Против Системы (джен)

Совсем молодой ещё парень, — с виду не больше пятнадцати лет от роду, чернокрылый и черноволосый, хмуро наблюдал за тренировкой своих названных младших братьев.

В их Братстве все были ими друг для друга, но не прошедший ещё церемонию признания ученичества, он был напряжён и обеспокоен — не гоже это, ходить инициированный в то время, когда все его ровесники уже щеголяли рядом со своими Мастерами в ученических повязках, а он…

Его в ученики брать не хотели — слишком своевольным он был, слишком дерзким.

Слишком… непокорным.

Великое Братство Детей Тени насчитывало уже не одно тысячелетие в своей истории, и всё равно казалось парнишке несовершенным — столько всего ещё можно было улучшить, столько всего — совершить и исправить!

Но все наставники тормозили его, не желая развивать не плохой изначально потенциал.

Многообещающий.

Им не нравилось то, что он, НовˈВииˈТар, умел и любил думать?

Так разве виноват был мальчишка, с роду не имевший ничего своего, кроме имени, ведь даже памяти о семье, о родителях его лишили, заполнив образовавшуюся пустоту привязанностью к товарищам, в том, что ему повезло родиться Ночной Фурией?

Или, наоборот — не повезло?

Бездна его знала, но, стало быть, изначально созданное для того, чтобы изучать и познавать энергию мира — Аши — Братство за минувшие века изменилось почти до неузнаваемости, создав догмы на месте правды.

Те самые догмы, что заставляли заучивать, совсем забывая о том, что их ещё нужно было понимать.

Никто и не понимал.

Совсем.

Просто слепо верили, и всё.

Разве был у них выбор?

А Виит видел этот кошмар и только зубами скрипел, порою до крови прокусывая щёки, чтобы молчать, чтобы не взорваться чёрным гневом, разрушая всё на своём пути.

Нарваться на наказание не хотелось.

При всём его пламенном, присущем более Ужасным Чудовищам, чем им — сыновьям Ночи — характере.

А ещё Виит не понимал, для чего нужно было отрекаться от всего остального мира, если, достигая заветного Мастерства, дарˈка всё равно могли вернуться в мир, чтобы нести своё учение достойным и искать новых Детей Тени, чтобы привести их в Храм.

Зазубренные до абсурда древние тексты, вбитые в память высказывания величайшего Стража, что подарил свои знания людям, переведя их с языка Древних на понятный им — простым смертным, просто немножко Одарённым, всё это казалось таким ненужным, таким глупым и абсурдным, что хотелось выть от собственного бессилия.

От невозможности не то что что-то поменять — вырваться из душного, давившего его таланты Храма.

От собственной неутолённой жажды свободы.

Но ему было некуда идти — Мастера храма всё великолепно предусмотрели, и дело было даже не в том, что у Братства были везде глаза и уши, за исключением, пожалуй, только так называемого Северного Архипелага, но тот жил обособленно от остального мира, надо заметить.

Дело было в банальном отсутствии у Виита каких бы то ни было документов.

А куда он без них?

И водиться с отребьем Нижних Городов хотелось ещё меньше, чем продолжать выслушивать нудные нравоучения Мастеров.

В одиночку даже самые сильные не выживают.

Прекрасный тому пример — Иккинг Хеддок, Наследник одного из Ториатанских островов, Олуха, кажется, и он тоже был Ночной Фурией, тоже был силён и умён, невероятно талантлив, гениален даже, но разве это спасло его?

То немногое, что удалось узнать — беглый Наследник Берка оказался бессилен против стихии и совсем недавно, буквально неделю назад, хоронили то, что от него осталось.

Если гений не сумел, то куда ему, Вииту?

Некуда.

Оставалось только ждать.

И надеяться.

* * *

— Ну и? Теперь ты довольна?

— Более чем, сестра. Он выбрался сам, спокойно прошёл свой путь по Тропе и не потерялся в Зеркальном Храме.

— Теперь уверена, что он готов встретиться со Стражем?

— Я всегда была в этом уверена!

— А ведь он оказался на краю гибели — не будь рядом второго Сына Ночи, он не сумел бы выкарабкаться.

— Он бы не погиб в любом случае.

— Ты бы не позволила?

— И это тоже…

— Все это замечательно, но что бы ты делала, окажись он, как в прошлый раз — в Кругу, а не сразу на Тропе?

— Встретилась бы с ним вновь!

— А ты дала бы ему выбор?

— Тебе, значит, можно, а мне — нельзя? Ты же любимца Старшей уберегла, а этот мальчишка как раз почти завершил свой третий Малый Круг.

— Не сравнивай Стража и этого мальчишку. Это совершенно разные категории.

— Страж вообще ни под какие категории не подходит — он какая-то ошибка, сбой в работе Вселенной.

— Завидуешь, что он, пройдя лишь один Малый Круг, спустя меньше чем тысячу лет стал Высшим Стражем?

— Я радуюсь за него!

— Молись на Старшую, чтобы он никогда не узнал, как вы играли с его судьбой. Утихомирить его, по крайней мере, только ей под силу.

— Кстати, а как он?

— Страж? Неплохо. Передал правление сыну лет эдак шестьсот назад и теперь скитается по мирам в поисках интересного.

— Мда. Даже и Страж как Странник!

— Он хранит в себе Великое Равновесие, пусть и является адептом Дха. Мы же с тобой — олицетворение крайностей.

— Очень смешно.

— А сестра — тоже равновесие, но другое. Так что оставим их, не стоит лишний раз звать тех, с кем нам не под силу совладать.

* * *

Деймос со всё нарастающим беспокойством наблюдал за тем, как, судя по показаниям медицинского оборудования, уже полностью выздоровевший Иккинг метался, словно в лихорадке, шепча что-то бессвязно.

Что с ним?

Парень был абсолютно беспомощен в данном смысле — ничего сверх того, что он уже сделал, он совершить для здоровья своего подопечного не мог, а потому приходилось только надеяться на Небо и ожидать пробуждения Иккинга.

В Город он не повезёт его в любом случае.

Только не туда.

Дело было даже не в том, что ближайший Город находился достаточно далеко, чтобы быть не принятым в расчёт, а в том, что там, где много дарˈка — там Каратели, а где Каратели — там беда.

Нет, соваться в город им было нельзя.

Не заметил Деймос за своими размышлениями, тревожно вышедший из помещения, которое превратил в больничную палату в рекордно-быстрые сроки, как изменился ритм сердца его подопечного, как дрогнули его веки.

Вернувшись, парень оказался пригвождён к стене за горло сильной рукой, которая, казалось, была раза в два толще его собственной.

Отсутствие ноги напавшему не помешало — протез легко справился со своей задачей, да и хост не мало помогал ему держать равновесие и твёрдо стоять на ногах.

— Где я?! — с тихой угрозой прошипел Иккинг, даже не думая ослабевать хватку на горле своей жертвы.

Но более всего иного давила на Деймоса не чужая рука — чужая Аши была подобно вязкой воде, тёмной и тяжёлой, что сдавливала со всех сторон, мешая дышать, думать, внушая страх и трепет перед своим хозяином.

Силён, нечего сказать.

Намного сильнее того же Деймоса.

Ну зато Ноттен искуснее и образованнее именно в вопросах одарённости.

А Иккинга не заставил упокоиться обманчиво слабый вид более низкого, да и в принципе более худого, хрупкого противника, в котором он опознал Фурию без труда.

И который попытался собственной Аши хоть как-то ослабить давление на себя, чем очень удивил.

По себе Иккинг знал — нельзя недооценивать таких, как он.

— Не рычи на меня, — прохрипел Деймос и чуть запрокинул, насколько это было вообще возможно в его случае, голову назад, делая шею ещё более беззащитной. — В надёжном месте ты.

Древний, но от того не менее актуальный жест доверия и добрых намерений заставил Иккинга отпрянуть, отпустить паренька лучше любых слов.

Деймос по стенке осел вниз, на пол, растирая шею, что-то шипя себе под нос и совершенно не предпринимая каких бы то ни было враждебных действий.

— Кто ты? — уже спокойно, миролюбиво даже, спросил Иккинг, отойдя к своей кровати и усевшись на неё.

От внимательного взгляда Ноттена не ускользнуло ни то, как Хеддок берёг ногу, стараясь лишний раз на неё не наступать, да и в этом небрежно-самоуверенном жесте на самом деле крылась усталость, разделённая с болью в утраченной конечности.

А сам Иккинг с интересом рассматривал своего несостоявшегося противника, но в частности — его хвост, один из элеронов которого, левый, к слову, был заменён достаточно грубым, но весьма надёжным протезом.

Парню было интересно, как Фурия получил это увечье.

— Ну, давай знакомиться, — отдышавшись, сказал парнишка, не вставая с пола. — Деймос Ноттен. По иерархии Одарённых — Защитник. Меня наняли для твоей охраны.

Иккинг медленно кивнул и сказал:

— Моё имя, тогда, полагаю, тебе известно?

— Конечно, Страж, — слабо улыбнулся Деймос.

Хеддок несколько минут внимательно рассматривал своего собеседника, практически прожигал его взглядом, перебирая по косточкам, разбирая на атомы и собирая назад.

Жуткий взгляд, однако.

Великолепно.

— Ты не от Серверных Драконов, — вынес Иккинг вердикт, не подлежащий обжалованию, чем несколько удивил Деймоса.

Как он это понял?

По каким критериям оценивал?

Конечно, к ледяному, на удивление, ведь Иккинг был неплохим, хорошим даже, пирокинетиком, ощущению от постоянного давления чужой Аши на собственные щиты, Деймос уже привык настолько, что не ощутил, как его собеседник вопросительно обратился в никуда.

И получил ответ.

— К ним я имею отношение весьма опосредованное, — согласился Ноттен.

— Тогда кто? — уже совсем мирно задал вопрос Иккинг. — Дагур, мой отец, Крис?

— Последнее.

— Тогда ладно.

Хеддок заметно расслабился.

Ощущение давящей на сознание чужой силы исчезло, словно и не было его, душащего — медленно и неумолимо.

И нельзя было сказать, что вот этот дарˈка — снедаемый паранойей, донельзя подозрительный и очень осторожный, столько всего пережил за свою короткую жизнь, дважды пройдясь по самому краю жизни и смерти, и каждый раз на зло своим врагам выживая.

И становясь сильнее.

Конечно, Деймос знал, что походы на Грань не проходили для любого Одарённого бесследно, и выжившие всегда становились немного, но сильнее, но одно дело — читать о таком, и совершенно другое — сталкиваться с этим наяву.

— Меня интересует иное — ты просто возьмёшь и поверишь мне? — удивлённо и недоверчиво спросил Деймос.

— Я чую ложь, и ты говоришь мне правду, — объяснил Иккинг миролюбиво. — Ты Ночная Фурия и, судя по всему, я обязан тебе жизнью. Почему бы мне не верить тебе?

— Потому что ты неуравновешенный паранойик? — улыбнулся Дейм.

— Тоже верно! — Иккинг рассмеялся, явно поняв, что это слова парня были не более, чем безобидной шуткой, но потом вмиг посерьёзнел. — И что теперь?

— Для всего мира ты неизвестным образом погиб. В выпуске экстренных новостей об этом сообщили, да и само по себе выживание в тех условиях были бы проблематичным. Да и ногу твою нашли.

Иккинг при этих словах застыл.

Не мог Деймос понять, услышать, различить разлившуюся по душе Хеддока тоску при мысли о том, что все его немногочисленные приятели и те, кого он привык считать друзьями, уже, наверняка, его похоронили.

А ещё было страшно за отца.

И за Дагура.

Они ведь, его родные, наверняка не переставали искать до тех пор, пока не нашли его проклятую ногу, и ведь, найдя её, они уверились — его больше не было.

Отец…

Он ведь так помог ему своим невмешательством, он ведь так страдал по маме…

А ведь Иккинг обещал ему вернуться!

Обещал!

И он вернётся!

Обязательно.

— Это хорошо… — не стал озвучивать свои мысли Иккинг. — Никто искать не будет.

— Верно, — кивнул Ноттен. — А состряпать тебе документы на фальшивое имя не трудно — нужных знакомств у меня достаточно.

— Сменить имя…

— Да, это необходимо, тем более, что мы с тобой обязаны покинуть этот Архипелаг в ближайшее время и отправиться туда, где нас никто не знает.

Иккинг задумался.

— Тогда я возьму себе имя… Альтаир.

— Таи? — выгнул Дейм вопросительно бровь. — Отлично. А фамилию мою возьмёшь — мы выглядим, как братья, вот пусть все в это верят.

Ноттен, воодушевлённый собственными словами, всё что-то говорил и говорил, но Иккинг не слушал его почти, улыбаясь себе и тому, что он наконец был не одинок — в одночасье у него появился названный брат.

И — Фурия.

Ночная Фурия…

Слова Дженет!

— Одна Небесная Странница сказала мне найти мир, куда ушли драконы, — оборвал монолог Дейма Иккин… Таи.

Надо было учиться отзываться на новое имя.

Чтобы не оплошать.

— Вот оно как… Значит, найдём. Я хочу прояснить некоторые моменты, так что — вперёд и с песней в библиотеку.

* * *

Мукафий был растением специфическим…

С виду — миленькие мелкие цветочки очаровательного голубого цвета с резными листьями и дурманящим запахом.

Растений с таким описанием — тысячи.

Но это…

Цветы Мукафия, его семена и листья имели разные действующие вещества, а потому и использовались в разных направлениях, друг с другом мало связанных.

Из листьев, свежих и молодых, ещё не утерявших свой аромат, делали такой чай, добавляя в него, в зависимости от желаемого эффекта, различные другие растения — ту же Драконью Мяту, пусть и в невероятно маленьких количествах, и иные.

Такой чай был очень, очень дорогим, как ни странно — обрабатывать Мукафий было нелегко, рос он далеко не везде, да и специально цену завышали, дабы могли позволить себе его не все.

А всё из-за свойств…

Мукафиевый чай, в общем-то, был более слабым, но более безвредным аналогом Мукафилина, с дозировкой которого ещё надо было помучиться, высчитывая допустимую норму для определённого вида, пола и возраста.

Масло, выжимаемое из семян цветов, входило в состав многих лекарственных препаратов, воздействующих на сердце и нервную систему дар’ка.

И было очень действенным.

И, в отличие от чая — совсем не дорогим, доступным всем слоям населения.

Однако, пыльца Мукафия была, вроде бы безвредная для большинства видов дар’ка, очень коварна — она накапливалась в организме Жутких Жутей, работавших на полях, оседала в их лёгких, и в определённый момент дар’ка, отравленный пыльцой, погибал, задыхаясь.

Страшная смерть.

Как бы то ни было, но именно из мукафия изготавливался продаваемый под разными названиями, но остававшийся одним и тем ж препаратом по сути свой Мукафилин, к слову, запрещённый на трёх из семи Архипелагов Аритума. Мукафилин был весьма странным и в коей-то степени страшным препаратом, действовавшим на психику дар’ка весьма интересным образом, притом совершенно не нанося вреда их здоровью, но — вызывая сильнейшую форму привыкания.

Но отсутствие повсеместного запрета объяснить было просто.

Тем, где был разрешён Мукафилин, правительство руководствовалось тем, что по сути своей хищные дар’ка были от природы агрессивны, что совершенно не нужно было здоровому обществу.

Жестокость, способность выжидать, агрессия к противнику — все это было не нужно обывателям — медикам, учителям и офисным работникам, в отличие от Карателей, которым, как раз-таки, приём Мукафилина был категорически запрещён и любой, в чьей крови были найдены остатки этого препарата, лишался должности.

Этот препарат расслаблял сознание, совершенно убирал агрессию и в принципе успокаивал дар’ка.

Спрос на Мукафилин был очень большим, и именно поэтому все затраты на содержание Безвольных окупались, и только поэтому Лутар ещё не бросил это всё.

О чём, о чём, а о Мукафии он знал больше всех других. Он вообще хорошо разбирался не только в технике и сложной аппаратуре, управление которой нельзя было доверить Жутям по причине отсутствия у них образования.

У Жутких Жутей аграрных поселений родители учили своих детей работать, и более — ничего.

Не то чтобы Лутар хотел работать на полях вместо Безвольных, ради которых не надо было тратиться на оплату труда, но постоянная вонь, шедшая от крематория несколько раздражала.

Другое дело, что прах потом хорошо служил в качестве удобрения, но о том остальным знать не стоило.

А Жути будут молчать.

Да и кто их, Безвольных, слушать станет?

Но в последнее время смертность их рабочих стала совсем до неприличия высокой — отцу пришлось раскошелиться на закупку сотни новых, молодых Жутей, и теперь своё неудовольствие он вымещал на младших своих сыновьях.

И это бесило Лутара.

Он-то тут причём?

Если его отцу было жалко денег даже на защиту дыхательных путей для своих рабочих!

В общем, настроение у Лутара в последние дни было паршивым.

* * *

Данисс был не самым большим Городом, всего два миллиона жителей, не считая Безвольных, расположившимся на одноимённом острове Ториатанского Архипелага, который всё чаще в обиходе называли Северным.

Этот Город не славился ничем, кроме своего правящего Рода, который издревле ценил искусство, а потому всячески развивал его у себя.

Быть художником, музыкантом, актёром или поэтом в этом городе было почётно.

За века Вожди, сменявшие друг друга, приобщили коренных даниссцев к миру прекрасного, и именно этот Город стал оплотом Высокой Культуры всего Архипелага.

И именно потому Школу Искусств ставили едва ли не наравне со Школам Верхнего Города.

Конечно, многие приезжие, к коим относилась когда-то семья Эрри, уже давно переселившаяся на Берссити, не понимали этих тонкостей, которые были очевидными для коренных даниссцев, а потому не позволяли своим детям «маяться дурью», развивая свой талант.

Сколько было детей, которых насильно отправляли родители в другие Школы, да хоть к тем же Карателям, желая повысить положение своей семьи в обществе.

Не понимали они, что ребёнок-художник для них — путь наверх.

И губили таланты.

Равета Доррив, преподаватель Истории Искусства отделения живописи данисской Школы Искусств и куратор класса, в котором училась молодая Скрилл из семьи Варн, была не согласна с такими вот родителями — сама она, Змеевица сорока лет от роду, была когда-то в подобной ситуации, а потому понимала детей, как никто иной.

Но её лучшая ученица, Эрри Варн, оказалась брошена своей семьёй совершенно незаслуженно.

Один преподаватель вёл один класс от начала и до конца, благо дети приходили уже после начальной школы, одинаковой для всех, и потому Равета привязалась к своим воспитанникам — со многими детьми предыдущего выпуска она общалась и до сих пор.

Эрри же, сирота при живых родителях, особо привлекала к себе внимание не только нетипичной внешностью, но и своим талантом.

Умная девочка.

Способная.

И преподаватель сделала всё, чтобы её подопечная оказалась в озвучиваемых сейчас списках.

На главной площади данисской Школы Искусств в шеренгу выстроили выпускников, разделённых по результатам сданных итоговых экзаменов, и стали озвучивать имена тех, кто удостоится чести отправиться на практику по Архипелагу.

Имя за именем.

Многие из счастливчиков, на удивление, были из числа талантливых сирот.

Например, сама Эрри.

Женщина одарила свою ученицу ласковой улыбкой, видя её неподдельное изумление, шок таким поворотом событий — не верила она в реальность подобного рода чудес.

Не верила, но уже была счастлива.

Хорошо.

Одну мечту она исполнила, думала Равета, остались ещё одиннадцать.