По ту сторону жизни (джен)

В ту ночь они не спали сами и не дали спать и Марку. Хотелось выговориться, вытряхнуть из души всё то, что они услышали от Павла Викторовича.

— Вот поэтому, якирати [1], я и женился на тебе, что у тебя стальные нервы.

— Это у меня-то они стальные? — переспросила Шейна, хлюпая носом.

— Ну, во всяком случае, ты способна горевать так, чтобы окружающие тебе сочувствовали тогда, когда это необходимо. Но ты ведь не заставляешь весь мир страдать по той же причине, что и ты, верно?

— Марк, а я вот с вами не соглашусь, — глухо возразил Корнилов. — Женя — психически здоровый человек, а вот Зинаида Николаевна, похоже, тронулась умом после смерти дочери. Просто кто-то не разрешает своим выжившим детям гулять после восьми вечера и разливает по дому валокордин при всяком удобном случае, а кто-то заедает их жизнь окончательно и бесповоротно.

— Да ну? Жень, расскажем?

Корнилов переменился в лице, растерянно посмотрел сначала на неё, а потом на Марка.

— Только не говорите, что...

— Да ладно, Вов, — Женя сильно затянулась и закашлялась. — У нас нет детей и не было никогда. К сожалению или к счастью, но не было. А вот у Марка был старший брат.

— Илья. Эли. Он умер спустя три месяца после рождения. Синдром внезапной детской смерти. Просто заснул и не проснулся.

— Вы его застали?

— Нет. Я родился в шестьдесят четвёртом году, а он был буревестником космоса, в марте шестьдесят первого на свет появился. Родители не сразу решились на моё рождение, но тем не менее. Да, обо мне беспокоились, меня любили и оберегали, но это никогда не ограничивало мою свободу. Во мне видели личность и понимали, что моё нежелание делать что-либо — не каприз, а взвешенный выбор. Меня ни разу в жизни никто не ломал через колено.

Шейна улыбнулась.

— Тебя попробуй переломить.

— Вот и не нужно пробовать. К примеру, к концу музыкальной школы я понял, что гения из меня не выйдет. Я неплохо играл на фортепиано и немного на скрипке, но из меня никогда не вышло бы гения. Я поступил бы в музыкальное училище, а после — в консерваторию, а толку? Зато юрист из меня вышел неплохой. По крайней мере, стыдиться не приходится. Поэтому в девятом классе я положил перед родителями диплом об окончании музыкалки и сказал, что больше в специализированных заведениях ноги моей не будет.

— И что, к этому отнеслись спокойно?

— Более чем. Просто мои родители были умными людьми. Поженились потому, что, во-первых, любили друг друга, и, во-вторых, были друг в друге уверены. Произвели на свет моего брата и меня, будучи полностью уверенными в том, что смогут прокормить нас и дать нам приличное образование, не оставаясь при этом голодными и холодными. Разговаривали со мной, слушали и слышали меня. Женю, правда, они не застали, но были о ней наслышаны, и их не смущало, что я намного старше. При этом я из совершенно обычной семьи. Мама была фармацевтом, отец — химиком-технологом на заводе. Они так же, как и другие, стояли в очередях, ездили отдыхать по путёвкам и питались отнюдь не красной икрой.

— А это здесь при чём?

— А это при том, Володечка, что фактически моя семья ничем не отличалась от семьи вашего Маслова. Думаете, моя мама не переживала смерть первенца? Ещё как переживала. Более того, она помнила об Эли каждый день, а ещё два раза в год, в день рождения и в день смерти, отец читал по нему Кадиш [2]. Но это не мешало ей быть красивой и остроумной женщиной, умевшей держать себя в руках и вести себя сообразно месту и моменту. И уж тем более — это не заставило её отравлять жизнь мне и отцу. Зинаида, видимо, была другой. Мы же её не знаем.

— Ну да. Те моменты, когда мы с ней виделись, не в счёт, судя по всему. Но впечатление она производила весьма неприятное.

— А как иначе? — вклинилась Шейна. — Твою маму, Марк, поддерживал твой отец. Потом ты родился, она переключила внимание на тебя. А Павла Викторовича рядом не было по объективным причинам. Может быть, если бы он не убил того мальчика, всё произошло бы по-другому.

— А кабы не было Адама, не распяли бы Христа, — в тон ей ответил Корнилов. — Эгоистка она была страшная, вот что. Моя мать, конечно, тоже странная, но не до такой степени.

— Твоя мать — вообще отдельный вид искусства, но на фоне Зинаиды Николаевны Масловой она прекрасна в своей адекватности. Подумаешь, творческая личность!

— Таким образом, — страшно серьёзным тоном сказал Марк, — вам предстоит следующее: забрать у Павла Викторовича причитающиеся вам вещи и вернуться домой.

— Истинно так, — Шейна отвесила шутовской поклон. — Хотя, если честно, очень не хочется.

* * *

...Ей снилась лестница. Лестница была бетонная, неширокая, но ступени были невысокими и гладкими, и шагать по ней было удобно. Она вышла на улицу, толкнув крашенную блестящей серой краской дверь, и застыла на пороге, хватая ртом холодный плотный воздух. Во дворе были трое: младенец, мирно спавший в коляске, женщина в сером пальто и девочка в голубой шапке, то и дело налезавшей на глаза.

— Мам, я один разок, можно?

— Не надо. Давай после школы. Во-первых, разбудим Сашу. Во-вторых, твой портфель. В-третьих, на улице ещё холодно. Не хватало только простыть. Вот будут каникулы...

— Хорошо, — покладисто согласилась девочка. — Ну, я пойду тогда. Пока!

Женщина помахала ей рукой, и девочка скрылась за углом. Шейна проследовала за ней.

— Девочка! — окликнула она. — Ты ведь Лара? Лариса Маслова, правильно?

— Да. А вы кто?

— Я ваша новая соседка.

— Неправда, — отрезала девочка. — Никакая ты не соседка. И вообще, ты ещё не родилась. А я всё равно умру. Не вмешивайся.

— Мне жаль твоего брата, — крикнула Шейна. — Ты знаешь, что с ним было, после того, как ты... Как тебя...

— Знаю, — шапка падала Ларе на глаза, и та в сердцах сдернула её. — Мне его тоже жаль. И маму. И отца. И себя тоже. И тебя жаль. Зачем тебе всё это?

— Чисто масловская позиция: спросить, зачем мне это, и свалить в закат! Ты не видела жизни, потому что не успела, а твоему брату её мать заела...

— Не смей меня судить! — Зинаида уже была тут как тут. — Ты не знаешь, как это. Ты не знаешь, что это. Глупая ты девочка. Уезжай уже, оставь нас в покое. Мы же в могиле все, зачем мы тебе нужны?

— Вы несчастны, но я вас ненавижу. Вы горевали из-за Лары и напрочь забыли о том, что Саше вы тоже были нужны. И нужны были как чуткая и любящая мама, а не как надзиратель из тюряги! Я надеюсь, вы после смерти покоя не нашли! — она всё понимала, но остановиться не могла. Младенец в коляске заплакал, и Шейна рванулась к нему, схватила и бросилась по улице прочь, оставляя двух мертвиц позади себя...

...она добежала до площади, когда младенец наконец перестал пищать. Шейна остановилась и перевела дух.

— Я спасу тебя, — сказала она младенцу. — Пусть даже и во сне. Да, знаю, я ненормальная.

На скамье в самом конце аллеи сидел человек, одетый то ли в тюремную робу, то ли в рабочую спецовку. Он поднялся и неуверенно сделал пару шагов навстречу.

— Вот, Павел Викторович. Всё, что смогла.

— Да. Да, — рассеянно отозвался он. — Спасибо. Я присмотрю за ним. Со мной ему будет лучше.

— Пусть ему будет спокойно, а вам — легко.

— Уже.

Шейна пошла вниз по аллее, едва ли не физически ощущая, что ей тоже становится легче.

* * *

— Жень, проснись.

— Угу.

— Жень. Жень, мы опоздаем. Мне хочется уже отсюда уехать.

— Мне тоже. Вот вечером и уедем, — пробормотала она, натягивая на голову одеяло.

— Так давай, двигай в ванную, наводи марафет, да и поедем уже.

— Корнилов, — она от души зевнула. — Нам сказано было прийти сегодня, но не в девять утра же! Кроме того, негоже замужнюю даму наблюдать без головного убора [3]. Гореть нам теперь в аду.

— Насколько помню, у евреев ада нет, у вас изжога. Как бы то ни было, я жду тебя ещё час, а потом еду сам.

— Чёрт с тобой.

— Сумки сразу возьмём? — прихлёбывая кофе, спросил Корнилов. Шейна собралась за пятнадцать минут, и теперь он был в благодушном настроении.

— Думаю, ещё вернёмся. Так гораздо спокойнее, — Шейна уже набирала номер. — Павел Викторович, Голдина беспокоит.

— Да, Женечка. Вы скоро придёте?

— В течение получаса. Мы же на Советской встречаемся, верно?

— Да. Вообще не хотелось бы там, но иного выхода нет. Я живу на западной окраине города, транспорт туда ходит раз в час... В общем, приезжайте лучше на Советскую. Вы же с Владимиром?

— Куда же без него.

— В полдень должен приехать этот молодой человек, с которым Саша тоже дружил. Витольд. Витольд Толстых. Насколько понимаю, вы с ним не ладите?

— Вы очень деликатны, Павел Викторович.

— Значит, я принял верное решение пригласить вас в разное время. Честно говоря, мне тоже неуютно с ним, хотя и не очень ясно, почему.

— Понимаю.

Корнилов выразительно посмотрел на часы, а затем попилил себя ладонью по горлу.

— Мы будем у вас через полчаса, — быстро сказала Шейна и повесила трубку.

* * *

Хотя она прекрасно знала, где именно жил Маслов, в доме его побывать до нынешнего дня Шейне не довелось. Тем не менее, она сразу узнала и увиденную во сне серую подъездную дверь, и бетонную лестницу, середина которой была вытерта тысячами ног, и плиточный пол, от которого рябило в глазах. Дверь в квартиру была приоткрыта — очевидно, Павел Викторович решил не запирать. Выглядел он ещё хуже, чем в день похорон: глаза ввалились, под ними залегли глубокие тени, руки дрожали сильнее обычного.

— Давайте выпьем чаю, — глухо сказал он, — и я отдам вам ваши вещи.

— Павел Викторович, — осторожно позвал Корнилов, — может быть, нам стоит оставить всё это вам? В общем-то, мы...

— Нет-нет, что вы. Не стоит. Тем более, что я не могу нарушить последнюю волю своего ребёнка. Для вас он оставил документы и четыре виниловые пластинки, а для Евгении — какие-то тетради и книгу. Но тетрадей много, целый пакет. Тяжело нести будет. Что же вы не проходите? Идите в комнату, а я сейчас.

Они прошли в комнату и остановились у входа.

— Вот так они и жили, — тихо сказал Корнилов. — Здесь была библиотека, и здесь же Саня жил после смерти матери.

Обстановка в комнате была спартанской, если не сказать иначе. Вдоль стен — стеллажи с книгами, стоявшими, очевидно, в два, а то и в три ряда, небольшая лестница, видавшее виды кресло, покосившийся письменный стол и облезлый стул. На светлом паркетном полу — ни пылинки (видимо, Маслов перед самоубийством сделал уборку!); на столе — пачка бумаги и стакан с карандашами и ручками. Все карандаши были остро отточены.

— А что у Зинаиды?

— А там, боевая моя подруга, ковры, хрусталь, кровать с ортопедическим матрасом, и прочая, прочая, прочая. У неё же горе произошло, надо понимать!

— Не заводись.

— Проходите в кухню, ребята. Хотя нет, подождите, — Павел Викторович потянул со стеллажа объёмистый цветной пакет и осторожно передал его Корнилову. — Это вам. Там несколько виниловых пластинок. И конверт ещё. Что в конверте — не знаю.

Корнилов молча кивнул.

— А вам — вот, — Шейна приняла второй пакет, внутри которого угадывались очертания тонких тетрадей и небольшой книги. — Только, пожалуйста, посмотрите, что там, не здесь. Хорошо?

— Конечно.

— Давайте тогда пить чай.

— Я хотел бы продать эту квартиру. У меня есть жильё, домик в частном секторе. Верите ли, когда я сюда вернулся, остановился у своих родителей. Они жили в домике на два хозяина. Когда соседка умерла, выяснилось, что она переписала свою часть дома на моего отца. И вот теперь там живу я. Но этим позже займусь.

— А сдавать эту квартиру вы не думали? Всё же серьезная прибавка к пенсии.

— И то верно. Это вы очень хорошо придумали. Но за этим я думал обратиться к Витольду: у него, должно быть, есть иногородние студенты, которые могли бы...

В дверь позвонили. Это было странно, учитывая тот момент, что подъездная дверь была оборудована домофоном.

— Женя, не могли бы вы?..

— Конечно.

На площадке переминался с ноги на ногу Витольд, да не один, а в компании какой-то женщины.

«Вспомни чёрта — он и появится», — подумала Шейна, открывая дверь.

— Да ты неплохо устроилась, Евгения Владиславовна, — с кислой миной заметил Витольд. — Уже подбила клинья к старику, а?

— И тебе доброе утро, Вить, — моментально завелась она. — Он не в моем вкусе, так что, пожалуй, это твой шанс.

— Ну надо же, как мы заговорили... — продолжил было Витольд, но пришедшая с ним женщина поспешила одёрнуть его:

— Угомонись сейчас же. Добрый день, Евгения.

— Здравствуйте. А вы?..

— Я мама Витольда, Анастасия Кирилловна.

Они гуськом вошли в кухню, и тут сразу произошло три события. Во-первых, Анастасия Кирилловна коротко вскрикнула и зажала рот обеими руками, как будто пытаясь затолкать вопль назад. Во-вторых, Павла Викторовича, приставшего было со стула, чтобы поприветствовать вошедших, вдруг повело в сторону, и он схватился за стол, чтобы не упасть. В-третьих, сама Шейна, не успевшая в пылу ссоры обратить больше внимания на мать Витольда, вдруг поняла, что именно произошло.

— До замужества у вас была другая фамилия, верно? — резко выпалила она.

Анастасия Кирилловна не успела ничего ответить, потому что Павел Викторович, схватившись за сердце, рухнул на пол.

[1] Якирати — дорогая, милая (ивр.)

[2] Кадиш — поминальная молитва.

[3] Замужние еврейки, как правило, покрывают голову платком или носят парик.