меланхоличны. Не думаете, что вам стоит взять отпуск и… разобраться со своими проблемами?

Лили скалится: развязно, но криво, уголки губ, не слушаясь, спускаются поочередно вниз. Она не понимает, о каких проблемах говорит ей начальник, не понимает, почему не поможет быть счастливой на свадьбе у брата и почему она видит все эти взгляды.

Ей хочется закричать им в лицо, чтобы они перестали смотреть на нее такими глазами, в которых явственно читается лицемерное сочувствие и скрытая в нем насмешка. Лили не дура, она видит, как шепчутся за спиной колдомерки, как смеются они над тем, что ее бросил муж и что он уже нашел себе какого-то… какого-то лучше и веселей. Ей просто холодно: пальцы дрожат от озноба, и они не чувствуют ничего, не могут даже согнуться в кулак. Лили отчаянно жаждет согреться, кутаясь в мантию и думает обо всем и сразу: тоска по Изабелл камнем лежит на сердце, но теперь помимо нее в ее голове мелькает и он.

Она полюбила его сразу, как увидела: холодный мальчишка с серыми глазами и оскалом на лице. Грубый, отстраненный, он всегда был так далеко от нее, даже когда их разделяли всего лишь сантиметры одежды. Лили любила его так, что все тело находилось в постоянно напряжении, а кровь бегала по венам слишком быстро, словно хотела вырваться из этих стенок сосудов. Но его безразличие было первым потоком холодной воды, который потушил весь пожар, разгоревшийся внутри. Скорпиус никогда не обращал внимание на младшую сестру лучшего друга; для него она — никто.

Задыхаясь, Лили силится просто не закричать, когда вдруг вспоминает свадьбу, только на этот раз его. Богато украшенный Малфой-мэнор сверкал в великолепии, сверкали лица гостей, а она мечтала прийти в свою комнату и выпить яду, лишь бы боль не сковывала ее в такие тиски. Интересно, тогда ли она решилась принять ухаживания Гидеона Томаса и начала стремительно откапывать внутри себя целый ад? Лили не знает. Или просто не хочет вспоминать, придаваться мыслям, вновь и вновь уходить вглубь себя.

Оскал сильнее впивается в щеки, а в пальцах на секунду возникает покалывание. О как хотелось увидеть его сейчас и забраться этими пальцами в его волосы, обвить ногами его бедра и почувствовать то тепло, о котором Лили так часто мечтала по ночам.

Она смеется тихо, прикрыв на мгновение глаза и чувствует, как внутри надувается ком, как он травмирует ее легкие и сердце, как отчаянно не хватает воздуха голове. И этот вальс ударами дробит ей перепонки, а клятвы лишь сильнее режут нутро. Когда-то она также клялась в любви человеку, которого никогда бы не смогла полюбить.

— Все свадьбы до прозаичного скучны, не находишь? — слышит она сквозь туман, а потом заметно вздрагивает, распахнув карие глаза. Конечно, это он. Лили узнает Скорпиуса из тысячи бесформенных силуэтов в толпе: она слишком долго впивалась в него своими глазами.

— Мне кажется, что шафер не вправе говорить подобные вещи, — тихо говорит она, не отворачиваясь от его глаз, наконец видя там ни сочувствие и ни безразличие, а бесконечный бушующий океан; его волны — сметающее на своем пути нечто, но только где-то на самом дне она замечает искорки насмешки. С минуту они молчат, и Лили, не выдерживая, прыскает от смеха, чувствуя, как внутри вязь будто заворачивается в воронку.

Скорпиус улыбается в ответ, а потом, без разрешения и властно, берет ее ладонь, отчего мир на мгновение теряет краски и Лили вдалеке будет слышит тихий детский смех. Ей становится страшно: она смотрит в серое ничего и силится не задать ему вопрос, тот самый, единственно важный.

— Мне кажется, — тихо говорит он, и улыбка гаснет на этом лице: в нем, словно из мрамора, прямо на глазах выбивается странная для нее боль, — что сестре жениха лучше посмотреть на его свадьбу, а не прятаться от людей в коридоре, словно этот праздник не касается ее совсем.

Лили хмыкает невнятно и покорно следует за ним, а внутри у нее лишь одно отчаянье и смятение, выливающиеся в вопрос. Где ее маленькая Изабелл? И что это за поле, которое постоянно мелькает у нее перед глазами?

Музыка кружит голову, и ей становится совсем тошно, будто внутри извергается сплошная чернь, загрязняющая легкие. Но только приятное тепло, исходящее от тела Скорпиуса, не позволяет ей полностью провалиться в собственный мрак. Лили молчит; все, чего ей хочется — вечно стоять рядом с ним и слышать, как гулко бьется сердце напротив.

— Скорпиус, — тихо шепчет она, прижимаясь совсем близко, когда они неуверенно вальсируют среди счастливых пар. Его глаза совсем рядом, как и губы, которые так и манят, чтобы коснуться их, но она лишь нервно переносит взгляд с них на глаза, прижимаясь ближе, совсем уж развязно. — Где твоя жена?

Скорпиус скалится, чуть приближая голову. Совсем немного, и у нее точно снесет любую рациональность и правильность, и она исполнит давно задуманные вещи.

— Во Франции, — мягко цедит, касаясь губами уха, оставляя свое теплое дыхание на коже, — в семейном склепе вот уже как два года.

Иголка в руках замирает, и Лили отрывает взгляд от вышивки, чтобы вновь посмотреть на знакомое поле. Солнце слепит, от него — спасенья нет. Воспоминания, как рой пчел, гудят в ушах, а она лишь сильнее вонзает взгляд в это сотканное воспоминание. Нет, ей совсем не больно и она совсем ни на что не надеется: Лили не дура.

Но почему же, черт возьми, так больно где-то внутри?