По ту сторону жизни (джен)

— Всё-таки хорошо, что ты приехала, — Маслов, прямой как палка, сидел прямо на полу, у входа в комнату, сложив — как всегда! — руки на коленях. — Очень хорошо. Честное слово, если бы я знал, я бы...

— Вы... Ты как здесь оказался? — дрожащим голосом спросила она. — Ты же умер. После таких падений не выживают.

Он улыбнулся — как обычно, едва-едва, одними уголками губ, и потёр ладонями лицо.

— А ты меня видела? Я имею в виду, после падения.

Шейна покачала головой.

— Завтра увидишь. Только не впечатляйся сильно. Хотя ты сильная девочка, ты справишься.

— Ну да, — желчно согласилась она, — конечно. Судьба у меня такая. Карма за грехи предыдущих воплощений. Ты не думай, я не напрашиваюсь на твою жалость, она мне ни к чему. Просто я правда очень тебя любила и повзрослела благодаря тебе. Если бы не ты, я бы так и осталась аморфной полузнайкой, а так... Мне хотелось тебе соответствовать.

— Прости меня.

— За что?

— Я правда не мог. Хотел, но не мог. Ты не была бы со мной счастлива. Мне очень жаль.

— Знаю. Подстраивалась бы, жила бы по инерции, но...

— Ты не плачь. Не надо.

— Я стараюсь, — она шмыгнула носом, — правда, получается плохо. Не могу поверить, что ты не живой, а...

— Тоже живой. Кто не дал мне прочесть лекцию о теократии и полтора часа вещал о патристике и схоластике?

— Надо же, ты помнишь, — она улыбнулась, отбросила одеяло в сторону, сползла на пол и присела рядом.

— Такое забудешь. Я очень рад, что у тебя теперь всё хорошо. Твой муж... Давид?

— Марк.

— Да. Марк. Я знал его немного. Вернее, виделся с ним. Он хороший человек — хотя бы потому, что смог увезти тебя отсюда. И ты одно помни всегда: он тебя любит ужасно, несмотря на все его закидоны.

— Да. А ты...

— Мне пора. Не знаю, смогу ли прийти ещё раз: мне пока что непонятно, как здесь всё устроено.

— Подожди. Всё-таки, что произошло? Зачем ты это сделал?

— Двойка тебе, Винокурова, — он тихо, едва слышно, засмеялся. — Помнишь, с чего началось наше знакомство? С Юкио Мисимы.

— Ну да? — переспросила она.

— Что было его главной целью? Вспоминай.

— Восстановить институт самураев. А потом... Потом он совершил харакири, потому что считал, что выполнил своё предназначение.

— Молодец, давай зачётку. Так вот, считай, что я — его исправленная и дополненная версия. Только здесь не о самураях речь, понимаешь? Я просто завершил один гештальт.

— Кажется, я понимаю.

— Не вполне. Но потом обязательно поймёшь, — он поднялся на ноги, поправил брюки, стряхнул с рукава невидимую пылинку и протянул ей руку. — На всякий случай — прощай. И не забывай, что я тебя тоже очень любил. По-своему, правда.

Она легонько сжала протянутую ладонь в своих.

— Спасибо. Ты всё знаешь.

— Знаю. Кстати, твой Кампанелла...

Его голос потонул в каком-то постороннем шуме, и всё вокруг пошло рябью, как будто она плашмя упала в воду.

* * *

... Шейна проснулась в слезах. Тело неприятно ломило, и она поняла, отчего: она заснула в кровати, а проснулась на полу. В прихожей заливался трелями домофон.

Она поднялась на ноги и медленно побрела на звук.

— Кто?

— Открывай, — велел Корнилов. — Уже полчаса тут торчу.

Шейна мельком взглянула на себя в зеркало и глубокомысленно изрекла:

— Пиздец.

Лицо опухло от слёз. Волосы, растрепавшиеся за ночь, висели неаккуратными чёрными патлами, делая её похожей на утопленницу. Глаза были до того красными, что, казалось, она провела много бессонных ночей за рутинной работой.

Она широким жестом распахнула дверь на площадку.

— Что за хрень тут происходит? — вместо приветствия начал Корнилов. — Лёд ничерта не посыпан, такси не может въехать во двор, лифт не работает!

— Не ори, — попросила Шейна, морщась. — Это называется “слаженная работа городских служб”.

— Да я еле эти пакеты допёр! Рюкзак ещё этот!

— Куда ты столько еды набрал, Вов? В фонд помощи голодающим? Ты вообще откуда взялся?

— От верблюда! Из Марракеша, если точнее, — уже тише ответил гость, снимая ботинки. — Я решил, что нехорошо будет, если мы Саню не проводим. Хороший он всё-таки был человек, да ещё и несчастный очень.

— Это да, — согласилась Шейна, безуспешно пытаясь оторвать пакеты от пола. — Ты что, слона купил?

— Господи, женщина, — Корнилов легко подхватил пакеты и понёс их в кухню. — Я в последний раз ел в тот момент, когда ты мне звонила, то есть вчера. Прости, что разбудил, но...

— А который час хоть?

— Половина девятого.

Она плюхнулась на стул и потёрла нос. Выходит, она спала всего сорок минут. Негусто.

— Значит так, — велела она. — Тебе, наверное, надо в душ, так что ты иди, а я пока что попробую что-нибудь сварганить. Нам к одиннадцати, так что отдохнуть ты не успеешь, прости уж.

— Я ведь говорил тебе, — вещал с набитым ртом Корнилов, — что мы с Саней разговаривали сразу после ухода его матери?

— Говорил. И?

— Ну, к этому всё и шло. Она же его от себя не отпускала. Он рассказывал, что полночи не давал агентам из похоронной конторы забрать тело, а потом ушёл из дома и до самых похорон бродил по улице, потому что не мог оставаться один в пустой квартире.

— Знаешь ли, его тоже можно понять. Я бы тоже не смогла.

— Женька, ну рассуди логически! Дело не в том, что он был потрясён её смертью, а в том, что это была её территория! Ты знаешь, как они жили? В двухкомнатной квартире, где в маленькой комнате располагалась библиотека, а в большой жила Зинаида Николаевна собственной персоной! А Сашка на лоджии кантовался, как будто собака, у него там был тёплый пол, а ещё кресло раскладное. Когда эта ебанутая тварь наконец освободила жилплощадь, он, вместо того, чтобы сделать в квартире ремонт и наконец начать жить по-человечески, переехал в библиотеку. Кресло перетащил с балкона и стал жить в этой комнате.

— Вова, — попросила она жалобно, — хватит. Остановись. Мне уже плохо.

Он стремительно подошёл к раковине, открыл кран и сунул голову под струю воды.

— Полегчало? — будничным тоном спросила она.

— Да. Прости, что-то я разошёлся.

— Ничего. Я понимаю. Давай-ка выкурим по сигаретке, кофе выпьем, и я буду собираться.

Рассудив, что вернее будет поехать на автобусе, они вывалились из подъезда на улицу, где уже толпились кумушки-соседки. Одна, страдавшая бессонницей, видела в окно, как ночью во двор приехала машина, и оттуда вышла жена Марика-юрыста, а затем слышала, как лифт остановился на восьмом этаже. Другая, привыкшая вставать рано, сетовала, что у подъезда всё утро ошивался какой-то странный мужчина с огромными баулами. Третья, едва завидев их, прицыкнула на подруг и сладко улыбнулась:

— Доброе утречко, Евгения Владиславовна, — запела она, — вы вернулись? Как Марик?

— Вернулась, — сухо ответила Шейна. — С Марком всё хорошо, благодарю. Он остался, я приехала. Ненадолго.

— Поссорились никак?

— На похороны приехали, — вдруг встрял молчавший до тех пор Корнилов. — А вы нас задерживаете.

Кумушки переглянулись. Они прекрасно помнили, как однажды, в отсутствие Марка, Женя привела какого-то странного парня. Одна из них, та самая, что привыкла вставать рано, позвонила Марку на работу и во всех подробностях описала “полюбовника” его драгоценной супруги. Марк непочтительно захохотал и заявил, что запрещать что-либо именно этому мужчине не может, потому что он — друг семьи.

Тётки немедленно начали считать их идиотами, но перестали совать нос в дела их семьи — во всяком случае, так активно, как раньше. Хотя тем для сплетен они давали множество: Марк, который был женат и развёлся ещё в юности, вдруг ни с того ни с сего стал приходить домой с какой-то молодой пигалицей, годившейся ему в дочери, затем женился на ней, причём дивно так — сначала они в соседний город к раввину ездили, потом в столицу, чтобы в костёле венчаться, как будто наших церквей им мало, а затем они уехали на его историческую родину и приезжали пару раз в год.

— Гляди-ка, — удивился Корнилов, когда они подошли к остановке, — я ещё не начал орать, а они уже замолчали, словно по команде.

Шейна хихикнула.

— Одна из них, ну та, что в красном пальто, позвонила Голдину, когда ты приезжал к нам на годовщину, помнишь? Сказала ему, что я любовника привела, и описала тебя.

— А Марк?

— А Марк сначала ржал как ненормальный, а потом сказал ей, что он в курсе и всё нам разрешает.

— О да, Марк Константинович умеет найти нужные слова.

— Это точно.

* * *

На университетской площади было немноголюдно — то ли из-за сильного мороза, то из-за того, что новопреставленный профессор Маслов не был популярен среди коллег и студентов. Шейна поправила норовивший сползти с головы шарф и осмотрелась. Небольшая компания совсем юных парней и девчонок, бессменный декан истфака с окладистой рыжей бородой и стрижкой ёжиком, чуть поодаль от него — группка преподавателей с иняза, её бывших коллег и бывших же наставников Корнилова. Экс-декан, Людмила Дмитриевна, помахала им рукой.

— Как я рада вас видеть, — прочувствованно сказала она. — Жаль, что повод такой страшный.

— Это точно.

— Мы не опоздали?

— Нет. Скоро привезут нашего Сашу. Вы после кладбища куда?

— Домой. Вовка у меня остановился.

— А давайте вы ко мне зайдёте? Я закажу вам пропуск.

Корнилов хотел было сказать что-то, но тут на площадь въехал чёрный микроавтобус, и все замолчали.

Судя по всему, над телом поработал реставратор или гримёр: следов падения не было видно, сломанную шею задрапировали шарфом, руки сложили на груди, но креста в них не было.

“Всё правильно, — подумалось Шейне, — не надо ему никакого креста. Достаточно”.

На крыльцо университета вышел ректор со своим помощником, озвучил заготовленный текст о боли от утраты высококлассного специалиста и замечательного человека, и толпа медленно начала расходиться. Этим людям совершенно не было дела до умершего: они его попросту не знали.

— Ребята, — вдруг подал голос Корнилов, обращаясь к могильщикам, и Шейна вздрогнула. — А где его хоронить будут?

— В Гречишном, где же ещё? — удивился один.

— Извините, — встряла она, — а кто договаривался с вами о похоронах?

— Так главный ваш, который речь толкал. У вас по весне умерла старушка, которая в библиотеке работала, там около неё ещё местечко есть.

— Правильно, — шепнул Корнилов, — Зинаиду на новом кладбище похоронили.

— Спасибо, — с чувством сказала она. — Мы с вами, можно?

— Отчего ж нельзя? Только если не побоитесь.

— Живых бояться надо, — буркнула Шейна.

Ехали медленно: микроавтобус заносило едва ли не на каждом повороте. Корнилов сидел, словно нахохлившись, и о чём-то думал. Она же продолжала вглядываться в лицо покойного.

Да. Он был прав. Впечатлиться было от чего — свободное прямое падение плашмя дало перелом шейных позвонков, гематомы на голове, и, наверняка, множественные ушибы внутренних органов. Если там, на улице, всего этого не было видно, то сейчас, вблизи, эти повреждения, во всяком случае, внешние, бросились в глаза.

“Только не впечатляйся сильно...”

— Не получается, — вдруг сказала она.

— Что? — Корнилов вынырнул из забытья.

— Мысли вслух.

Микроавтобус остановился, и они друг за другом спрыгнули на снег. Следом подъехала потрёпанная серая машина, из которой вышли Людмила Дмитриевна, рыжий историк, какая-то незнакомая девушка и ещё два преподавателя с иняза — Роман Сергеевич, которому юная Женя когда-то ассистировала, и Витольд Николаевич, последние лет десять метивший на место декана. Людмила Дмитриевна была в курсе, но отчего-то ничего не предпринимала. Витольд, которого с подачи злоязыких Жени и Володи половина факультета называла Витей-аскаридой, а другая — так, что даже они оба стеснялись повторить, был дружен с Масловым. Женю всегда интересовало: почему? Витольд, очевидно, привыкший мстить всему белому свету за своё редкое имя, был весьма своеобразным человеком. Он подставлял коллег — не так, чтобы последствия были фатальными, но достаточно для того, чтобы потом от него держались подальше; из принципа портил показатели студентам, которые разбирались в его предметах примерно на одном уровне с ним; относительно всего на свете высказывал своё особо ценное мнение и в целом вёл себя так, что периодически Шейна всерьёз подумывала съездить чем-нибудь тяжёлым по пухлому, какому-то девичьему, лицу. Что, кроме интереса к старинным манускриптам, могло связывать его и Маслова? Тем не менее, они дружили уже больше пятнадцати лет, и сегодня Витольд тоже пришёл проводить друга в последний путь.

Роман Сергеевич, никогда не лезший за словом в карман и шутивший так, что все модные стендап-комики на его фоне выглядели бы как прыщавые подростки, тщетно пытающиеся произвести впечатление на подружек, казался каким-то постаревшим и осунувшимся. Жизнь, наполненная заботами, закрутила его, подхватила каким-то диким водоворотом, и он не сразу заметил, что и жизни уходят уже не только его ровесники, но и ученики.

Налетел сильный злой ветер, стал бросаться в лица пригоршнями колкого снега, и моментально стало нечем дышать. Тем не менее, прощались медленно — каждый, стоя у гроба, думал о чём-то своём. Шейна подошла одной из последних, накрыла своей ладонью чужие неживые, постояла так пару мгновений и отошла назад, к живым.

Ей очень хотелось проснуться.