Воронье царство (джен)

— Пр-р-роснись! — всеобъемлющую тишину разорвало на части пронзительным криком, от которого сами собой распахнулись глаза, но перед ними предстала лишь точно такая же бесконечная тьма.

В необычайно пустой голове не обнаружилось ни единой мысли, только гулким эхом разносился сбитый ритм собственного сердца. Грудную клетку вдруг стало неприятно распирать, как оказалось, требуя хотя бы глоток воздуха. Но вместо вдоха получился сдавленный хрип, легкие же взорвались огнем, словно их доверху наполнили раскаленным свинцом. А вместе с болью пришло и осознание.

— Вставай! Кааар!

Он вскочил на ноги и чуть не расшиб лоб, ударившись о низкую деревянную балку, но едва ли заметил это, поскольку все внимание было сосредоточено на тугом узле, что сковывал запястья за спиной. Резкими рывками, подгоняемый горящими в агонии легкими, рискуя затянуть веревки еще сильнее, он смог-таки ослабить путы и трясущимися онемевшими руками сорвать удавку с шеи. С хрипом и тихим стоном от саднящей глотки и жжения в груди Риван сделал первый вдох.

И только сейчас позволил себе осмотреться, с трудом соображая, где он находится. Балка, о которую жрец приложился головой, оказалась частью опоры деревянных подмостков, едва различимых в окружающем мраке. Над головой квадратным провалом зияла скупая на свет безлунная ночь, а с края этой ямы за копошением Ривана, склонив голову набок, наблюдал крупный ворон. Нет, не ямы — люка. Наконец-то все встало на свои места. Мерзкий холодок пробежал по спине и засел где-то глубоко в душе. Его же повесили! Риван аккуратно провел пальцами по шее и обнаружил весьма ощутимую борозду на коже, отозвавшуюся на прикосновение режущей болью. Точно, повесили. Это что же, получается, веревка порвалась? В сердце кольнула игла страха и жрец успел подумать, что вот сейчас его вытащат из-под помоста да найдут петлю покрепче. Но никто не шел, а вокруг царила гробовая тишина. Риван снова поднял голову и понял, что на улице стояла глубокая ночь, а, если он ничего не путал, казнь состоялась рано утром. Но не мог же он тут весь день провисеть без сознания?

Проглотив свои опасения, Риван схватился за край люка, подтянулся на руках и уселся на пол эшафота. На площади не было ни души, если не считать его пробудителя, продолжающего с почти человеческим любопытством следить за жрецом, да двух других оставленных болтаться висельников. Неподвижных, бездыханных. В отличие от него самого. Рука невольно вновь потянулась к шее, а взгляд уставился на растрепанный в лоскутье конец веревки.

— Твоего клюва дело? — осиплым шепотом спросил Риван у ворона.

Тот в ответ цокнул упомянутым клювом по деревянному настилу, расправил мощные крылья и, взлетев, гаркнул:

— Поррра!

Ворон дело говорил, как бы это ни было странно. Впрочем, стоило ли удивляться говорящей птице после того, как обнаружил себя пережившим казнь. Риван начал подниматься на ноги и с досадой заметил, что бос, хотя в этом-то как раз ничего необычного не было, кто ж оставит висельнику добротные сапоги. Бегло осмотрев и ощупав себя, жрец убедился, что больше ничего не пропало, украшения и атрибуты остались при нем, должно быть, сказалась суеверность палача, мало кто позарится на побрякушки с покойника. При мысли о себе в таком ключе, нутро Ривана вновь похолодело. Суеверный или же задумавший обчистить казненных без посторонних глаз — это не имело значения, в любом случае, стоило поскорее убраться отсюда. Риван спрыгнул на холодную брусчатку и на мгновение замер, сомневаясь, а куда ему, собственно, идти. Но тут же решил воспользоваться единственным предложенным ему направлением и последовал за вороном, что терпеливо ждал на перилах зрительского помоста. Тот не подвел, при приближении жреца вспорхнул и полетел в сторону чернеющих силуэтов жилых домов. Ступая по едва освещенным безлюдным улицам, выискивая своего проводника на крышах и навесах, Риван догадался, что тот повел его в сторону северных ворот.

Насколько благоразумно было выходить из города среди ночи, Риван не знал, ровно как и пропустят ли его вообще. Но оставаться в Равнице он не мог. Утром обнаружат порванную петлю и наверняка начнут искать, если уж не его самого, то того, кто украл труп. «Труп...» — Риван поежился. Для трупа он был слишком сильно измотан и чересчур громко хрипел подранной глоткой. Но как бы ни хотелось провести ночь в тепле и уюте, жрец не мог себе позволить даже самую захудалую ночлежку, все деньги до единого гроша остались с его вещами в святилище. Вместе с маской. Сердце сжалось от горечи и будто бы на миг остановилось.

«Все, теперь-то точно все!» — Нестерпимо больно было это признавать, но больше он ее не увидит. Полжизни маска служила ему верой и правдой, полжизни она была неоспоримым символом благосклонности Бога-Ворона к нему. Риван прекрасно помнил, с каким трепетом подбирал дерево, которому предстояло обрести форму в его руках, с какой заботой окаривал и протравливал прутья чернолоза, сплетая их с перьями, и как довольный результатом впервые надел маску, позволив мудрому богу заговорить его устами. Теперь этот путь был закрыт навсегда, больше Риван не сможет приносить пользу людям, маска у жреца одна и на всю жизнь, без нее Бог-Ворон не откликнется на мольбы чаявших его совета. Воспаленным разумом жрец понимал, что даже без оставленной маски, неизвестно, смог бы он когда-нибудь вернуться к привычной и спокойной практике, а главное — захотел бы после всего случившегося, но боль утраты была едва ли не мучительней, чем та, что терзала его изнуренное тело.

В мрачных раздумьях, осторожно ступая голыми пятками по мощеным булыжником улицам, Риван, не заметил, как добрался до ворот.

— Эй, жрец! — тут же окликнул его дозорный, показавшийся в тусклом свете тяжелого фонаря, держа его одной рукой, второй же сжимая древко остроконечной пики. Риван невольно вздрогнул и нервно сглотнул, вызвав болезненное недовольство в горле, но не успел отозваться, как караульный продолжил: — Ты бы не шлялся тут один, небезопасно это.

— Я не… — надеясь, что голос не сорвется, начал было Риван, но тут на его плечо, громогласно заявив о своем присутствии, опустился ворон.

Пришел черед вздрогнуть дозорному. А судя по тому, как тот отступил в сторону, стало ясно, что вопрос исчерпан. Риван молча прошел мимо стражника в малую арку ворот, предназначенную для пеших путников, и поспешил прочь от города.

Реильский солдат был прав, врановому жрецу в одиночку легко нарваться на неприятности, а поскольку накидка с капюшоном осталась в гонтине, стоило принять иные меры. Тяжело вздохнув, Риван неуверенно нащупал перья в косе.

— Если мне понадобятся новые, — все так же шепотом, не напрягая связок, спросил жрец у ворона, мирно восседающего у него на левом плече, — я могу на тебя рассчитывать?

— Кар? — вопрошающе отреагировала птица на его голос.

— Вот и договорились.

Жрец аккуратно сорвал перья с косы и браслетов, почувствовав себя при этом крайне неуютно, словно оголившимся перед многочисленной толпой. Не сразу он смог разжать пальцы и позволить ветру унести легкие перышки.

Уже на незначительном расстоянии от ворот, мир вокруг погрузился в кромешную тьму и в глухую тишину, нарушаемую лишь стрекотом насекомых. Сколько Риван ни вслушивался, он не смог уловить звуков, что должны разливаться по округе, если рядом находился военный лагерь.

«Неужто ушли? — промелькнуло в голове. — Может, рано поспешил из города?»

Но возвращаться совершенно не хотелось, потому следовало решить, куда же ему идти. Если армия выступила на Гвинланд, то путь домой отрезан. Ни в Заречье, ни обратно на восток отправляться не имело смысла, там все еще могли не затухнуть очаги сражений. Оставался только север, на захваченных землях Риван мог бы осесть, но и туда душа не лежала. Жрецу нужен был совет, но здесь и сейчас он его получить не мог.

Риван помнил о деревушке, про которую рассказала Арндис, но сама мысль о том, что именно там в случае опасности должен был встретить жреца Хальвард, заставила и без того истерзанное сердце щемиться от тоскливой обиды. Да, у солдата могли быть свои причины разменять жизнь жреца, но за те недели, что они провели вместе в пути, у Ривана сложилось иное представление о Хальварде. И чего уж там, он успел начать считать его своим другом. Хотелось верить, что Халь продолжает служить своей родине, но это не помогало унять озноб по хребту, вызванный мыслью о последнем, что помнил Риван перед тем, как его поглотила тьма.

Жрец попытался взять себя в руки. В его-то положении ему не пристало воротить нос. Эта деревня была действительно лучшим вариантом, там он мог прийти в себя, раздобыть все необходимое для обряда и обратиться к Богу-Ворону за советом, как же ему поступить дальше.

— А главное, зачем он послал мне тебя? — тихо спросил жрец ворона.

— Корррвус! — внезапно гаркнул тот в ответ и вспорхнул.

От этого имени передернуло, как от удара кнута. «Да провалился бы он сквозь землю, этот ваш Корвус», — подумалось Ривану, а к горлу подкатил тугой ком при мысли, что это еще не конец, что мудрому богу все еще что-то требуется от своего жреца и это что-то связано с колдуном.

Но пока Риван не спросит, он не узнает. Потому, определившись с целью и надеясь, что он верно запомнил направление, указанное Волчицей, Риван сосредоточился на дороге, отринув все гнетущие мысли.

Ступать босыми ногами по немощеному тракту было немногим теплее, чем по улицам Равницы, осенней ночью земля быстро остывала, а вот неприятных ощущений добавилось с лихвой — мелкие камешки нещадно кололи замерзшие ступни. К тому моменту, когда по правую руку задребезжали первые лучи восходящего солнца, идти Ривану стало откровенно больно. Но при этом до чего же отрадно было снова увидеть рассвет. Особенно после того, как во время прошлого попрощался с жизнью.

До этой поры ворон не показывался, но стоило жрецу начать видеть округу чуть дальше собственного носа, он убедился, что тот не оставил его, а просто держался впереди, перелетая с места на место. Когда же утро полностью вступило в свои права, Риван различил очертания долгожданной деревни. Ковыляя к широкому покосившемуся дому, наиболее всего напоминающему трактир, Риван не мог думать ни о чем, кроме как о теплой еде. Расплатиться ему по-прежнему было нечем, одна надежда оставалась на украшения.

В трактире жреца окутало нежное тепло, сухая солома, брошенная на пол, показалась мягче любого ковра, а запахи, раздающиеся с кухни, вскружили и так плохо соображающую голову. Риван отправился сразу к стойке, опасаясь в глубине души, что его прогонят.

— Хозяин, — обратился он к седому трактирщику, расстегивая серьги. — Чем можешь накормить за них? Это серебро.

Тот сурово осмотрел жреца с головы до пят, возможно и правда подумывал выгнать бродягу, но, вдруг смягчившись, ответил:

— Чем-нибудь да накормлю.

Жрец выдохнул с облегчением.

— Только посмей продать сережки! — резкий, звонкий, но до щемящей боли родной голос заставил сердце жреца подскочить в груди.

Риван, не раздумывая, обернулся и буквально упал в ее пахнущие травами объятия, тихо прошептав:

— Арни...